Читать онлайн «Доктрина шока. Становление капитализма катастроф». Страница 39

И хотя распродажа государственной собственности давала надежду проведения радикально правой экономической программы, Тэтчер все еще опасалась поражения на выборах после первого срока. В 1979 году она использовала лозунг: «Лейборизм не работает», но к 1982 году количество безработных под ее управлением удвоилось, равно как и скорость инфляции [406]. Она вступила в сражение с одним из самых мощных профсоюзов — с шахтерами — и проиграла. За три года рейтинг Тэтчер снизился до 25 процентов — ниже, чем самые скромные показатели рейтинга Джорджа Буша младшего или любые показатели британских премьер министров со дней использования опросов. Поддержка ее правительства в целом упала до 18 процентов [407]. Поскольку приближались всеобщие выборы, тэтчеризму угрожал преждевременный и бесславный конец задолго до того, как тори удастся достичь своих амбициозных целей массовой приватизации и ликвидации рабочих профсоюзов. Именно в этот сложный момент Тэтчер написала письмо Хайеку, где вежливо сообщала своему наставнику, что трансформацию британской экономики в чилийском стиле произвести «невозможно».

Неудачный первый срок правления Тэтчер, казалось, подтверждал уроки президентства Никсона: радикальная и крайне доходная программа чикагской школы не приживается в рамках демократической системы. Становилось ясно, что успешное применение экономической шоковой терапии требовало для поддержки иных форм шока — будь то военный переворот или камеры пыток в условиях репрессивного режима.

Эта перспектива особенно расстраивала Уолл стрит, потому что в начале 80‑х авторитарные режимы начали распадаться по всему миру: Иран, Никарагуа, Эквадор, Перу, Боливия и многие другие страны должны были поддаться процессу, который консервативный политолог Сэмюэль Хангтингтон назвал «третьей волной» демократии [408]. И эти тенденции были тревожными: что помешает появиться новому Альенде, который получит голоса избирателей и поддержку своей популистской политики?

В 1979 году Вашингтон наблюдал за развитием такого сценария в Иране и Никарагуа. В Иране шах, поддерживаемый США, был свергнут союзом левых и исламистов. В новостях постоянно упоминались заложники и аятоллы, озабоченность Вашингтона вызывала соответствующая экономическая программа. Исламский режим, еще не ставший окончательно авторитарным, национализировал банки и затем намеревался приступить к программе перераспределения земли. Он также начал жестко контролировать импорт и экспорт, повернув вспять политику свободной торговли при шахе [409]. А пять месяцев спустя в Никарагуа, где при поддержке США правил диктатор Анастасио Сомоса Дебайле, произошло восстание, в результате которого власть захватило левое правительство сандинистов. Они начали контролировать импорт и, подобно иранцам, национализировали банки.

Это делало воплощение мечты о глобальном свободном рынке менее вероятным. К началу 1980‑х сторонникам Фридмана казалось, что их революция, от начала которой еще не прошло и 10 лет, может погибнуть под волной популизма.

Через шесть недель после того, как Тэтчер написала известное письмо Хайеку, случилось событие, которое изменило ее мысли и сказалось на судьбе крестового похода корпоративизма: 2 апреля 1982 года Аргентина вторглась на Фолклендские острова — заповедник британского колониального владычества. Фолклендская (или, для аргентинцев, Мальвинская) война осталась в памяти историков как жестокое, но малозначительное сражение. В те времена Фолклендские острова не имели стратегического значения. Эта кучка островов у аргентинского побережья находилась в нескольких тысячах километров от Британии, так что их охрана и содержание были весьма дорогостоящим занятием. Аргентине они тоже были не слишком нужны, однако британский форпост в ее водах воспринимался как вызов национальной гордости. Легендарный аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес насмешливо назвал споры об этой территории «дракой двух лысых из–за расчески»[410].

С военной точки зрения боевые действия, продолжавшиеся 11 недель, практически лишены исторического значения. Но они имели огромное значение для проекта свободного рынка: именно Фолклендская война была для Тэтчер тем политическим прикрытием, которое позволило ей впервые в истории приступить к программе радикальных капиталистических преобразований в западной стране либеральной демократии.

Обе стороны конфликта имели свои выгоды от этой войны. В 1982 году экономика Аргентины рушилась под давлением долгов и коррупции, и правозащитники умело использовали этот момент. Новое правительство хунты под руководством генерала Леопольдо Гальтиери, которое продолжало подавлять демократию, решило, что народный гнев может стать взрывом антиимпериалистических чувств, направленных на Британию, не желавшую отдавать острова. И вскоре бело голубые аргентинские флаги были водружены на скалах посреди океана, и страна бодро начала готовиться к дальнейшим событиям.

