Читать онлайн «Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски». Страница 7

Сложнее получилось с прямой демократией. Здесь теория и практика могли бы сомкнуться и взаимно обогатить одна другую. И не было нужды копаться в преданиях о новгородском или псковс­ком городском вече. Перед глазами стояли много­гранные традиции крестьянских общин и сослов­ных сходов, в первое десятилетие после 1917 года еще не заклейменных каленым железом.

Возможностей было не занимать, если бы... Если бы не военный коммунизм как реакция на масси­рованное империалистическое вмешательство во внутренние дела России и спровоцированная извне гражданская война, если бы кажущаяся простота, по сути, антидемократического, дикта­торского правления не возобладала в тогдашнем советском руководстве над здравомыслием, если бы не были преданы принципы, собственное уче­ние о народовластии.

Имелось ли в идее Советов рациональное зер­но, которое при благоприятной политической по­годе способно было дать достойные всходы? Се­годня это академический вопрос. Ответ на него могла бы дать только живая жизнь. При Сталине ее загнали на нерасчетную орбиту. Позитивный капитал Октября был пущен на ветер. Воен­ный коммунизм довели до степеней единоличной тирании. Октябрьские кадры коммунистической партии были физически истреблены или загнаны в ссылку, «его величество рабочий класс» отодви­нут на пушечный выстрел от трона, деревня воз­вращена в крепостничество. От социализма в СССР осталась одна этикетка.

Но ведь у всякого развития есть начало. С чего начал свою антиоктябрьскую контрреволюцию Ста­лин — не идеолог, а организатор и главный ре­жиссер первого российского термидора, завершен­ного в 1932—1934 годах? С отчуждения человека от собственности. В конце восьмидесятых го­дов непосредственно народу в СССР принадле­жало 3,4 процента национального богатства, или 1/зз часть. Остальным владело или распоряжалось государство. Крохи остались от октябрьских дек­ретов, отдававших заводы рабочим, землю кресть­янам, от обобществления, которое подменили ого­сударствлением или «национализацией».

К 1925—1926 годам Сталин, коварно и умело сталкивавший Троцкого, Преображенского, Зино­вьева, Каменева с Бухариным, Рыковым, Пятако­вым, Дзержинским, присвоил фактически непре­рекаемую власть и обратил ее первым делом на демонтаж ключевых звеньев из политэкономического наследства Ленина. Смертельный удар пришел­ся по нэпу. Частное предпринимательство изводи­ли дискриминационными налогами и тарифами, перекрытием кредитных линий, инспирированием в его среде сговоров и заговоров типа печально знаменитой «Промпартии» — сочинения ОГПУ, отредактированного диктатором самолично.

К 1929 году с предпринимательством в СССР, в том числе иностранными концессиями, было в основном покончено. «Великий социалистический перелом состоялся» (Сталин). Тогда же развер­нулось фронтальное наступление на «частного собственника» в деревне. Кулака ликвидировали, тех, кто победнее, «коллективизировали», заставив трудиться на отнятой у них земле фактически без­возмездно.

Город и деревню развели по разным социальным полюсам. Был взломан классовый фундамент Ок­тябрьской революции. Из союзников и выразителей родственных интересов рабочие и крестьяне пре­вратились в антагонистов. В отсутствие нормальных стимулов для производительного труда система дер­жалась на плаву внеэкономическим принуждением, взнуздывалась репрессиями, умыкалась пьянством.

Нет, не случайно отмене нэпа сопутствовала от­мена также «сухого закона», введенного Нико­лаем II с началом Первой мировой войны. Этот закон, устоявший в годы гражданской войны и борьбы с иностранной интервенцией, пал по ини­циативе Сталина, который бил дуплетом по двум целям: пьянство гасило политическую активность и пополняло казну шальными рублями. Доста­точно заметить, что до 1941 года добытыми через спаивание населения деньгами покрывались стро­ительство советских вооруженных сил и их осна­щение военной техникой. Вся доходная часть го­сударственного бюджета формировалась в это время из поступлений (налог с оборота) от реализации, помимо алкоголя, спичек, табака, текстиля, обу­ви и нефтепродуктов.

Тогда же Сталин отменил практиковавшийся до 1929—1930 годов фактически свободный выезд со­ветских граждан за рубеж.

