Читать онлайн «Из огня да в полымя: российская политика после СССР». Страница 41

В России зимы 2011–2012 годов режим рассчитывал добиться легитимного возвращения Путина на пост президента по итогам голосования в марте 2012 года посредством минимального латания трещин в стене прежнего статус-кво. Между тем оппозиция еще не успела создать устойчивую массовую базу, не говоря уже об организационной консолидации (для сравнения: в 1981 году польская «Солидарность» насчитывала свыше 9 миллионов участников). Поэтому, не без оснований опасаясь обмана со стороны правящей группы, оппозиция настаивала на максимально скором и публичном пересмотре не только итогов думского голосования, но и «правил игры» в политике в целом. В таких условиях стимулы к поиску согласованных решений для каждой из сторон конфликта оказались явно недостаточными, и в итоге переговоры попросту не состоялись. Возможно, для них еще не пришло время, но нельзя исключить, что этот механизм (который не так часто приводил к успешной демократизации авторитарных режимов) вообще не будет востребован в нашей стране. Так или иначе, но режим и оппозиция двинулись к новому раунду голосования параллельными курсами.

Неудачные результаты ЕР в ходе думского голосования 2011 года свидетельствовали об исчерпанности стратегии «виртуальной политики» как основного средства поддержания статус-кво. Неудивительно поэтому, что главный идеолог и политтехнолог российского режима, заместитель руководителя президентской администрации Владислав Сурков, который в течение десяти с лишним лет систематически выстраивал конструкцию электорального авторитаризма, был вскоре смещен со своего поста. Его место занял куда менее склонный к изощренным манипуляциям Вячеслав Володин. Проблема для режима состояла в том, что выбор альтернативных стратегий поддержания своей политической монополии оказался довольно сильно ограничен. Силовое подавление протестов было исключено – масштабы протестной мобилизации переросли технические возможности разгона митингов, а массовое применение силы могло оказаться самоубийственным для теряющего популярность режима [212] .

Опережающая и более полноценная политическая либерализация грозила Кремлю потерей власти в не слишком отдаленном будущем – Путин, на глазах которого на рубеже 1980–1990-х годов произошел крах коммунистического режима в ходе его демократизации, был явно не готов открыть «ящик Пандоры» и перейти к открытой политической конкуренции. По-видимому, по сходным причинам для него оказалось неприемлемым и честное проведение президентских выборов с двумя турами голосования. Дело не только в тяжелых воспоминаниях о поражении патрона Путина Анатолия Собчака во втором туре выборов губернатора Санкт-Петербурга в июне 1996 года – необходимость второго тура демонстрировала бы очевидную слабость «национального лидера», создавала бы риски усиления «негативного консенсуса» и, как следствие, повышала вероятность проигрыша любому конкуренту.

«По умолчанию» доминирующей (то есть не зависящей от шагов противника) стратегией режима стало обеспечение любой ценой 50 % голосов за Путина в первом туре. Выбор средств для достижения этой цели также не отличался избыточной изобретательностью. По большей части были использованы прежние приемы, которые не принесли режиму успеха в декабре. Но на сей раз масштаб и интенсивность их применения резко возросли, а прежняя расслабленность Кремля и его обслуги вскоре уступила место агрессивному напору. Следствием этого стала массированная информационная кампания в поддержку режима и против оппозиции, запугивание избирателей «оранжевой угрозой», исходящей от «раскачивающих лодку» агентов «тлетворного влияния Запада», а также гораздо более целенаправленное и систематическое применение административного ресурса. Частным проявлением последнего стала масштабная замена нижних звеньев «вертикали власти», не способных обеспечить требуемый исход голосования (от губернаторов до председателей и членов участковых избирательных комиссий). В ответ на уличные акции оппозиции к этим шагам добавили также массовые мероприятия в поддержку Путина, проведенные в разных городах страны по принципу «лобового противостояния», превзошедшие по численности все акции оппозиции и отличавшиеся невиданной агрессией режима по отношению к противникам. Продолжая параллели с футболом, эту стратегию можно было сравнить с агрессивной и грубой игрой на удержание победного счета в ожидании истечения времени матча.

