Читать онлайн «Дипломатия». Страница 8

Став наиболее значительной силой в Западном полушарии, Соединенные Штаты стали в более широком плане выходить на международную политическую арену. Америка превратилась в мировую державу вопреки самой себе. Распространившись вширь па континенту, она закрепила свое преобладание на всех берегах и одновременно настаивала на том, что не имеет ни малейшего желания проводить политику великой державы. И когда этот процесс завершился, Америка обнаружила, что в ее распоряжении находится такая мощь, которая сама по себе превращает ее в важнейший фактор международной политики независимо от собственных предпочтений. Американские лидеры могли продолжать настаивать на том, что основной целью внешней политики является выступление в роли «маяка» для всего остального человечества, но уже невозможно, было бы отрицать, что кое-кто из них укрепился в мысли, что ждать, пока все человечество примет демократическую систему, и только после этого войти самим в международную систему — не стоит, могущество Америки дает ей право уже сейчас высказывать собственное суждение по злободневным вопросам.

Никто не высказал этот довод более резко и недвусмысленно, чем Теодор Рузвельт. Он был первым президентом, настаивавшим на том, что долг Америки — распространить свое влияние на весь земной шар и строить отношения с миром на основе концепции национальных интересов. Как и его предшественники, Рузвельт был убежден в том, что задачей Америки является благотворное воздействие на остальной мир. Но, в отличие от них, он утверждал, что истинные американские внешнеполитические интересы выходят далеко за рамки простой заинтересованности в сохранении собственной неприкосновенности. Рузвельт основывался на предположении, что Соединенные Штаты являются такой же державой, как и все прочие, а не уникальным воплощением добродетелей. И если интересы страны сталкиваются с интересами других стран, Америка несет на себе обязательство собственной мощью переломить ситуацию в свою пользу.

В качестве первого шага Рузвельт придал «доктрине Монро» наиболее интервенционистское толкование, сближающее ее с империалистическими доктринами того времени. В документе, который он назвал «Логическим выводом из доктрины Монро», 6 декабря 1904 года было провозглашено генеральное право на интервенцию для «какой-либо из цивилизованных наций», в Западном полушарии это право могли осуществлять одни лишь Соединенные Штаты: «...В Западном полушарии приверженность Соединенных Штатов доктрине Монро может вынудить Соединенные Штаты, пусть даже с сожалением, применить международные полицейские силы в вопиющих случаях злодеяний или бессилия какой-либо страны их остановить»[21].

Практические деяния Рузвельта опережали теорию. В 1902 году Америка силой принудила Гаити выплатить все свои долги европейским банкам. В 1903 году она превратила брожения в Панаме в крупномасштабное восстание. С американской помощью местное население силой добилось независимости от Колумбии, но не ранее, чем Вашингтон образовал «Зону Канала», находящуюся под суверенитетом Соединенных Штатов по обеим сторонам того, что потом станет Панамским каналом. В 1905 году Соединенные Штаты установили финансовый протекторат над Доминиканской республикой. А в 1906 году американские войска оккупировали Кубу.

Для Рузвельта мускульная дипломатия в Западном полушарии была частью новой всемирной роли Америки. Два океана более не были достаточно широки, чтобы отъединить Америку от всего остального мира. Соединенные Штаты стали актером на сцене международной политики. Рузвельт даже заявил в послании Конгрессу 1902 года: «Во все большей и большей степени рост взаимозависимости и усложнение международных политических и экономических отношений делает обязательным для всех цивилизованных держав с упорядоченной системой правления настаивать на надлежащем поддержании полицейского порядка в мире»[22].

Рузвельт занимает единственную в своем роде позицию в истории американских международных отношений. Ни один из президентов не определял роли Америки в мировой политике исключительно на базе национальных интересов и не отождествлял национальные интересы столь всеобъемлюще с достижением равновесия сил. Рузвельт же разделял точку зрения своих соотечественников, что Америка является истинной надеждой для всего мира. Но, в отличие от них, он не верил, что она способна сохранить мир или исполнить свое предназначение просто посредством утверждения собственных добродетелей. Его представления о сущности мирового порядка были гораздо ближе к Пальмерстону и Дизраэли, чем к Томасу Джефферсону.

