Читать онлайн «Из огня да в полымя: российская политика после СССР». Страница 32

По мнению Эндрю Уилсона, такое развитие событий в постсоветских политических режимах (он обозначал его термином виртуальная политика) оказывалось возможно в силу четырех ключевых условий: (1) монополия на власть элит, способных сосредоточить в своих руках контроль над ресурсами; (2) пассивность электората; (3) возможность контроля над информационными потоками; (4) отсутствие международного вмешательства в электоральные процессы в стране [151] . Все эти условия характеризовали российскую политику 2000-х годов в гораздо большей мере, нежели чем в 1990-е.

Вместе с тем, ограничения конкуренции существенно различались для разных режимов электорального авторитаризма. Можно выделить два типа ограничений: (1) «жесткие» – селективное исключение отдельных оппозиционных политических партий или кандидатов из предвыборной борьбы (отказ в регистрации или ее отмена в ходе кампании под тем или иным предлогом) и/или заведомо недостоверный подсчет голосов (то есть фальсификация выборов); (2) «мягкие» – заведомо неравный доступ кандидатов и партий к освещению кампании в средствах массовой информации и к финансированию кампаний в сочетании с использованием государственного аппарата для обеспечения победы правящей группы. Хотя и в том, и в другом случае выборы носят заведомо несправедливый характер, но их последствия могут быть различны. Применение «жестких» ограничений электоральной конкуренции – весьма рискованная стратегия, поскольку при таком развитии событий растут и шансы на подрыв легитимности режима в том случае, если правящей группе не удается соблюдение описанных ранее четырех условий. В случае возникновения массового протеста это грозит перерастанием в полный коллапс режима, если издержки подавления оппозиции (как на стадии подготовки выборов, так и после их проведения) окажутся слишком высоки. Массовые фальсификации итогов голосования в Сербии (2000), Грузии (2003), Украине (2004) и Кыргызстане (2005) стали детонатором краха режимов на фоне массовой мобилизации оппозиции. В то же время, «мягкие» ограничения электоральной конкуренции, хотя и требуют от правящей группы существенных издержек в ходе подготовки и проведения избирательных кампаний, позволяют ей минимизировать риски делегитимации режимов, не говоря уже о рисках потери власти по итогам выборов. Неудивительно поэтому, что режимы электорального авторитаризма при прочих равных условиях склонны предпочитать «мягкие» ограничения электоральной конкуренции «жестким».

Российский режим 2000-х годов не представлял исключения из этого общего правила электорального авторитаризма. Хотя фальсификации итогов голосования, по мнению ряда экспертов, получали все больший масштаб, а их географический ареал со временем расширялся, эти аспекты электоральной политики представляли собой всего лишь верхушку айсберга. Гораздо большее значение для хода избирательных кампаний имели иные институциональные и политические факторы. К ним относились: (1) запретительно высокие входные барьеры для участия в выборах партий и кандидатов; (2) одностороннее и пристрастное освещение избирательных кампаний в средствах массовой информации (прежде всего, государственных); (3) прямое и косвенное финансирование избирательных кампаний проправительственных партий и кандидатов за счет средств государства на фоне неформального контроля чиновников над финансированием всех иных партий и кандидатов; (4) систематическое использование государственного аппарата для ведения кампании правительственных партий и кандидатов и в целях препятствования кампании оппозиционных партий и кандидатов; и, наконец, (5) пристрастное рассмотрение споров между участниками выборов в пользу правительственных партий и кандидатов. Эти аспекты российских выборов стали неотъемлемым атрибутом российского политического режима, типичными элементами «меню манипуляций», характерного для ряда режимов электорального авторитаризма во многих странах третьего мира [152] .

