Читать онлайн «Мистеры миллиарды». Страница 44

Но вот положение изменилось. Потрясание кулаком перестало быть действенным методом политики, маневрирование на международной арене и внутри страны в условиях слабеющих позиций, борьбы за умы людей требует изощренности, ловкости, хитрости, изворотливости. И как результат — интеллект на американской политической бирже начинает котироваться наряду с кулаком, а количество мозговых извилин ценится не меньше, чем крепость бицепсов и голосовых связок.

...Мне довелось впервые близко увидеть молодого президента летом 1961 года в Вене во время известной встречи руководителей СССР и США. Крупный мужчина с внимательными серо-зелеными глазами, белозубой улыбкой, которая появлялась на его лице, пожалуй, несколько чаще необходимого, наталкивая на мысль о, что называется, «работе на публику», небрежность движений, некоторая даже мешковатость и вместе с тем элегантность аристократа, с юных лет привыкшего быть центром внимания, уверенного в себе, но в то же время подобранного, напружиненного. По тому, как временами загорались его глаза, начинал звенеть голос, а затем, несколько мгновений спустя, снова полуприкрытые веки, ровно текущая речь, чувствовался большой темперамент, взятый в железные колодки годами выработанной выдержки опытного политика, умения управлять собой.

Фамильно кеннедиевской была пышная шевелюра — бронзового отлива с рыжинкой — предмет его особых забот. Рассказывали, что повсюду с собой он возил большой набор головных щеток с ручками слоновой кости — подарок жены, — тщательно следя за прической. Наряду с его привычкой для обретения душевного равновесия по нескольку раз в день принимать ванну или душ, тем чаще, чем больше выпадало треволнений, — это давало постоянную пищу сопровождавшим его журналистам...

У наблюдавших тогда за Д. Кеннеди возникало ощущение какой-то его скованности, некоторой, быть может, повышенной осторожности. Чувствовалось, что ему не хватает опыта ведения международных дел, да и то сказать — это была одна из первых официальных международных встреч, на которой он выступал как президент США. И тем не менее уже тогда, несмотря на всяческие его оглядки и оговорки, робко и в достаточной степени непоследовательно новый американский руководитель сделал попытку взглянуть на ситуацию в мире несколько иначе, чем его предшественники.

Помню состоявшийся в те дни в баре роскошного отеля «Империал» разговор с одним из видных американских политических обозревателей, Д. Рестоном, который сопровождал президента в Вену. Россия и Америка, говорил Рестон, должны в своих отношениях исходить из того, что сложившееся между ними соотношение силы — «фифти-фифти» — «пятьдесят на пятьдесят», или, что называется, так на так. И дома и в Вене Рестон, как мы знали, был вхож к президенту, и, конечно же, развивавшиеся им тогда идеи вполне отражали оценки Д. Кеннеди. Нетрудно было невооруженным глазом разглядеть разницу между этим самым «фифти-фифти» и пресловутой политикой «с позиции силы», от которой в течение послевоенных лет пытались танцевать предшественники Кеннеди.

Другой ведущий американский комментатор, многоопытный Уолтер Липпман, человек, начавший свою карьеру еще в качестве сотрудника возглавлявшейся президентом Вильсоном американской делегации на Версальской конференции, наблюдающий и обсуждающий политику вот уже девятого президента США, следующим образом обрисовал ситуацию, с которой столкнулся Кеннеди, попав в Белый дом: «Ему приходится иметь дело с противником, равным по военной мощи, и с партнерами, равными по экономической силе. Это нечто совершенно для Америки новое. В течение 100 лет мы были изолированы от войн, происходивших в остальной части света.

Затем в течение примерно 40 лет мы занимались созданием такой мощи, которая позволяла одерживать полные победы и требовать безоговорочной капитуляции от наших противников. Как сперва в условиях изоляции, так и потом, в условиях победы, нам не приходилось сталкиваться со старой человеческой проблемой, заключающейся в том, чтобы научиться жить в таком свете, в котором наша воля — это не единственный закон».

