Читать онлайн «Революционный террор в России, 1894— 1917». Страница 11

В своих работах об участии евреев в русском революционном движении некоторые мыслители, и прежде всего Николай Бердяев, отмечали, что еврейские радикалы вышли из среды, главными отличительными чертами которой были глубокая, многовековая гордость и духовное бремя сознания своего избранничества, ощущение себя избранным народом. Эти писатели пытались найти корни еврейского радикализма в концепции, лежащей в основе еврейского национального и религиозного самосознания — в мессианской идее. Мессианская же идея, развивающаяся в тесной связи с мечтами о земле обетованной, с попытками преодолеть катастрофу диаспоры и сопутствующие ей несчастья и гонения евреев на протяжении веков, включает в себя веру в то, что спасения и славы добьется в конце концов весь народ Израиля, а не отдельные личности после смерти. Исконное стремление иудаизма к будущему воплощению этой цели может являться ключом к пониманию еврейского склада мыслей, внутренних ресурсов и движущих сил у лиц, конечно же, не смогших порвать в первом поколении тысячелетнюю связь с еврейскими преданиями, устоями и миропониманием, даже ценой отказа от всяких религиозных форм и собственного атеизма(111).

На деле, разрывая все видимые связи с религией, еврейские радикалы совершали чисто внешнюю подмену понятий, просто приспособляя традиционное мессианское мировоззрение к новой исторической ситуации и современным интеллектуальным нормам. Старые верования выразились в новых и слегка измененных формах, что, может быть, особенно заметно в мироощущении и отправных пунктах исторической концепции Карла Маркса, которого Бердяев назвал очень типичным евреем. Маркс, будучи материалистом, отрицавшим все духовные ценности, лишь несколько преобразовал идею мессии, ведущего народ Израиля к земному раю, в учение, по которому к спасению от несправедливости и угнетения приведет мир новый избранный «народ» — пролетариат(120). Эта переработка знакомых понятий в духе атеистического взгляда на мир (что включало и марксистское определение класса, а не личностей, как единственного активного участника исторического процесса) оказалась чрезвычайно привлекательной для многих российских евреев, которые начали пополнять ряды радикалов в количестве, прямо пропорциональном степени распространения марксизма в конце XIX века в России(111).

Вышеприведенная схема хотя бы частичного объяснения еврейского радикализма ни в коей мере не снимает с российского правительства вины за уход еврейской молодежи в революцию. Этому способствовали и погромы 1880-х годов, и волна антисемитских выступлений в Кишиневе в 1903 году и в Одессе, Минске и Киеве в 1905-м. К тому же, ограничения в экономических правах, в продвижении по социальной лестнице и в делании карьеры (что могло бы стать для многих ассимилированных евреев делом их жизни) буквально толкали их в революцию, на которую они тогда возлагали все свои надежды(122).

Для евреев интернационалистское учение Маркса с его ориентацией на рабочий класс было более привлекательным, чем ориентирующаяся на крестьян народническая идеология эсеров, которая для многих рядовых еврейских радикалов ассоциировалась с «традиционным русским характером, склонным к погромам, реакции, обскурантизму и славянскому шовинизму». Марксизм не обязывал их порывать со своим еврейским прошлым так решительно, как того требовало народничество, и поэтому среди рядовых эсеров евреи составляли не больше 15 %, хотя среди эсеровского руководства их было, вероятно, больше(123). В то же самое время многие революционеры, как евреи, так и не евреи, хотя и находясь под сильным впечатлением от «научного» подхода маркcистов (особенно меньшевиков и бундовцев), никак не могли привести свои эмоции в согласие с марксистским строго рационалистическим мировоззрением, где не было места ничему, кроме абстрактных схем, материалистических расчетов и практического анализа. Горя желанием пострадать и принести себя в жертву за свои новообретенные убеждения, многие молодые еврейские экстремисты — неофиты, не вступившие в определенно «ненаучную» и более склонную к насильственным действиям партию эсеров, — посвящали себя делу максималистов и особенно анархистов, обладавших той притягательной силой, какую для нетерпеливых имеет жестокость методов. Это можно объяснить еще и тем, что из всех революционных направлений анархизм и максимализм, провозглашавшие полное разрушение традиционного общественного устройства необходимой предпосылкой перестройки общества, были наименее абстрактны, не основывались на разработанной теории и не требовали от своих приверженцев чрезмерных интеллектуальных усилий и подготовки; это было удобно для некоторых не слишком образованных еврейских добровольцев, которые часто полуграмотно изъяснялись на идише и почти совсем не читали по-русски. Таким образом, в то время как многие революционные лидеры предпочитали не использовать евреев в качестве непосредственных исполнителей терактов из опасения вызвать антисемитские настроения, некоторые максималистские и анархистские группы просто не имели другой альтернативы: по своему составу они были почти полностью еврейскими(124). Это явление не ускользнуло от внимания не только антисемитов-консерваторов, но и современных либеральных сатириков, в шутку сообщавших: «Расстреляно в крепости одиннадцать анархистов; из них пятнадцать евреев»(125).

