Читать онлайн «Византия». Страница 42

Славяне в это время оставались во Дворце у Лихоса в тени деревьев, и с ними беседовали Солибас и Гараиви. Дрожало красное лицо возницы, и самоуверенность сквозила в его небрежном спокойствии; лодочник не мог скрыть лихорадочного волнения, сжимал с хрустеньем пальцы, и еще сильнее проступали морщины на его воинственном лице. Запахнув вокруг стана полы своей заплатанной далматики, он сказал:

– Вот уже восемь дней, как в Гирийском дворце заседает тайно Святой Синод, собравшийся для свержения иконопочитания, и он не замедлит вынести свое решение.

Взглянув на него, Виглиница перевела свои животно-красивые глаза на Солибаса и мысленно представила себе другой бронзовый смуглый профиль, быть может, изуродованного Сепеоса. Она ответила скорее не ему, но следуя течению своих дум:

– Ах, думаешь ли ты, что род Константина V увековечится в Великом Дворце, если уничтожены будут иконы? Его, конечно, изгонит оттуда род мой, род брата моего – Управды. Она произнесла «ее род, ее брат Управда» с ударением, не удивившим ни Солибаса, ни Гараиви.

Возница прибавил:

– Я побеждал Голубых во времена Базилевса Константина V, я буду побеждать их, когда Управда станет Базилевсом. Пусть преследуют иконопочитание в царствование Исаврийца; оно возродится под владычеством Славянина.

Управда сложил свои белые руки, свои нежные руки благочестивого отрока:

– О, да! Оно возродится, и через меня дарует Евстахия Империи ряд потомков, которые сокрушат Зло.

Морщина легла на белое чело Виглиницы, но Гараиви и Солибас сияли.

Не успела она заговорить, как сильный шум послышался издали со стороны Дворца, и из общего гула до них донесся пронзительный голос:

– Кандидаты, Кандидаты! Обманщик Управда здесь, мы наверно отыщем его.

Гараиви и Солибас взяли Управду и Виглиницу за руки, увлекли их за собой в густую чащу золотистой, сияющей сочной листвы, в противоположную сторону от Дворца, бледно-розовевшего под сенью четырех своих куполов, уменьшавшегося в перспективе бесконечного сада. До них долетали слишком еще неясные крики, чтобы можно было угадать, чьи. Солибас и Гараиви хотели оставить сестру и брата одних, но, боясь покинуть их беззащитными, они остались, выставив вперед кулаки, выпятив торс, и приготовились обороняться.

То был Дигенис, вторгшийся во Дворец у Лихоса со своими Кандидатами, надеясь схватить Управду, предугадывая в жестоком наитии, что он здесь с этой Евстахией, которая предназначена ему в супруги. Пять братьев, тихо блуждая, возвращались в свои покои; их голубые робы и желтые далматики шелестели по ступеням широкой лестницы, освещенной трехстворчатыми окнами. До них долетел вдруг сверху голос Дигениса, но они плохо понимали смысл его слов и в смутном ожидании помощи приостановились. С верхней площадки, открывшей доступ в их покои, появился слуга, глухой евнух, весь дрожащий и обливавшийся потом, вращавший глазами в оправе своего холодного круглого лица. Знаками пытался он изобразить оружия: секиры, отсекающие головы, пронзающие грудь мечи. Они продолжали с трудом подниматься, и он встал перед ними, выставил свою мягкую, жирную грудь, тучную преграду своего колыхавшегося тела, растопырил руки, чтобы помешать им идти дальше, – очевидно, стремился увлечь их куда-нибудь в укромный угол, где не могли бы их найти. Но сейчас же отстранился от толчка братьев, совершенно не понимавших этого противодействия; из почтения к ним слуга этот, к которому присоединился в этот миг бледный, похожий на тень Микага, – не решался применить силу даже для того, чтобы спасти их в этом Дворце у Лихоса, где долгие годы прожили они в таком великом горе.

– Схватите их, схватите всех пятерых!

Устрашенные слепцы нерешительно вытягивали головы, носом вбирали воздух в том направлении, откуда приближался пронзительный голос Дигениса. Вихрь обутых бронзой ног и бряцавшего оружия Кандидатов ворвался вместе с ним из прохода, по которому он поспешал из дворцового крыла, противоположного занимаемому слепцами. Он кричал, подняв свой серебряный ключ, прижимая его к камилавке, украшенной пером цапли.

– Схватите, схватите их! Они выдадут нам Управду!

И слепцы были схвачены, на них опустились грубые руки; безнадежно сопротивлялись они, в горделивом сознании своего древнего происхождения.

Кандидаты обрушились на них и смяли; давили своими металлическими плечами, грубыми коленами, ногами, обвитыми железом, резко звеневшими при ударах ступней. Слуга воздевал руки, сетовал; Микага умолял, пытался даже освободить братьев, которых воины понемногу проталкивали в покои, наугад напирая на распахивавшиеся двери, под визгливые крики жирного лоснящегося Дигениса:

– Сюда, сюда! Им отсекут головы, если они никого не выдадут!

Слепцы поняли, что нужны не они, а их соперник. Они приняли тогда достойный вид, строгое повелительное выражение легло на их лица, в которых словно воскрес их предок Феодосии. Крепла их гордость, и они решили лучше умереть и скрыть задуманный заговор, чем сознаться и тем избавится от Управды, о присутствии которого они, впрочем, и не знали. Отнюдь не хотели они разгласить услышанное ими во Святой Пречистой, так как, хотя заговорщики обошли их, они все же сочувствовали их замыслам и втайне радовались, что хотят свергнуть с Кафизмы Константина V, этого нечестивого Базилевса, рожденного иконоборцем Львом Исаврийским, осквернившего ребенком воду крещения, откуда и его прозвище «Богомерзкий», любившего запах конского кала, откуда другое его прозвище «Жеребец», который, как они думали, был полон всяких пороков и весь соткан из злобы и ужаса.

Твердо решив молчать, они дали увести себя, и смелость проглядывала в их осанке; они высоко подняли головы, не хныкали, не ссорились, напротив, их руки соединились в преданном братском чувстве, которое вновь овладело ими в миг опасности. Дигенис, наконец, приказал Кандидатам остановиться посреди площадки, освещенной светом трехстворчатого окна, намереваясь вынудить слепцов на признания, прежде чем обрушиться на них.

– Вы молчите? Я – Дигенис, Великий Папий, приказываю вам говорить или велю отсечь ваши головы, разрублю на куски ваши тела и выставлю напоказ у городских ворот.

Он взмахнул своим серебряным ключом, и Кандидаты подняли над головами слепцов золотые секиры; те испустили вздох и в тайной мольбе к Богоматери и Иисусу воздели слабые руки. И так как Дигенис угрожающе возвышал свой визг, то Аргирий ответил:

– Ты можешь отсечь нам головы и изрубить наши тела, евнух, но мы не скажем ни слова, и твой Самодержец, который Самодержец не нам, ничего не узнает.

Другие братья подтвердили это без всякого страха. Тогда Великий Папий, задетый прозвищем евнуха, которым, однако, гордился в беседе с Патриархом, схватил Аргирия за длинную бороду, а Кандидаты жестоко ударяли четырех братьев секирами плашмя, и колыхались на золотых перевязях их золотые мечи. Критолай упал и покатился по ступеням, колотясь о них головой. Внизу он встал, скрестил руки и с достоинством проговорил, хотя кровь струилась по его бледному, жалкому лицу старого слепца: