Читать онлайн «Практическая политология: пособие по контакту с реальностью». Страница 9

Аналогично самое ценное во Владимире-2015 не то, что он замещает собой Дзержинского или удостаивается кремлевского приема на 400 человек. Всякому понятно, что князь Владимир – это на самом деле президент Владимир, которого очень хочется прославить торжественно и монументально, но напрямую сделать это нельзя.

А почему нельзя?

Потому же, почему невозможно поставить действующему президенту вращающийся монумент, как Туркменбаши, или переименовать Санкт-Петербургский университет в Университет Путина, как университет в Астане носит имя Назарбаева? Причем невозможность эту равно осознают как потенциальные инициаторы, так и те, кому такого рода инициативу пришлось бы рассматривать: пришедший с подобной идеей будет воспринят бюрократической машиной не как радостный идиот, перестаравшийся по части лояльности, а как подозрительный провокатор.

Запрет этот, столь же трудноформулируемый, сколько и очевидный, можно объяснить несколькими способами.

Например, так: власть транслирует стилистику спецоперации, родную для победившего слоя правящей бюрократии – силового. Каждый пишет, как он дышит, и действует, как ему привычно – филологи на филологический лад, крестьяне по-крестьянски, а сотрудники спецслужб в своей неповторимой манере. Поэтому в процессе принятия решений приоритетом является тайна и внезапность, говорить на публике правду запрещено, даже когда это выгодно, а все карты должны быть напечатаны с ошибками, дабы потенциальный шпион заблудился.

В этой логике праздник присоединения Крыма уже существует, но называется День Сил специальных операций РФ (отмечается 27 февраля, установлен указом президента в 2015 году). Официальный печатный орган правительства РФ, «Российская газета», отвечая самой себе на вопрос, почему это Днем Сил специальных операций выбрано 27 февраля, тогда как соответствующее подразделение в составе МО было созданы совсем в другой день, пишет: «Вспомните, что и где происходило год назад. И чем тогда все завершилось».

Это наш с тобой секрет

Своеобразный модус подмигивания («мы же с вами понимаем»), довольно странно выглядящий в официальном контексте (бюрократическая манера выражаться может быть мутной, невнятной и прямо лживой, но лукавство и улыбки, прикрытые веером, в нее никак не вписываются), делает гражданина и государство сообщниками в разделяемом понимании чего-то, что нельзя назвать вслух. Это «что-то» не совсем законное, иначе зачем его скрывать. Объяснение этому дает концепция, выдвинутая, например, Максимом Трудолюбовым – «государство как диссидент»: «Россия сегодня – это в изображении медийных пропагандистов мировой Сахаров, издатель „Хроники текущих событий“ (RT), лишенный наград (выгнали из G8) и сосланный в Горький (запрет на выезд для отдельных чиновников)».

Действительно, манера говорить об одном, подразумевая другое, причем перед аудиторией созаговорщиков, – это прием полулегальной оппозиции: Чернышевский в «Современнике» («в комментариях к итальянским событиям он с долбящим упорством ставил в скобках чуть ли не после каждой второй фразы: Италия, в Италии, я говорю об Италии, – развращенный уже читатель знал, что речь о России и крестьянском вопросе»), Театр на Таганке, сатирик с анекдотом «про сферу обслуживания». Чуркин в Совбезе, добавит развращенный уже телезритель, – да, в наши дни этот тип поведения называется троллингом.

Намеки, непрямые высказывания и секретничанье – орудие слабых, и, когда к нему прибегает государство, вооруженное всей мощью армии, флота и репрессивного аппарата, это создает между ним и гражданами несколько извращенный, но сильный бондинг (как психологи выражаются).

Кому положен прижизненный монумент?

Кроме стилистического и психологического, авторитарной застенчивости есть и более общее объяснение – научное. Российский политический режим принято считать персоналистским, то есть построенным на власти лидера и его ближайшего окружения. «Режим личной власти» произносится как с упреком (нет бы опираться на закон и институты, а не на метод ручного управления!), так и с гордостью (только богоданный вождь, только хардкор – такая уж у нас духовная скрепа) – но признается всеми. Барбара Геддес, современный классик политических исследований авторитаризма, называет Россию персоналистской автократией. В рамках этой классификации, действительно, другие выявленные типы автократий – однопартийные и военные – явно не про нас.

