Читать онлайн «Леди Джен, или Голубая цапля». Страница 2

Сюжеты этих двух повестей не повторяются: свои приключения у Джен, свои — у Филиппа. Но, сталкиваясь с большим и разнообразным миром, и Джен, и Филипп, и Деа должны самостоятельно в нем утверждаться. У них нет того, на что другие дети опираются — авторитета или защиты родителей: они должны во всем рассчитывать только на самих себя. Они сами должны суметь завоевать расположение, симпатии, доверие окружающих людей, сами должны справляться с теми тяготами, которые выпадают на их долю.

Читатель потому и следит с таким волнением за разворачивающимся на книжных страницах поединком: силы, казалось бы, уж слишком неравны — на одной стороне власть кулака, жестокость, положение хозяина, на другой — лишь одно оружие: доброта, чистое сердце, благородство, приветливость. Именно эти качества и привлекают к маленькой Джен стольких людей, вызывают глубокую привязанность к ней, сочувствие, восхищение. Может быть, потому с Филиппом и дружат и птицы, и цветы, что сам он бесконечно добр и справедлив во всем. Когда кто-то спрашивает у Филиппа, брат ли он Дее, он отвечает:

«О, нет, сударь, мы не родственники. Она только мой друг. Она маленькая, и я забочусь о ней и стараюсь помочь, чем могу». У Филиппа есть свой жизненный кодекс: помочь слабому, взять на руки ребенка или поднести тяжелую корзину женщине; накормить голодную кошку, заступиться за обиженного малыша и вообще сделать то, что подсказывает мальчику сердце.

Есть у этих обездоленных детей — у Джен, у Филиппа, у Деи — те редкие качества, которые, быть может, именно сегодня должны в нас особенно отозваться.

Этим детям в высшей степени присуще чувство долга. Как бы ни хотелось Дее пойти к Филиппу поиграть, поразвлечься — ее зовет взятая на себя обязанность: следить, ухаживать за больным отцом. Сама еще малое дитя, она вынуждена вести скудное хозяйство, считать каждую копейку Она полностью выполняет миссию взрослого, проявляя в отношении к страдающему отцу неслыханное терпение, нежность, стремясь утешить и успокоить его.

Этим детям свойственно чувство сострадания, милосердия, доброжелательства, они умеют искренне и горячо радоваться, но не раз мы видим их горько плачущими. И горе, и радость выражают они открыто, не стесняясь.

Душевное богатство, присущее и Джен, и Филиппу, и Дее, придают этим детям особое обаяние, вызывают к ним самую горячую симпатию.

Есть у повестей С. Джемисон еще одна примечательная сторона: в пору своих скитаний маленькая Джен убеждается, что мир состоит далеко не только из таких жестоких и алчных людей, как ее названая «тетенька» мадам Жозен и ее сын Эдраст. Жизнь сводит ее с людьми, о существовании которых она, быть может, никогда бы и не узнала, находись она в прежних своих условиях. Оказывается, у скромных, как бы и незаметных вовсе людей есть своя судьба, свои радости и горести, свое достоинство. На пути Джен встречаются люди, к которым, узнав их поближе, она привязывается всей душой. Это и убогонькая больная девочка Пепси, и продавщица сладостей, ее мать, и смешной владелец мелочной лавочки, бывший профессор танцев, мистер Жерар, и обедневшие аристократы д’Отрев, и дружная семья простых фермеров Пешу.

Совсем другие открытия выпадают на долю Филиппа. Оказывается, те самые свойства, которые так радовали всех, знавших мальчика, — правдивость, естественность, прямота, — выглядят дурными и компрометирующими в богатой семье, куда он попал, став еще раз приемышем. Каждое слово Филиппа, которое выглядело так естественно, когда он был с Туанеттой, с Деей, с продавщицей Селиной, приобретает совсем другое звучание в доме аристократов. Рассказ Филлипа, взятого на великосветский бал, о том, как он продавал цветы, выращенные «мамочкой» Туанеттой, и как радовался каждой вырученной монете, вызывает неожиданную для него реакцию: этим рассказом он не только «опозорил» приютившую его семью, но и шокировал присутствующих на балу. Так Филипп проходит свою жизненную школу.

Характерно звучат в книгах Джемисон знакомые по другим повестям мотивы. Филипп становится приемным сыном семьи богатого художника, потому что напоминает и художнику, и его жене их умершего сына, и лишь потом выясняется, что Филипп, действительно, племянник художника, сын его умершего брата. В доме, где теперь живет Филипп, висит портрет, возле которого мальчик стоит не однажды. Однако невзлюбившая Филиппа старая леди, хозяйка дома, словно нарочно не слышит своего сердца, словно нарочно не чувствует, что изображенный на портрете ее сын и стоящий рядом мальчик кровно связаны между собой и, значит, Филипп ее внук.

