Читать онлайн «Эволюция всего». Страница 20

Я не уверен в существовании генетического основания. Скорее, я думаю, все видят проблему в перевернутом виде – запрягают телегу впереди лошади. Мне кажется неправильным полагать, что способность к сложному мышлению позволила человеку осуществить кумулятивную культурную эволюцию. Все наоборот. Это культурная эволюция способствовала изменениям мышления, оставившим след в наших генах. Изменения в генах – следствие культурных изменений. Вспомните, что я говорил о способности взрослых людей переваривать молоко, которой не обладают другие млекопитающие, но которая распространилась среди жителей Европы и Восточной Африки. Генетические изменения были результатом культурных изменений. Это произошло примерно 5000–8000 лет назад. Мы с генетиком Саймоном Фишером считаем, что то же самое справедливо и для других проявлений человеческой культуры, относящихся и к гораздо более раннему периоду. Генетические мутации, способствовавшие развитию речи (которые свидетельствуют о строгом отборе соответствующих признаков за несколько сотен тысяч лет и их быстром распространении в популяции), скорее всего, были не теми триггерами, которые заставили нас говорить, а генетическим результатом развития речи. Свободное владение языком является преимуществом только для говорящих животных. Поэтому совершенно бесполезно искать биологические триггеры «человеческой революции» в Африке 200 тыс. лет назад, поскольку мы обнаружим только биологическую реакцию на развитие культуры. Вполне вероятно, что случайное приобретение навыка каким-то племенем в результате каких-то обстоятельств способствовало отбору генов, благодаря которым представители этого племени смогли лучше говорить, обмениваться информацией, планировать и изобретать. Человеческие гены скорее являются рабами культуры, чем ее хозяевами.

Музыка тоже эволюционирует. Она в удивительной степени изменяется по собственным законам, а музыканты только поддерживают эти изменения. Из барочной музыки вырастает классическая, из нее романтическая, потом регтайм, затем джаз, блюз, рок и поп. Ни один стиль не возник бы, если бы не было предыдущих. На этом пути происходит и смешение стилей: традиционная музыка Африки скрещивается с блюзом, в результате чего возникает джаз. Изменяются инструменты, но во многом это результат усвоения модификаций на основе старого опыта, а не изобретение новых инструментов. Фортепьяно произошло от клавесина, который, в свою очередь, имеет тех же предков, что и арфа. Тромбон – дитя трубы и родственник рожка. Скрипка и виолончель – модификации лютни. Моцарт не создал бы того, что он создал, если бы не было Баха и его современников, а Бетховен не написал бы своей великой музыки, если бы не было Моцарта. Конечно, определенную роль играет технологический прогресс, но не менее важны идеи: открытие октавы Пифагором было решающим моментом в истории музыки. То же можно сказать и о синкопах. Изобретение электрогитары с усилителем звука позволило небольшим музыкальным коллективам сравниться с оркестрами. Вывод заключается в том, что постепенный прогресс в музыке неизбежен. Он не останавливается с приходом каждого следующего поколения музыкантов.

Одно из свойств эволюции заключается в том, что она происходит через изменения, имеющие осмысленный рисунок при ретроспективном обозрении, но безо всякого намека на исходный замысел. Рассмотрим, к примеру, человеческие парные отношения. Возникновение, падение, восстановление и очередное падение института брака за несколько последних тысячелетий ярко демонстрируют это свойство эволюции. Я говорю не об эволюции инстинкта спаривания, а об истории брачных традиций.

Инстинкт по-прежнему с нами. Человеческие сексуальные отношения являются отражением все тех же генетических законов, которые возникли в африканских саваннах миллионы лет назад. Если судить по весьма незначительным различиям между мужчинами и женщинами в размере тела и силе, мы не созданы для полигамных отношений, как гориллы, у которых гигантские самцы дерутся за право единоличного обладания всем гаремом самок и после победы убивают детенышей своих предшественников. С другой стороны, учитывая скромный размер человеческих семенников, мы не созданы и для общественных сексуальных отношений, как шимпанзе или бонобо. Неразборчивые в сексуальных связях самки этих обезьян (это поведение, возможно, является инстинктивной защитой от убийства детенышей) обеспечивают конкуренцию на уровне сперматозоидов, а не на уровне самцов. Мы не похожи ни на тех, ни на других. Изучение общества охотников и собирателей, начавшееся в 1920-х гг., показало, что его представители были в основном моногамными. Мужчины и женщины образуют устойчивую пару, и, если один из партнеров ищет сексуального разнообразия, он обычно делает это втайне от второй половины. Такие моногамные отношения, при которых отцы принимают непосредственное участие в выращивании потомства, скорее всего, были наиболее характерными для человека на протяжении последних миллионов лет. Такие отношения необычны для млекопитающих и гораздо шире распространены у птиц.