В свою очередь, оппозиции удалось поддерживать «негативный консенсус» с помощью прежней стратегии мобилизации под лозунгом «Ни одного голоса Путину!» и призывов к избирателям голосовать за кого угодно, кроме «национального лидера». Однако основные вызовы для противников статус-кво крылись в отсутствии у оппозиционеров единой позитивной альтернативы. По понятным причинам, трудно было ожидать, что либералы, левые и националисты, которые плохо переносили друг друга и имели весьма различные политические и экономические воззрения, сумели бы выработать сколько-нибудь сходные программы. Наглядным проявлением пределов и ограничений «негативного консенсуса» стало заявление Навального о том, что вся его экономическая программа сводилась лишь к борьбе с коррупцией. Однако жесткий отказ властей от диалога с оппозицией и использование тактики «лобового противостояния» сделал почти невозможное – хотя с программной точки зрения для каждого отдельного сегмента оппозиции гипотетический приход к власти идейных противников являлся неприемлемым и тем самым сохранение статус-кво как будто должно было стать наименьшим злом, к февралю 2012 года среди оппозиции в целом и ее сторонников возобладала точка зрения, что нынешний режим представлял собой зло, безусловно большее. Разногласия с режимом, похоже, оказались сильнее, чем программные расхождения, не только для оппозиции, но и для ее социальной базы – «продвинутой» части электората. Опыт падения самых разных электоральных авторитарных режимов (от PRI в Мексике [213] до Милошевича в Сербии [214] ) говорит о том, что «негативный консенсус» оппозиционеров служит необходимым, хотя очевидно и далеко не достаточным, условием для успешной демократизации.

Однако в преддверии голосования 4 марта 2012 года все острее давали о себе знать как организационная, так и стратегическая слабость оппозиции. Прежде всего, противники режима опирались не на политические или неполитические оппозиционные организации (сколько-нибудь влиятельных организаций такого рода в России попросту не было), а на «слабые связи» сетевой мобилизации через Интернет [215] . Такие связи оказалось легко активизировать на эмоциональном подъеме, подобном наблюдавшемуся после думского голосования в декабре 2011 года, но полагаться только на них, как на основной инструмент мобилизации, было явно недостаточно. Слабость оппозиции проявилась в том, что по-настоящему крупномасштабные протестные акции так и не вышли за пределы Москвы и отчасти Санкт-Петербурга и охватили лишь сегмент «продвинутых» избирателей.

В то же время немалая часть «периферийного» электората могла вполне рационально расценивать сохранение статус-кво как менее неприемлемый вариант по сравнению с возможным падением режима, которое сулило им немалые издержки при любом развитии событий. Кроме того, все партии «системной оппозиции» сохранили прежнюю лояльность режиму и, по большей части, не рисковали перейти на сторону протестующих, справедливо полагая, что в случае полного поражения правящих групп их шансы на политическое выживание резко снизились бы [216] . Вдобавок, хотя корпус новых наблюдателей за ходом голосования 4 марта, рекрутированных оппозицией из числа своих сторонников, составлял несколько тысяч человек, этого не хватало для избирательных участков даже в крупных городах страны. Стратегия оппозиционеров ограничивалась лишь подготовкой очередных протестных акций – они оказались не способны заглядывать хотя бы на шаг вперед, в то время как их противники уже перешли в контратаку. Наконец, отсутствие на президентских выборах кандидатов, приемлемых для большинства даже «продвинутых» избирателей (не говоря уже о многочисленном «периферийном» электорате), резко снижала привлекательность призыва «Голосуй за кого угодно, кроме Путина!» и вносила разлад в ряды оппозиционеров. Творческая оригинальность оппозиционных лозунгов, еще вчера так привлекавшая новых союзников, к марту 2012 года уже не могла подменить собой ни организационный потенциал, ни стратегическое планирование.

Возможно, если между парламентскими и президентскими выборами прошло бы не три месяца, а значительно большее время, оппозиция могла успеть хотя бы частично преодолеть эти слабости. Но стремительность развития событий оказалась на руку режиму, который сумел не просто испугаться протестов, но перехватить инициативу и эффективно ответить на вызов оппозиции с помощью всех доступных ему ресурсов и средств. В конце концов, 4 марта 2012 года властям удалось: (1) с помощью комбинации угроз и посулов мобилизовать сторонников статус-кво не только из числа периферийного электората; (2) в полном объеме задействовать локальные «политические машины», 4 декабря кое-где крутившиеся на «холостом ходу»; (3) максимально эффективно и успешно использовать весь арсенал злоупотреблений в ходе голосования и при подсчете голосов [217] . Хотя оппозиции, главным образом усилиями наблюдателей, удалось добиться относительно невысокого показателя голосования за Путина по Москве (официально 47 % голосов против 63,6 % по стране в целом) [218] , силы были все же слишком неравны. Режим смог отпраздновать свою убедительную победу и даже не слишком огорчаться тому, что протестное голосование за единственного зарегистрированного независимого кандидата – Михаила Прохорова – составило свыше 20 % избирателей в Москве и свыше 15 % в Санкт-Петербурге (при почти 8 % по стране в целом) – в конце концов, ни один из включенных в бюллетень кандидатов не мог создать для режима риска потери власти. «Системная» оппозиция и большинство ее сторонников по доброй воле или вынужденно смирились с возвращением Путина.