У такого типа режимов есть ряд характерных черт: они менее живучи, чем однопартийные диктатуры (средняя продолжительность пребывания у власти – 15 лет против 23 лет у однопартийных и 9 – у военных). Они так же более чувствительны к экономическим и внешним шокам. Во-первых, потому, что богоданный лидер должен перманентно доказывать свою способность производить из ничего мед и манну – трудности приемлемы, но они должны быть временными. Во-вторых, что важнее, такого рода режимы держатся на подкупе элит – а когда окошечко, где выдают плату за лояльность, закрывается, очередь, которая только что стояла сплоченной фалангой, мгновенно растворяется в воздухе.

Малозаметное, но значимое внутреннее противоречие российского режима состоит в том, что если автократия у нас и вождистская (хотя на этот счет есть сомнения), то тип легитимации – процедурный. То есть власть приобретается и передается в результате выборов и различных толкований писаных законов. Хранителем ее является не революционная гвардия, а коллективная бюрократия.

Из этого не следует, что «власть соблюдает законы», но имитировать это соблюдение она обязана, и нарушает их именно в той степени, в какой сами законы это позволяют (они соответствующим образом написаны). Сама необходимость фальсифицировать выборы и выворачивать Конституцию наизнанку подтверждает это извращенным образом.

Легитимация процедурного типа для власти выгоднее всех прочих – она наименее подвержена эрозии из-за внешних и внутренних неудач. Для лидерства в такой системе не надо бесконечно источать персональное очарование, излечивать золотуху и исправлять курс национальной валюты наложением рук. Достаточно контролировать выборный процесс и прессу, а на все претензии отвечать «закон один для всех» и «не нравится – идите в суд».

Опасный момент наступает, когда режим такого типа исчерпывает свою рационально-правовую легитимность, то есть пропускает тот исторический момент, когда передача власти еще может произойти посредством ущербной, но внешне законной процедуры. После этого режим начинает морфировать – лидеру приходится вести себя как революционному вождю, им по сути не являясь, а именно – совершать подвиги, побеждать врагов, приращивать земли и извлекать сокровища со дна морского. Прагматическому лидеру персонального культа не положено, а харизматический вождь только им и держится, потому что больше никаких оснований для занятия своей должности у него нет.

Источник: статья опубликована на сайте Московского Центра Карнеги 03.08.2015 под заголовком: [битая ссылка] Застенчивый авторитаризм. Почему в Петербурге нет улицы Путина

17 сентября прошел обыск в квартирах главного редактора националистического сайта «Спутник и погром» Егора Просвирнина и его матери. Просвирнин обвиняется в «разжиганиии ненависти и вражды» и вызван в СКР для допроса. В тот же день прошел обыск и у петербургского националиста Николая Бондарика. Власть зачищает правый фланг так же, как ранее зачистила «уличных левых».

Для характеристики политической системы отсутствие каких-то элементов бывает не менее значимо, чем их присутствие, – но обычно, по понятным причинам, это привлекает меньше внимания. Например, почему в России армия не является политическим актором – министр обороны является, спецслужбы являются, а армия – нет? Или ясно, что в стране, большая часть населения которой – низкооплачиваемые наемные работники (а не, к примеру, индивидуальные предприниматели или рантье), самым влиятельным общественным движением должно быть профсоюзное, а самой популярной партией – левая, эксплуатирующая темы социальной справедливости и защиты трудовых прав. Однако в России и профсоюзы являются формальным придатком государства, и крупнейшая левая партия возглавляется двадцать лет одними и теми же людьми, которые видят свою задачу в удержании ее электоральных результатов в жестких границах, начертанных администрацией.

Не менее загадочно положение националистического движения в России – настолько привычное, что оно не удивляет ни наблюдателей, ни, судя по всему, самих участников. При том, что общественное внимание больше занято тем давлением, которое государственная машина оказывает на либеральный политический фланг, известно, что националистам живется не легче: обыски, выемки документов и техники, уголовные дела по 282 ст. УК с вариациями случаются с деятелями националистического спектра довольно регулярно. Националистические и ультра-патриотические партии имеют практически те же проблемы с регистрацией и допуском своих списков и кандидатов на выборы, что и демократические «несистемные» участники.