Джон Кеннеди признавался как-то, что не просто просматривает комментарии Липпмана, но читает их с карандашом в руке. Престарелый обозреватель точно сформулировал то, над чем размышлял Кеннеди с того часа, как он вошел в продолговатую, с видом на зеленую лужайку комнату на первом этаже Белого дома, служащую кабинетом американским президентам. Трезвый человек, умевший смотреть в лицо фактам и тогда, когда они неприятны, Кеннеди отдавал себе отчет в том, что реальное соотношение сил в современном мире отнюдь не таково, как хотелось бы ему и тем, чьи интересы он выражал и намеревался защищать всеми доступными ему способами. Стремительный рост силы и влияния социалистических стран был для него неприятным, но, увы, непреложным фактом.

Первые месяцы президентства — колебания между выводами, на которые наталкивал трезвый анализ, и огромная сила инерции взявшей разгон бюрократической государственной машины. Оглушительный провал авантюры в заливе Кочинос. «У победы сто отцов, поражение — всегда сирота», — сказал тогда Кеннеди. Он сделал выводы из этого сиротского поражения.

Нет, Д. Кеннеди вовсе не собирался отказываться от амбициозных целей американского империализма, он лишь хотел привести амбиции хотя бы в какое-то соответствие с амуницией, отдавая себе отчет в том, что у Америки нет иного выхода, как научиться жить в мире, в котором ее воля отнюдь и далеко не единственный закон.

«Стратегия, чтобы выжить» — так однажды назвал Кеннеди свою политику. Выжить прежде всего его, кеннедиевской, Америке, Америке банкиров и промышленников, Америке финансовых аристократов, людей, которым ко дню рождения на зубок дарят миллионы долларов.

Он сам, выступая в мае 1963 года в университете, носящем имя одного из «баронов-разбойников», первонакопителя огромного состояния Корнелиуса Вандербильта, весьма откровенно говорил об этой его Америке, представителем которой он себя сознавал. «Все американцы должны быть гражданами. Но некоторые должны быть более ответственными, чем другие, в силу их общественного или частного положения, их роли в обществе, их перспектив на будущее или наследия (вы слышите, даже не своих заслуг, а наследия! — В. З.), доставшегося им от прошлого... Коммодор Вандербильт сознавал эту ответственность, благодаря чему память о нем сохранится надолго». Речь идет о том самом Вандербильте, который прославил себя фразой: «Закон? Зачем мне закон? Разве я не обладаю силой?»

Высказывание об особой ответственности обладателей наследств и частного положения — не обмолвка, а кредо. Деятельность Кеннеди внутри страны, иногда и задевавшая интересы отдельных групп монополистов, всегда и полностью была направлена на защиту всего класса крупных буржуа Америки в целом.

Шаги, предпринятые Д. Кеннеди по «выравниванию» линии фронта» американского империализма в современном мире, «сокращению его растянутых коммуникаций» для того, чтобы за рубежом США сделать его более способным противостоять нарастающему наступлению освободительного движения народов, а внутри страны процессу коррозии, разъедающему капиталистическую систему, близорукие представители империалистических кругов Америки, особенно из числа тех, кто все свое благополучие строит на «торговле смертью», объявили чуть ли не капитуляцией. Точно так же а свое время попрекали Рузвельта, когда он мерами государственного регулирования тянул американский капитализм за уши из болота кризиса и депрессии.

Люди, близко знавшие Кеннеди, утверждают, что это был человек чрезвычайно честолюбивый и властный, сочетавший стремление подчинить всех окружающих своей воле с хитростью, скрытностью, расчетливостью и большой осторожностью. Деятельность его, небольшая по срокам, но, безусловно, примечательная, свидетельствует о незаурядных качествах этого политика, широком политическом кругозоре, дальновидности, реализме.

В наш век, когда буржуазия, теряя под ногами почву, склонна к авантюристическим метаниям и политическим безумствам, такие качества у буржуазного политика — вещь в достаточной степени исключительная. И как следствие этого, в отличие от прошлых времен «золотого века» буржуазии, редко-редко на сером фоне политических посредственностей, тупиц и филистеров, оппортунистов и ловчил, дешевых демагогов и самодовольных фанфаронов в лоне буржуазной политики появляются фигуры, сколько-нибудь примечательные. Джон Кеннеди был одним из таких немногих исключений. Это и привело к тому, что в течение короткого времени (немногим более десяти лет) он из малоизвестного начинающего политика-любителя превратился в государственного деятеля мирового масштаба.