Большая часть террористических актов, приведенных в исполнение евреями, была совершена в районах черты оседлости, где жертвами революционеров, в первую очередь анархистов, были представители местной администрации, главным образом полицейские, казаки и солдаты(126). Проводили они также мелкие акты экспроприации и нападения на местных дельцов, особенно на тех, кто оказывал им сопротивление. В одном таком случае в маленьком промышленном городке Кринки в январе 1906 года фабриканты пытались защититься от анархистов, объединившись в союз, но во время их первого же собрания революционеры взорвали бомбу в синагоге, где оно происходило ?).

В районах черты оседлости, больше чем в других регионах империи, радикалы стремились бороться с частными лицами монархических убеждений и другими консервативными противниками революции. Любой, кто проповедовал патриотические, националистические или проправительственные взгляды, мог быть объявлен черносотенцем, против которого можно было применять любые насильственные действия хотя бы только потому, что такие взгляды подразумевали прямую или косвенную поддержку антисемитских погромов. Хотя не секрет, что члены монархических и правых групп с энтузиазмом участвовали в антисемитских выступлениях, все же часто революционные экстремисты в районах черты оседлости сами явно провоцировали репрессии со стороны консерваторов — репрессии, направленные поначалу не против еврейского населения вообще, а только против еврейских революционеров. Это особенно относится к случаям, когда радикалы бросали бомбы или стреляли в участников патриотических или религиозных собраний и демонстраций, а также в отдельных христиан, при этом иногда их жертвами становились и невинные прохожие, включая детей и стариков, что провоцировало антисемитские настроения и попытки возмездия. Результатом часто были жестокие столкновения и кровопролитие с обеих сторон и — что особенно трагично — нападения толпы на мирное еврейское население(128).

Несмотря на кровавые последствия революционного терроризма для преимущественно аполитичного еврейского населения, некоторые еврейские националистические группы, такие, как Сионистская социалистическая рабочая партия, рассматривали террор как приемлемый метод в борьбе против существующего строя (129). Еврейские революционные трибуналы выносили приговоры местным врагам, а отдельные радикалы с оружием в руках нападали на частные владения(130). Более того, не были редкостью случаи, когда еврейские революционные экстремисты оскорбляли членов своих традиционных общин действиями, граничащими с богохульством, например — избирали синагогу стратегическим местом для ведения перестрелки или производства взрывов, что и приводило к казачьим обстрелам и захватам этих молельных домов(111). Неудивительно, что многие евреи, особенно старики, были очень недовольны молодыми еврейскими экстремистами, чья террористическая деятельность приводила к погромам: «Они стреляли, а нас бьют…»(132).

Деятельность российских революционеров не ограничивалась рубежами Российской империи. Попадая в эмиграцию, многие экстремисты не оставляли своих привычных занятий. Большая часть радикалов, участвовавших в боевых действиях за границей, были анархистами или членами мелких экстремистских групп, действовавших главным образом в европейских столицах и промышленных центрах, где к началу XX века террор, проводимый местными террористами, перестал быть новостью, хотя никогда не достигал российских масштабов(133). В то же самое время в Европе некоторые русские эсеры и эсдеки использовали свободу от постоянного надзора Охранки для участия в действиях, обычно более свойственных анархистам — таких, как изготовление взрывных устройств. Эти устройства предназначались в первую очередь для переправки в Россию, но иногда использовались и на месте(134). Практика эта началась еще в 1890-х годах и продолжалась после подавления первой русской революции(135). Как и их товарищи в России, некоторые русские террористы за границей были ранены или убиты случайными взрывами при неумелом или неосторожном обращении с изготовленными кустарным способом бомбами(136).