В известии, что Аргентина установила суверенитет над Фолклендами, Тэтчер увидела последний шанс изменить свою политическую судьбу и немедленно прониклась боевым духом Черчилля. До этого она лишь выражала сожаление, что Фолклендские острова являются тяжелым бременем для государственной казны. Были уменьшены средства на содержание островов и объявлено о резком сокращении флота, включая военные корабли, патрулирующие архипелаг, — аргентинские генералы поняли это как выражение готовности Британии отказаться от этой территории. (Один из биографов Тэтчер писал, что ее политика относительно островов «фактически приглашала Аргентину к вторжению»[411].) В процессе подготовки войны критики различных политических убеждений обвиняли Тэтчер в том, что она использует армию для собственных политических целей. Член парламента от лейбористской партии Тони Бенн сказал: «Все больше и больше похоже на то, что под угрозой стоит репутация миссис Тэтчер, а вовсе не Фолклендские острова», а консервативная газета Financial Times в то же время отмечала: «Достойно сожаления, что этот вопрос быстро превращается в вопрос о политических направлениях внутри самой Великобритании и это уже не имеет никакого отношения к реальности. Тут замешана не только гордость правительства Аргентины. Это вопрос о положении, а возможно, даже о выживании консервативного правительства Великобритании»[412].

Но несмотря на весь здравомыслящий цинизм, как только войска приготовились к бою, по стране пронеслась волна, по словам одной из резолюций лейбористской партии, «ура патриотического милитаристского умонастроения», в которой Фолклендские острова воспринимались как последняя вспышка славы умирающей империи [413]. Тэтчер прославляла «фолклендский дух», охвативший народ; на практике это означало, что толпа перестала скандировать «Сучку — в канаву!», а майки с надписью «Хунта, заткнись!» быстро расходились [414]. Ни Лондон, ни Буэнос Айрес не предприняли серьезных попыток избежать столкновения. Тэтчер отмахнулась от ООН точно так же, как это сделали Буш и Блэр при подготовке войны в Ираке, не заинтересованные в применении санкций или переговорах. Обе стороны хотели только одного — славной победы.

Тэтчер сражалась за свое политическое будущее — и добилась успеха. После победы в Фолклендской войне, которая унесла жизни 225 британских солдат и 655 аргентинцев, премьер министра прославляли как героя войны, а ее кличка «железная леди» стала звучать как похвала [415]. Изменились данные опросов. Личный рейтинг Тэтчер за время войны вырос более чем вдвое, с 25 до 59 процентов, что гарантировало ей победу на выборах в следующем году [416].

Британские военные действия на Фолклендских островах имели кодовое название «Корпоративная операция», и хотя это было случайное название военной кампании, оно несло в себе предчувствие будущего. Тэтчер использовала свою невероятную популярность после победы для осуществления той самой революции корпоративизма, о невозможности которой она писала Хайеку раньше. Когда в 1984 году забастовали шахтеры, Тэтчер восприняла это как продолжение войны с Аргентиной и потребовала применить столь же жесткие меры. Она произнесла свои знаменитые слова: «Нам пришлось сражаться с внешним врагом на Фолклендах, а теперь нам предстоит сражаться с врагом внутренним, которого победить куда сложнее, хотя он не в меньшей степени угрожает свободе»[417]. Отнеся британских рабочих к категории «внутренних врагов», Тэтчер обрушила на бастующих всю мощь государственной машины; в одном случае 8000 полицейских из отрядов подавления беспорядков, с дубинками, многие на конях, штурмовали пикетное заграждение перед фабрикой, в результате чего было ранено 700 человек. На протяжении длительной забастовки число раненых достигло нескольких тысяч. Как писал Сеймас Милн, репортер газеты Guardian, давший подробное описание забастовки в книге «Внутренний враг: тайная война Тэтчер против шахтеров», премьер министр потребовала от тайной полиции усилить наблюдение за профсоюзом, и в частности за его воинственным предводителем Артуром Скаргиллом. За этим последовала «самая грандиозная операция слежки за всю историю Британии». В профсоюз просочились многочисленные агенты и информаторы, все телефоны прослушивались, «жучки» были установлены в жилищах активистов и даже в закусочных, где они часто собирались. Глава исполнительного комитета профсоюза был обвинен перед палатой общин в том, что является агентом отдела МИ 5 военной разведки, засланным для «дестабилизации и саботажа в профсоюзе», хотя тот отверг эти обвинения [418].