Читать онлайн «Подвиг "тринадцатой". Слава и трагедия подводника А. И. Маринеско». Страница 34

… Ранним морозным утром 27 декабря 1942 года с ленинградского аэродрома взмыл в воздух тяжелый бомбардировщик «ТБ-3». Не набирая высоты, самолет, натруженно гудя старенькими моторами, лег курсом на северо-восток. Над ним почти на бреющем полете с ревом пронеслось звено истребителей. Через несколько минут оно лихо развернулось на контркурс. Им, скоростным машинам, трудно было сопровождать такой тихоходный «тарантас». А сопровождать приходилось очень ценный груз: самолет вез несколько десятков ящиков оружия, выпущенного ленинградскими заводами для других фронтов, и тридцать отпускников — моряков-подводников, только что вернувшихся из боевых походов.

Об этом эпизоде интересно рассказал в своей книге «Запас прочности» дивизионный инженер-механик В. Е. Корж:

«Меня кто-то дернул за ногу. Вижу — капитан 3-го ранга А. И. Маринеско. Он что-то говорит мне, но я не слышу из-за рева моторов. Маринеско показывает на окно. Смотрю туда. Истребителей прибавилось, их уже десятка полтора. Кружатся каруселью. Вижу вспышки. Стреляют… Да это же бой идет! Наш самолет, пустив две длинные очереди трассирующих пуль, еще ближе прижимаясь к земле, повернул на обратный курс.

На следующий день все повторилось. После второй попытки треть пассажиров раздумала лететь. А после третьей неудачной осталось меньше половины. Когда же вылетели в четвертый раз, остались лишь Роман Владимирович Линденберг, Александр Иванович Маринеско, Павел Иванович Замотин да я… На этот раз благополучно…»

В этом эпизоде весь Маринеско — упрямый, твердо верящий в удачу. Таким он был всегда.

Подтверждение этому находил я в материалах Центрального военно-морского архива в Гатчине, любезно предоставленных мне его начальником капитаном 1-го ранга А. Толстовым и его помощниками, и в рассказах и письмах членов экипажа «тринадцатой» о первом боевом походе с новым командиром. Кстати, они особенно подчеркивали его заботу о подчиненных.

Как известно, в первый боевой поход с А. И. Маринеско «тринадцатая» сумела выйти только в октябре сорок четвертого года, хотя готова была еще в июле сорок третьего. Почти полтора года прошло без боевых походов, без атак на вражеские корабли! Это выводило моряков из себя. Они, конечно, не бездействовали: ремонтировали механизмы и аппаратуру корабля, изучали новую технику, установленную на лодке в последнее время, без устали тренировались, приобретая нужные в боевом походе навыки обслуживания материальной части и оружия. Словом, делали свое воинское дело старательно, изо всех сил, работали, как говорится, денно и нощно. Каждый в душе был уверен: завершим ремонт — и в море, чтобы громить фашистов. Вроде все шло как надо, но выходы в море откладывались. Такая уж сложилась к тому времени обстановка: нельзя было посылать корабли на верную гибель! Финский залив был настоящим «супом с клецками», где роль клецек выполняли мины.

А жизнь шла своим чередом. Весной сорок четвертого года возникла возможность вызвать в деблокированный Ленинград семьи членов экипажа. Вот что написал мне бывший рулевой-сигнальщик Геннадий Васильевич Зеленцов, проживающий ныне в Нижнем Новгороде: «Александра Ивановича я знал не только как командира, но и как человека по ряду встреч в неслужебной обстановке. Знал и жену его Нину Ильиничну, и дочку его Лорочку. Это я был послан в 1944 году в Горьковскую область, чтобы привезти семью А. И. Маринеско в Кронштадт…»

— Да, было такое, — подтвердили другие члены экипажа. — Как известно, Зеленцов был горьковчанином, а потому на него и пал выбор командира для выполнения такого рода поручения…

Поселили семью командира вместе с семьями других офицеров в огромном каменном здании, известном в Кронштадте под названием «дом Вирена» — по фамилии адмирала Вирена, командира Кронштадтской базы в царские времена.

Вскоре Нина Ильинична с Лорой оказались в гостях у экипажа «тринадцатой». Можно себе представить, как много значило возвращение семьи не только для самого командира, но и для каждого матроса, старшины, офицера, уже длительное время оторванных от семей. Командир, понимая это, старался, чтобы Нина Ильинична с Лорой почаще встречались с экипажем.

