Читать онлайн «Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в.». Страница 32

Российский, в том числе петербургский, официальный разврат был до удивления примитивен. «Египетские ночи» и «афинские оргии» существовали лишь в воспаленном воображении эротоманов. Реальность оказывалась гораздо прозаичнее и потому страшнее. Конечно, не следует отрицать, что среди петербуржцев имелись выражаясь современным языком, и представители сексуальных меньшинств, и лица, склонные к зоофилии. Но подобные сексуальные изыски не могли быть введены в ранг официальных услуг в публичных домах именно благодаря столь не нравившемуся демократически настроенной общественности врачебно-полицейскому надзору, хотя это почему-то не принималось во внимание. Напротив, Первый съезд по борьбе с торгом женщинами потребовал от правительства решительно покончить с и без того находившимися на грани упадка публичными домами.

Властные структуры тянули с решением этого вопроса, пытаясь передать его на усмотрение органов городского управления, в частности Думы. Врачебно-полицейский комитет, напротив, настаивал на существовании и даже расширении сети борделей, так как за их обитательницами легче было следить. В 1912 г. представители комитета высказывали свою идею в Министерстве внутренних дел, что вызвало бурный всплеск возмущения аболиционистов. В начале 1913 г. они вновь развернули кампанию за полное уничтожение публичных домов. История же рассудила по-своему. Административно-медицинские учреждения не в состоянии были поддерживать индустрию продажной любви в формах, более удобных для контроля и регламентации, и эти формы отмирали сами по себе. Однако это мало удовлетворяло аболиционистов, которые параллельно продолжали вести борьбу за полную отмену всякого надзора за проституцией.

Такая борьба, безусловно, нуждалась в теоретическом обосновании. Идеологами ее выступили Д. Д. Ахшарумов — писатель, петрашевец, впоследствии получивший медицинское образование, И. И. Канкарович, упоминавшаяся уже неоднократно М. И. Покровская. Наиболее обоснованно и детально идеи российского аболиционизма были изложены А. И. Елистратовым в книге «О прикреплении женщин к проституции». «Режим регламентированной проституции, — утверждал А. И. Елистратов, — это тяжелый привесок, который для женщин из не владеющих общественных групп усиливает общий социальный гнет»[219]. Свои рассуждения он прежде всего, строил на тезисе о притеснении личной свободы с помощью административно-медицинского надзора. С этим тезисом бессмысленно спорить, так как официальная регистрация подразумевала обмен паспорта на «желтый билет» и ущемление в гражданских правах. Но, как выяснилось в ходе опросов самих проституток, они рассматривали свое «бесправие» с очень своеобразной точки зрения. Прежде всего их тяготили зависимость от хозяек в домах терпимости, необходимость явки на медицинские осмотры, ограничение свободы выбора места жительства и лишь в последнюю очередь — сложность возвращения к «честной жизни» в связи с многоступенчатой процедурой освобождения от надзора[220]. Большинство женщин, промышлявших проституцией, предпочитали, конечно же, заниматься ею тайно. Однако сторонники аболиционизма не принимали это во внимание. О явной путаности их воззрений убедительно свидетельствует любопытный документ — «Ответ бюро Общества попечительства о молодых девицах в Санкт-Петербурге на запрос о системе организации надзора за проституцией и передаче ее в ведение городской санитарной комиссии» от 16 ноября 1912 г. Члены общества считали, что, в чьих бы руках ни находился надзор, он все равно неэффективен, так как сводится «к выслеживанию через своих агентов за нравственностью женщин и в случае явных улик, а иногда и кажущихся, их регистрации». «Идеал надзора, — говорилось в документе, — изловить всех тайных проституток и перевести их в явные для принудительного лечения, чтобы сохранить таким образом потребителей живого товара от заражения сифилисом. Но человек не товар, и, каким бы его именем ни называли, он всегда найдет возможность ускользнуть от этого положения, которое ему невыгодно. Проститутки стараются ускользнуть от надзора с помощью хитрости, взяток, сутенеров. Они боятся лечиться, чтобы не выдать своего ремесла и не попасть в положение совсем бесправного существа. Уклоняясь от регистрации, они попадают в разряд тайной проституции, которая является, таким образом, логическим следствием самого надзора»[221]. Логический вывод цитируемого документа носит, как представляется, несколько сомнительный характер. Конечно, дамы, занимающиеся тайным промыслом, который они обычно сочетали с иными профессиональными функциями, вовсе не стремились лишиться нормального социального статуса и действительно всячески увиливали от преследования надзора. Чистейшей правдой были и взятки, а также преследование «неугодных» и «неблагонадежных» с помощью агентов Врачебно-полицейского комитета. И все же непонятно, как надзор мог увеличивать кадры тайных проституток. Тем не менее этот тезис кочевал из одного аболиционистского издания в другое. Точно такого же мнения придерживались члены многих женских организаций при политических партиях. Так, женский клуб прогрессистов на своем общем собрании в 1912 г. принял решение обратиться к правительству с требованием уничтожить любой вид надзора за проституцией, а не только врачебно-полицейский[222].