Некоторые специалисты склонны были расценивать голосование в условиях российского электорального авторитаризма даже не как выборы (пусть даже и несправедливые), а как заведомо манипулятивные «события электорального типа», не имеющие отношения к выборам как таковым [153] . Но независимо от оценок, следует признать, что несправедливые выборы были полезны российским правящим группам с нескольких позиций. Во-первых, они выполняли функцию политической легитимации статус-кво, подобно президентским выборам 2004 года, на которых Путин набрал свыше 71 % голосов в отсутствие значимой конкуренции. Во-вторых, они позволяли правящей группе легитимно проводить любой политический курс независимо от предпочтений избирателей. В-третьих, наконец, они служили механизмом частичной смены политических элит, хотя и не на основе свободной конкуренции, а путем назначения победителей будущих выборов еще до голосования (подобно президентским выборам 2000 и 2004 годов, а также – позднее – и 2008 года). Такие «события электорального типа», отличаясь как от «выборов без выбора» советского периода, так и от демократических свободных и справедливых выборов, казалось, могли обслуживать политический режим настолько долго, насколько российские элиты были способны поддерживать свой «навязанный консенсус», а формальные и неформальные «правила игры» – обеспечивать сложившееся равновесие. В преддверии нового цикла думских выборов 2007 года и президентских выборов 2008 года эти условия оставались благоприятными для подобного развития событий.

Однако главная интрига электорального цикла 2007–2008 годов в России была связана не столько с голосованием избирателей как таковым, сколько с перспективами смены главы государства по его итогам. Она была обусловлена конституционным ограничением сроков пребывания президента страны на своем посту двумя четырехлетними периодами. Таким образом, перед Владимиром Путиным, чей второй президентский срок истекал весной 2008 года, стояла нелегкая дилемма. Он мог обойти установленные прежде конституционные нормы, либо изъяв из конституции страны ограничение сроков президентских полномочий, либо предложив принять новую конституцию страны «с нуля», либо, в конце концов, вообще отказаться от конституции как набора формальных «правил игры» в российской политике, перейдя от провозглашенного еще Ельциным принципа «кто-то должен быть главным в стране: вот и все» к принципу, который открыто декларировал назначенный в 2007 году на пост председателя Центральной избирательной комиссии России Владимир Чуров: «Путин всегда прав». Именно по такому пути пошли авторитарные режимы некоторых постсоветских государств: от Беларуси до Казахстана, а за пределами постсоветского региона примером такого рода мог служить Египет времен правления Хосни Мубарака. Альтернативой этому развитию событий был подбор лояльного Путину преемника на посту главы государства с его последующей легитимацией посредством всенародного голосования.

По сути, «дилемма Путина», стоявшая на повестке дня в преддверии электорального цикла 2007 годов, означала выбор в пользу одного из двух вариантов эволюции режима электорального авторитаризма в России: либо украшения демократического «фасада», призванного замаскировать политический монополизм, либо ничем не прикрытого и не связанного формальными ограничениями авторитарного правления. Схема назначения преемника предполагала движение по пути первого варианта, в то время как избрание Путина на третий срок так или иначе означало бы поворот российского авторитаризма ко второму варианту, который, по сути дела, не слишком отличался бы от «классической» модели. Публичные дискуссии вокруг этих вариантов продолжались на протяжении второго президентского срока Путина, с 2004 по 2007 год, но, в конечном итоге, интрига была разрешена лишь после думской кампании в декабре 2007 года – после того, как ЕР получила, по официальным данным, 64,3 % голосов избирателей и успешно обеспечила себе 315 из 450 думских мандатов, Путин публично объявил о своем решении. По его инициативе кандидатом на пост президента России был выдвинут Дмитрий Медведев, чье имя ранее неоднократно называлось в качестве возможного преемника Путина на посту главы государства. Не встретив сколько-нибудь заметного сопротивления ни со стороны элит, ни со стороны российских граждан, в ходе голосования в марте 2008 года Медведев, по официальным данным, получил свыше 70 % голосов избирателей, в то время как Путин, по заранее объявленной договоренности со своим преемником, занял пост председателя правительства России, сохранив ряд ключевых рычагов влияния на политический процесс в стране. Примечательно, что хотя, по оценкам ряда экспертов, выборы 2007–2008 годов в России сопровождались беспрецедентными по масштабам злоупотреблениями, вместе с тем, восприятие их итогов россиянами оказалось совершенно иным. Согласно данным одного из массовых опросов, большинство избирателей в общем и целом воспринимали выборы как «честные», а одна из участниц фокус-групп наивно (или, наоборот, цинично?) заметила: «все было честно, но на 50 % результаты были подтасованы» [154] .