Читать онлайн «Россия в обвале». Страница 26

Эта распря не дала даже хрипнуть скромным, достойным голосам с обеих сторон, заботливым о нашем будущем во всём его сложном объёме. Обрублены были истинные проблемы. Между огненно накалёнными полюсами создалось мёртвое поле, в которое противопоказано, даже отвратительно вступить самым раздумчивым и плодоносным предположениям. Мазутная полоса этой распри осталась промазана и через сегодняшнюю нашу жизнь.

Среди наших высоких мыслителей XX века — С. Булгакова, В. Вернадского, А. Лосева, Н. Лосского, С. Франка, почти никто не разрабатывал особо русскую национальную тему, только И. Ильин, П. Струве, Н. Бердяев. (Но не назовёшь успехом легковесный щегольской выверт последнего с Третьим Римом — Третьим Интернационалом: с тех пор узнали мы и Третий Райх, и Третий Мир, и Третью Эмиграцию, и Третий Путь, — и какую существенную мысль нащипать по этому хребту сопоставлений?) Во втором ряду можно назвать В. Розанова и Г. Федотова. Да мыслителей русских мы надолго и лишились: или насильственной высылкой их, или принудительным их молчанием.

И так разработка русской национальной проблемы ещё до революции досталась, в лучшем случае, государственным деятелям (и часто приобретала оттенок казённый), а то — политическим журналистам. Эти же были — весьма разного калибра, и публикации иных своей резкостью, топорностью, вплоть до брани, вызывали отталкивание и даже отвращение образованного общества. Создавалось впечатление (удобное для критиков), что русской национальной публицистике органически присущ низкий уровень.

Затем десятилетия коммунистических уничтожений, гнёта и подавления русского национального сознания, его проявившихся носителей — могли этот уровень только снизить. Когда в 60-70х годах уже совсем новое поколение стало пробуждаться от полувекового беспамятства под большевиками — это происходило мучительно, так сильно изменились бытийные условия, так глубок был перерыв традиции, и почти не достать было тех прежних, столь запретных книг. И объяснения, и решения молодым русским интеллигентам приходилось искать как бы заново. Одни (группа И. Огурцова, «Всероссийский Социал-Христианский Союз Освобождения Народа») верно определили коммунизм как главный источник наших бед, создали подпольную организацию для его свержения, однако были быстро разгромлены, не только при безучастии, но как бы не одобрении общества. Других (группа В. Осипова, самиздатский журнал «Вече»), осознающих свою общественную слабость, потянуло прислониться для опоры и зашиты к чему-то крепкому, уже реально существующему. Они поддались тому мифу о якобы начавшемся национальном перерождении коммунизма и восприняли его уже не как главного растлителя русского народа, а как спасителя: ведь он «создал великую державу», вот, может, он и совершает наше великое мессианское предназначение? Забыв или простив ему десятки миллионов жертв и всё ленинское противорусское остервенение, они вопрошали: «Разве русский патриотизм не совместим с марксистско-ленинским мировоззрением?», да напротив же: «патриотизм и коммунизм не могут существовать один без другого», «русский коммунизм — особый путь России», «ленинская национальная политика — это и есть русское решение национального вопроса»… — в таких чудовищных формулировках они возродили национал-большевизм сменовеховцев, не вспоминали, что при раннебольшевицком режиме полтора десятка лет даже и слова «русский» нельзя было произнести. Вдобавок уже и коллективизацию сочли желанным даром для русского крестьянства (это мы слышали и от А. Зиновьева).

Систематически подавляемое национальное чувство неизбежно прорывается в болезненных и резких крайностях, на оскорбление его — всегда можно ждать агрессивной реакции, вплоть и до шовинизма. Уже и в 70-е годы в СССР прорвалось оно истолкованием всего происходящего в мировой и в российской истории — действиями масонов и евреев. С годов же «Перестройки», когда явно зазияла сокрушительность векового русского национального поражения, — тем отчаяннее стали искать в виновниках кого-нибудь, только не себя. И как раз на этот период, когда народ увидел себя обманутым, в падении, в ограблении, в нищете и всеми презираемым, — как раз и пришлось нажигание бранных кличек и обид со стороны освободившихся эфирно-газетных средств. Это ответно вызывало реакцию самую болезненную, как национальная надменность, заносчивость, дико не соответствующая нынешнему реальному жалкому состоянию нашего народа. В невиданном историческом падении, в нашем и без того отчаянном положении — мы ещё урезчали его безудержными, дуболомными, угрозными проявлениями.