В 1913 г. в связи с попыткой разработки нового законодательства, касающегося проблем проституции, притоносодержательства, сводничества и т. д., аболиционисты вновь активно выступили с протестом против любых форм надзора. Они рьяно нападали на выжидательную позицию Министерства внутренних дел, которое искало пути замены Врачебно-полицейского комитета учреждением с более демократичным названием. Основной тезис сторонников аболиционизма — отмена любого вида регламентации — по-прежнему сводился к идее порочности контроля за проституцией, так как он является вмешательством в интересы личности. Самое парадоксальное заключалось в том, что, стремясь избавить публичных женщин от какого-либо контроля, аболиционисты с особым рвением пытались регламентировать права потребителей и их сексуальные потребности. М. И. Покровская в самом отказе упразднить врачебно-полицейский надзор усматривала сопротивление именно мужчин. Она писала: «Мужчины беспощадны к ним (к проституткам. — Н.А). Они не только не стремятся уничтожить эксплуатацию женского тела, но даже дают разрешение на открытие и содержание притонов, где под надзором полиции и докторов мужчины могут убивать душу и тело женской молодежи»[223]. «Мужским равнодушием» называли М. И. Покровская и члены женского клуба при Прогрессивной партии попытки правительства найти какую-либо замену врачебно-полицейскому надзору за проституцией[224]. Одновременно с этим аболиционисты требовали установить контроль за половым поведением мужчин, например путем пресечения таких форм «возбуждения общественного разврата», как «скверное искусство, культивирующее порнографию». Об этом, в частности, говорил на Первом съезде по борьбе с торгом женщинами И. И. Канкорович. А М. И. Покровская вообще предлагала обуздать чрезмерно развитый половой инстинкт мужчин, ввести одинаковую половую нравственность для мужчин и для женщин[225].

Аболиционисты пытались организовать бойкот против тех произведений художественной литературы, авторы которых в той или иной степени затрагивали проблемы пола. В ранг осужденных книг были зачислены не только арцибашевский «Санин», но даже Купринская «Яма» — за якобы слишком снисходительное отношение ее автора к потребителям проституции. Предлагалось ввести жесткую нравственную цензуру за кинопродукцией, а также усилить давление общественного мнения на «половые инстинкты» мужской половины молодого поколения. Правда, реальные приемы такого давления в начале XX в. не предлагались, и многие сторонники даже не предполагали, что после Октябрьского переворота будут введены весьма жесткие меры контроля за интимной жизнью человека. Но это не поможет избавиться от проституции.

Борясь за уничтожение врачебно-полицейского, да и любого другого вида контроля, аболиционисты невольно разрушали и в какой-то мере сложившуюся в Петербурге систему социальной реабилитации женщин, желавших порвать с торговлей любовью. Действительно, уже в 60—80-е гг. XIX в. вопрос о снятии девиц с учета входил в ведение самого Врачебно-полицейского комитета Согласно одной из многочисленных инструкций, регламентирующих систему надзора за торговлей любовью, поводами для снятия женщины с учета могли служить: 1) болезнь, 2) возраст, 3) отъезд, 4) замужество, 5) требование опекуна 6) поступление в богадельню или дом милосердия[226]. В те годы, когда ведущей формой торговли любовью считались публичные дома Врачебно-полицейский комитет снимал с учета в первую очередь хронически больных и умерших проституток, второй причиной считалось «вступление в сожительство и брак», третьей — уход в дом милосердия. В начале XX в. агентам прежде всего приходилось снимать с учета «бланковых» девиц, так как они просто не проживали по указанному месту жительства. В отчете Врачебно-полицейского комитета за 1914 г. сообщалось, что по этой последней причине было «освобождено» почти 50% всех женщин, подлежавших снятию с учета[227].