Суровые испытания, которые выпадают на долю Джен и Филиппа, не проходят даром. Обретя в конце концов своих близких: Джен — дедушку, а Филипп — бабушку, они не забывают прежних уроков жизни. Особенно мы видим это на примере Джен. Новое положение богатейшей наследницы нисколько не изменило ее; напротив, став богатой, она щедро помогает всем тем, кто в этом нуждается, ибо она теперь хорошо знает, что такое нужда.

Идут годы, но ее благодарное сердце не забывает тех, кто утешал и любил ее, когда она была никому неведомым маленьким приемышем. И для ее друзей она тоже навсегда остается неизменно доброй и милой леди Джен.

Кто же изменился из тех, кого мы встретили на страницах этих книг? Два человека — дедушка Джен и бабушка Филиппа. Можем ли мы поверить, что чопорные, тщеславные и не в меру гордые люди могли сломать свою гордыню и обрести совсем другие душевные качества? Да, можем.

Вспомним мистера Домби из романа Ч. Диккенса «Домби и сын», этого черствого и холодного человека, никогда не замечавшего Флоренс, с ее готовностью любить его всем сердцем: верность и преданность дочери заставили, наконец, дрогнуть это каменное сердце и зажечь в нем бесконечную любовь. Таких примеров можно привести еще множество. Ведь отталкивая из-за тщеславия или из-за гордыни не угодивших им своих близких, люди эти обкрадывали и себя, хотя и не признавались в этом. Но их сердца оказались способными к раскаянию, к признанию своей неправоты, оказались готовы троекратно возместить утраченное, и живительное чувство самоотверженной любви снова заполнило их существование.

Книги о Джен и Филиппе, как и те, о которых мы говорили прежде, горячо убеждают нас: всякое сердце, если оно не изъедено пороками жадности, злобы, жестокости, всякий человек, если что-то теплится в его душе, способен к покаянию, к обновлению, к возвращению в нем живой способности любить и творить добро.

Две книги американской писательницы Сесилии Джемисон (1848–1909) в начале века были переведены на русский язык и входили в состав «Золотой библиотеки» М. О. Вольфа. Их знали тысячи юных читателей, пока они не были сняты с полок библиотек и книжных магазинов: кому-то показалось, что новому пролетарскому читателю эти книги уже не нужны. То, что это было, мягко говоря, ошибкой, вы убедитесь сами. Книги повторяют судьбу своих героев: пройдя через годы испытаний и забвения, они вновь входят в период «узнавания». Ну, а в том, что они не потеряли ни своей способности убеждать, ни вызывать сопереживание и душевное волнение, вы убедитесь сами.

Е. Путилова 

В вагоне скорого поезда, пересекавшего живописнейшую местность Соединенных Штатов — Техас, сидели две пассажирки: молодая женщина в трауре и девочка лет пяти, очевидно, ее дочь. Малютка была в белом платьице с широким черным поясом и в широкополой соломенной шляпке. Длинные черные чулки плотно облегали ее стройные ножки, обутые в лакированные туфли с бантиками. Кожа лица девочки была необыкновенно нежна; темно-синие глаза оттеняли длинные черные ресницы, а густые волосы, золотистые, как спелая рожь, падали волнами на плечи.

У матери был утомленный и нездоровый вид; заплаканные глаза припухли, щеки горели, лицо осунулось, запекшиеся губы полуоткрыты.

Девочка, стоявшая у открытого окна, время от времени, обращаясь к матери, шепотом спрашивала:

— У тебя все еще болит головка, мама?

— Немного, — отвечала мать, ласково проводя рукой по волосам ребенка.

И девочка вновь поворачивалась к открытому окну, а мать опускала голову, закрывая лицо руками.

Поезд остановился у небольшой станции. В вагон быстро вошел пассажир и направился к свободному месту напротив матери и дочери. Это был молодой человек лет шестнадцати. Веселые карие глаза его блестели из-под темных бровей. У него был вид человека, привыкшего путешествовать самостоятельно. В одной руке он держал дорожный мешок, а в другой — узкую, высокую корзину, обвязанную обрывком шерстяной ткани. Поставив корзину рядом с собой, он слегка постучал по крышке пальцем и, пригнувшись к ней, чирикнул по-птичьи.

— Пип, пип! — послышалось из корзины.