Великий президент должен быть просветителем, перебрасывающим мост через пропасть между будущим своего народа и собственным опытом. Рузвельт преподал особо суровую доктрину народу, взращенному в вере в то, что отсутствие войн есть нормальное состояние отношений между нациями, что не существует разницы между личной и общественной моралью и что Америка надежно ограждена от пертурбаций, сотрясающих весь остальной мир. Ибо Рузвельт опровергал каждое из этих положений. Для него международная жизнь означала борьбу, и теория Дарвина о выживании наиболее приспособленных представлялась лучшим руководством по истории, чем свод моральных правил, которыми должна руководствоваться личность. По мнению Рузвельта, сирые и убогие унаследуют землю только в том случае, если они будут сильными. Согласно Рузвельту, Америка — не воплощение этических истин, а великая держава, потенциально самая великая из держав. Он надеялся, что будет президентом, которому предназначено вывести свою нацию на мировую арену, с тем чтобы она предопределила облик XX века так же, как Великобритания доминировала в XIX — как страна необъятного могущества, взявшая на себя труд действовать, проявляя умеренность и мудрость, во имя стабильности, мира и прогресса.

Рузвельт рвался опровергнуть превеликое множество священных истин, предопределявших американское мышление в области внешней политики. Он ни во что не ставил эффективность международного права. Если нация не способна защитить себя собственными силами, то ее ни от чего не оградит международное сообщество. Он отвергал разоружение, которое тогда только что выплыло как тема внешнеполитических рассуждений:

«Поскольку пока что не существует и намека на возможность создания каких-либо международных сил... которые могли бы эффективно пресечь неправедные деяния, то при данных обстоятельствах было бы и глупо, и преступно для великой и свободной нации лишать себя сил защитить собственные права, а в исключительных случаях выступить в защиту прав других. Ничто не может породить большей несправедливости... чем преднамеренное превращение свободных и просвещенных народов... в бессильные, оставляя вооруженными все виды варварства и деспотизма»[23].

Рузвельт был еще более саркастичен, когда дело доходило до разговоров о мировом правительстве:

«Отношение Вильсона плюс Бриана к фантастическим мирным договорам, к невозможным обещаниям, ко всем и всяческим листочкам бумаги, не подкрепленным эффективной мощью, у меня вызывает отвращение. Было бы бесконечно лучше как для отдельной нации, так и для всего мира относиться к внешней политике в традициях Фридриха Великого или Бисмарка, а не с доверчивостью Бриана или Бриана плюс Вильсона, превращаемой в качество национального характера... Праведность, сопровождаемая видением молочных рек и кисельных берегов, но не подкрепляемая силой, столь же зловредна и опасна, и даже более злокозненна, чем сила, отъединенная от праведного дела»[24]В мире, регулируемом посредством силы, естественный порядок вещей, как полагал Рузвельт, должен найти свое отражение в концепции «сфер влияния», когда господствующее влияние в обширных регионах отводилось бы конкретным великим державам, например Соединенным Штатам — в Западном полушарии, а Великобритании — на Индийском субконтиненте. В 1908 году Рузвельт согласился с японской оккупацией Кореи, поскольку, с его точки зрения, японо-корейские отношения должны были регулироваться соотношением сил каждой из этих стран, а не положениями международного договора или нормами международного права:

«Корея безоговорочно японская. Да, верно, согласно договору было торжественно провозглашено, что Корея должна оставаться независимой. Но сама Корея оказалась бессильной обеспечить реальное исполнение договора, и совершенно неуместно предполагать, что любая другая нация... попытается сделать для корейцев то, что они сами абсолютно неспособны сделать для самих себя»[25].

Коль скоро Рузвельт придерживался столь европеизированных взглядов, неудивительно, что он трактовал вопрос международного равновесия сил с такой степенью искушенности, какой не было ни у одного из американских президентов, за исключением лишь Ричарда Никсона. Поначалу Рузвельт не видел необходимости для Америки вникать в конкретные детали европейского равновесия сил, поскольку считал его более или менее саморегулирующимся. Но он почти не сомневался в том, что, если это суждение окажется ошибочным, Америка включится в эту систему и восстановит равновесие. Рузвельт постепенно пришел к выводу, что именно Германия является угрозой европейскому равновесию, и стал отождествлять национальные интересы Америки с интересами Великобритании и Франции.