Стоит упомянуть еще одно. Расправляясь с кон­курентами, в том числе потенциальными, Сталин без зазрения заимствовал их «теории» и подсказки. Троцкий, например, ратовал за превращение стра­ны в сплошной концентрационный лагерь, а рабо­чих и крестьян предлагал перевести на положение мобилизованных солдат, из которых создавались бы трудовые части и армии. Не далеко от него отстоял Бухарин, правда, больше в прикидках аграрной по­литики.

«Дорабатывая» подобные идеи, Сталин повел дело к модификации компартии в орден меченос­цев внутри государства, который под руководст­вом великого магистра направлял и одухотвор'ял бы его жизнедеятельность. Он требовал сделать партию высеченным из одного куска монолитом, а всем прочим государственным и общественным институтам — Советам, профсоюзам, комсомолу и тому подобному — отвести роль «приводных рем­ней», при помощи которых компартия передает свою волю рабочему классу, превращая его из рас­пыленной массы в сплоченную армию партии.

При чтении научных журналов и сборников мне встретилось несколько публикаций советских и за­рубежных исследователей, которые прослеживали, откуда черпалось злодейское вдохновение Стали­ным. Вот повод для освежения темы десталиниза­ции и дополнительный аргумент в пользу ее не показного проведения, подумал я. Показываю ма­териалы А.Н. Яковлеву. Он пробежал глазами при­несенные ксерокопии, что-то пролистал и с на­жимом произнес: в общем знакомо. «Но если, — продолжил А.Н. Яковлев, — кто-то попытается вы­страивать параллели между перестройкой и пасса­жами из Троцкого или Бухарина, это не должно, полагает М.С. Горбачев, смущать или останавли­вать».

Я ему про Ерему, а А.Н. Яковлев мне по Фому. Я ему о генезисе сталинизма в экономике, не ведая которого до корней, что надо выкорчевать, не до­копаться и не избавить систему от внеэкономичес­кого принуждения, вознесенного Сталиным на щит и поразившего все поры советского быта. А Алек­сандр Яковлев делает вид, что не понимает смысла моих экскурсов в прошлое.

Если верить его новейшим публикациям, пере­стройку А. Яковлев принял не как возможность устроить системе капитальный ремонт с устране­нием всего чужеродного, наносного, не оправдав­шего себя, но как рычаг для расшатывания и сло­ма того, что не укладывается в «естественное», как он находит, русло развития. Какой прок мог по­лучиться от «нового политического мышления», от перестройки в целом, ежели политики, ставшие к рулю, думали — примем их нынешние открове­ния всерьез — противоположное тому, что веща­ли во всеуслышание?

Лучше поздно, чем никогда, утешают себя люди, и не только на Руси. Постфактум мы узнаем, кем и какие приворотные зелья варились на кремлевской кухне при М. Горбачеве, и должны, похоже, апло­дировать за приобщение к тайнам оболванивания. Еще бы, дарится привилегия помереть просветлен­ными, не какими-то заскорузлыми дураками.

Экономика, приведение ее в разумный порядок должны были составить сердцевину и становой хре­бет перестройки. На экономическом поле прежде всего проходили проверку сыпавшиеся, словно из рога изобилия, обещания поставить человека и его нужды в центр реформ. Нельзя утверждать, что эко­номические проблемы перестройки ускользали за горизонт М. Горбачева. Формально никто из генсекретарей до него не преуспел больше по числу дискуссий, иногда бурных и не чрезмерно начетни­ческих. И по кипе выпущенных бумаг, в которых на кондовом жаргоне расписывалось, куда грести дальше то кооперации, то крестьянину, то внешней торговле, то Госплану, он может потягаться с ины­ми предшественниками.

Но советских богов невозможно было подвиг­нуть облечь принцип в современные правовые одежды даже тогда, когда столбились принципы наивысшей пробы: закон стоимости и товарно-де­нежные отношения не противоречат социализму. Боги несокрушимо верили, что их благоволение заменяет правотворчество, что слово, оброненное с недосягаемой для обычных смертных высоты, весомее дела и нужнее его. Это подданные долж­ны подравниваться под новые веяния. Земным бо­гам увязывать решения и позволения в систему не­досуг.

Отсюда — по-иному не объяснишь — небреже­ние к правовой культуре, вопиющие дыры в нор­мативном обеспечении отдававшихся указаний и выпускавшихся решений. Фактически ни одно из сколько-нибудь значительных экономических но­вовведений эпохи Горбачева не было подкрепле­но законодательными актами. Больше того, неред­ко продолжали действовать прежние законы и ко­дексы, сохраняли силу бесчисленные инструкции и правила с их презумпцией виновности каждого, кому выпал жребий называться советским гражда­нином.