Также и тут разгромленное русское сознание соблазнительно потянулось найти себе утерянную опору, вот — в соединении национализма и большевизма. И возникла дичайшая путаница — смешение «белых и красных», «примирение» их неизвестно на какой основе, создание «патриотического блока» с коммунистами, — а патриоты, не принявшие такого обличья, в выборах 1990 года и потерпели самое уничтожительное поражение. (Где ж, как не здесь, повторить о том несравненном бесстыдстве, с которым нынешняя КПРФ, даже и по названию не утёршаяся от прежнего коммунизма, объявляет себя «народно-патриотическим движением» и приверженицей православия? И ни один из их современных вождей не раскается, даже не помянет, как они этих патриотов и этих православных — топили, стреляли, выжигали. Бесстыдно ставят сегодня в кавычки «ужасы большевизма», да ведь то «было полвека назад — и быльём поросло» («Советская Россия», 10.1.1998, с. 2). Нет, то космическое злодейство несмываемо с коммунизма).

Одновременно у новых горе-теоретиков шли поиски, как русским спастись через «евразийство» или спастись от христианства через новоязычество: «может быть, здесь откроется новая истина для России?»

В этом смятении потонули, не повлияли немногие рассудительные патриотические голоса. А ведь именно эти голоса выражают здравую массу народа.

* * *

И на этот беспомощный провал русского национального сознания — ещё и сквозь 90-е годы общего и без того сокрушения потянулась и потянулась всё та же мазутная полоса.

Ещё при Сталине было обнаружено, что термины «национал-социализм» и «гитлеризм» малоудобны для брани, — и уже тогда перехватили от итальянцев лепкое слово «фашизм». Его быстро перенял и блатной мир — ив лагерях лепил «фашистов» нам, политическим зэкам, в том числе и недавним фронтовикам. Так и с перестроечного времени — скорозабывчиво затеяли ляпать тот «фашизм» и на всю Россию, главную силу, спасшую мир от Гитлера. За спиной слабых, хотя громких кучек русских националистов — ожидали какой-то грозной миллионной силы? Зазвенели обвинения от радикал-демократической образованщины, затем от иностранных радиостанций — в наступающем, уже всё заливающем «русском фашизме», и замахали страшные крылья со страниц московских газет.

Туг живо отозвался вдумчивый российский Президент. В середине января 1995, тотчас за нашим позорным военным поражением в Грозном, сквозь кровь и стоны гибнущего там населения и самих воюющих — на борьбу с нарастающей грознейшей опасностью был созван в Москве Международный Антифашистский Форум. И в февральском послании к Федеральному Собранию Президент потребовал не прекращения кровопролития в Чечне, но прокуратуре и судам решительно защищать Россию от фашистской идеологии.

Какой не было в России никогда — и совсем не она России угрожает.

Клеймо «фашизма», как в своё время «классовый враг», «враг народа», — действует как успешный приём, чтобы сбить, заткнуть оппонента, навлечь на него репрессии. А припечатывать — по обстановке. Так и простая наша попытка защитить своё национальное существование от наплыва нетрудовой стаи из азиатских стран СНГ (какая европейская страна не озабочена подобным?) — фашизм! По многим нашим газетам так.

А казалось бы: если речь идёт об одичалой, фанатичной жестокости, готовой к насилию (определение, полностью применимое и к ранним большевикам), так и выговаривайте с точностью или придумайте новое слово, — но не оскорбляйте тавром «фашизм» тот народ, который разгромил Гитлера.

Если сопоставить, что в эти же годы, при махровом расцвете самых жёстких, непримиримых национализмов в Средней Азии, в Закавказьи, на Украине (со штурмовыми отрядами УНСО и даже легальном слёте во Львове ветеранов гитлеровской дивизии СС «Галиция»), к ним не было применено клеймо «фашизма», — нельзя не увидеть во всей кампании безоглядного рефлекса: под усиленными заляпами «русским фашизмом» не дать ни в малой степени возродиться русскому сознанию.

Да, непримиримые формы всякого, без исключения всякого на Земле национализма есть болезнь. И больной национализм опасен, вреден прежде всего для своего же народа. Но не закрайней гневливой бранью, а совестящим вразумлением можно и нужно обращать его в национализм строительный, созидательный. Без которого ни один народ в истории не выстроил своего бытия.