«Однажды часть команды, — писал Г. Зеленцов, — вместе с Александром Ивановичем и Ниной Ильиничной выехала из Кронштадта в Ленинград. Дожидаясь поезда в Лисьем Носу, командир попросил жену спеть для нас песни, которые пели за кольцом блокады. И Нина Ильинична приятным нежным голосом спела несколько песен. Это растрогало нас до глубины души…

Несколько раз бывал я вместе с командиром на рыбалке, бывал в гостях у него дома. Подружились мы с дочкой командира Лорой — прелестной десятилетней девочкой в красном платьице и красных туфельках… Здесь я видел командира совсем другим — домашним, что ли. И вот что интересно, он и здесь относился ко мне ровно, дружелюбно и с уважением, ничем не выделяя среди других моряков…»

Да, таков он был, командир «тринадцатой», — ровный и справедливый. Он считал, что такой стиль взаимоотношений самый правильный, позволяющий надеяться не на слепое повиновение, а на осознанное исполнение обязанностей.

В сентябре 1944 года Финляндия вынуждена была выйти из войны. По мирному договору ее правительство предоставило подводным лодкам КБФ ряд своих портов. Базирование в Хельсинки, Турку и на полуострове Ханко было для советских подводников счастливым выходом из сложившейся тяжелой минной обстановки. Из Кронштадта наши подводные лодки перешли в новые базы за финскими тральщиками по известным им фарватерам. А так как выходы из Хельсинки, Турку и Ханко не были закрыты минными и сетевыми заграждениями, подводники теперь не подвергались опасности погибнуть на заграждениях Нарген-Порккала-Уддского и Готландского рубежей ПЛО.

Обстановку того периода хорошо отразил в своем личном дневнике радист «тринадцатой» матрос Михаил Иванович Коробейник.

«1/Х-44 г. В 15 часов отдали швартовые и отошли от плавбазы „Смольный“. Идем на запад. Вместе с нами подводные лодки „Д-2“, „Л-3“ и „Лембит“…

2/Х-44 г. В полночь пришли на Лавенсаари, встали на якорь, ожидая финского лоцмана. Лишь в 15 часов, дождавшись его, снялись с якоря и пошли вдоль финских берегов. Поддерживал связь по УКВ с Гапеевым и Рубченко („Д-2“), Чалым, Титковым и Харченко („Л-3“), Проданом и Кулькиным („Лембит“).

З/Х-44 г. В 15.25 подошли к Хельсинки. Встали на якорь в Свеаборгской бухте, напротив крепости Свеаборг…»

Новой базой дивизиона, в который входила «тринадцатая», стала столица Финляндии. В день перехода моросил нудный мелкий дождь, плотной пеленой укрывший город от матросских глаз. Едва лодка стала на якорь, командиру был доставлен и вручен плотный синий конверт, в котором лежал небольшой листок с текстом: «Занять позицию в 60 милях к норду от маяка Хел (Данцигский залив). Топить транспорты и боевые корабли противника…»

Командир не скрывал своей радости: наконец-то получено боевое задание на долгожданный боевой поход!

… Октябрьское солнце серебрило легкую рябь штилевого моря. Осенние, однако все еще яркие лучи заливали мостик «тринадцатой». Вахтенные матросы, старшины и офицеры не сводили глаз с постепенно исчезающей на горизонте полоски земли. Там, далеко-далеко за кормой, скрылись родной Кронштадт, гостеприимный, так по сути дела и не увиденный Хельсинки, ставшая родным домом плавбаза «Смольный», извилистые финские шхеры… Радовались моряки долгожданному походу. Но больше всех, пожалуй, радовался командир, чувствовавший себя именинником. Как-никак первый боевой поход в качестве командира совершенно новой современной подводной лодки!

Однако, радуясь, Александр Иванович не забывал внимательно присматриваться к подчиненным. Конечно, на занятиях и тренировках, при приеме зачетов у экипажа видел он, как кто действует. Видел, но знал, что все это еще не истина в последней инстанции. Только в море, в дальнем и длительном походе, а тем более — боевом, по-настоящему можно узнать людей, понять, кто чего стоит, на кого опираться. А одновременно приглядывался и прислушивался он к работе двигателей и различной аппаратуры лодки, убеждался в точности данных, полученных ранее при определении поворотливости лодки и ее скорости. Наверняка знать боевые элементы своего корабля, его тактико-технические возможности — необходимейшее, первостепеннейшее дело. Ведь на их основе принимать командиру решения.

Первый выход в море — настоящая академия для пытливого, наблюдательного, умеющего анализировать командира. И он не пропускал без внимания любую, казалось бы, мелочь: замечал, как реагирует лодка на каждое движение руля, насколько квалифицированны действия ближайших помощников, как проявляется характер моряков в походной обстановке.

В первую очередь Маринеско присматривался к действиям вахтенных офицеров, на его глазах сменявшихся каждые четыре часа.