Однако с появлением сельского хозяйства примерно 10 тыс. лет назад влиятельные мужчины получили возможность накапливать достаточно средств, чтобы покупать и порабощать других мужчин, а также собирать низших по статусу женщин в гаремы. Вне зависимости от природных инстинктов полигамия стала нормой повсюду – от Древнего Египта до империи инков и от сельскохозяйственных общин Западной Африки до скотоводческих общин Центральной Азии. Такая ситуация устраивала мужчин с высоким социальным статусом и женщин с низким социальным статусом (лучше быть девятой женой богатого человека, чем единственной женой бедняка и умирать с голоду), но не устраивала мужчин с низким статусом, которые оставались одинокими, и женщин с высоким статусом, вынужденных жить на попечении родителей. Общества с развитой полигамией вели себя чрезвычайно агрессивно по отношению к соседним народам – война позволяла удовлетворить нужды мужчин с низким социальным статусом. Наиболее ярко это проявлялось у скотоводческих народов, занятых разведением коз, коров или овец, поскольку их стада легко перемещались с места на место, а приглядывать за тысячей овец не намного сложнее, чем за пятью сотнями. Поэтому скотоводческие народы из Азии и Аравии не только постоянно воевали между собой, но и вторгались на территорию Европы, Индии, Китая и Африки, чтобы убивать мужчин и уводить женщин. Именно этим прославились Аттила, Чингисхан, Хубилай, Тамерлан и Акбар. Они завоевывали какую-то страну, убивали всех мужчин, детей и старух и уводили с собой молодых женщин, превращая их в наложниц. Говорят, Чингисхан был отцом нескольких тысяч детей, но и его последователи от него не отставали.

Таким образом, при ретроспективном анализе возникновение полигамных отношений у скотоводческих народов можно объяснить экономическими и экологическими факторами, но это не означает, что события развивались по какому-то заранее намеченному плану. Никакого «замысла» не существовало. Это была адаптивная, эволюционная последовательность ряда специфических условий.

У земледельческих народов, таких как жители Египта, Западной Африки, Мексики и Китая, полигамия приняла иную форму. Мужчины с более высоким статусом имели больше жен, чем мужчины с более низким статусом, но (за исключением императоров) им было далеко до рекордов скотоводов. В Западной Африке богатые мужчины часто паразитировали, используя рабский труд нескольких женщин, которых они называли женами. В обмен на защиту от других мужчин женщинам приходилось обрабатывать землю своего полигамного супруга.

Однако постепенно у этих оседлых народов стали возникать торговые города, что создало совершенно иное селективное давление в пользу моногамии, супружеской верности и брака. Этот переход отчетливо просматривается в различии между «Илиадой» (с описанием соперничества между полигамными мужчинами) и «Одиссеей» (историей добродетельной Пенелопы, ожидающей (почти) верного ей Одиссея). История о высокородной и целомудренной женщине, желающей истинного брака, а не унизительного внебрачного сожительства, нашла отражение в римском мифе о похищении Лукреции. В мифе эта история непосредственно связана с идеей зарождения республики и уничтожения монархии (идея заключалась в том, что короли были свергнуты из-за непомерного стремления подчинять себе многих женщин других мужчин).

Этот переход к моногамии является одной из основных идей христианства и одной из важнейших забот отцов ранней Церкви, хотя не все первые святые призывали к моногамии. В наставлениях Христа отцы Церкви нашли указание, чтобы каждый мужчина взял себе в жены одну женщину и разделил с ней радость и горе. Как учил Христос, брак есть священное состояние, когда двое становятся «единой плотью». Это воскрешение моногамии в период поздней Античности было выгодно высокопоставленным особам женского пола, которые получали возможность монополизировать мужей, а также гораздо более многочисленным мужчинам с низким социальным статусом, которые получали возможность иметь сексуальную связь. Именно путем привлечения таких мужчин первые христиане защищали Евангелие.