Читать онлайн «Детство Маврика». Страница 26

"Твою ли, Господи? И - славу ли?"

- Протоиерея... Немедленно протоиерея... Лошадь за ним! - приказал лакею Андрей Константинович и отправился в соседнюю комнату, где на стене висел массивный, сделанный из орехового дерева, с двумя белыми блестящими колокольчиками и с черной изящной ручкой телефон фирмы "Эриксон". Теперь в Мильве установлено почти сорок телефонных аппаратов, и один из них - у отца протоиерея. Хотя он и является лицом, к заводу не имеющим прямого отношения, но завод имел отношение ко всем. И управляющий округом управлял не одними заводскими цехами. Это была главная власть, которой так или иначе подчинялись все.

VIII

К телефону подошла матушка и ответила Турчаковскому, что отец протоиерей находится у Зашеиных по делу отца Михаила.

- Поймите, дочь моя Екатерина Матвеевна, - разъяснял протоиерей Зашеиной, - духовные лица, как и светские лица, дома пребывают в мирском одеянии.

- Я понимаю это, отец протоиерей, и не виню его за то, что он появился в таком виде и с курительной трубкой во рту. Пусть курит. Это его грех. Но брань, оскверняющая родившую его и всякую рождавшую в том числе... - не договорила Екатерина Матвеевна, переведя глаза на икону богородицы, висевшую среди других в переднем углу большой комнаты дома Зашеиных, где был принят протоиерей, - эта брань незамолима для священника, каким он перестал быть.

- Екатерина Матвеевна, не вас же он бранил, - увещевал проникновенным голосом протоиерей Калужников. - Он бранил избегавших его псаломщика и старосту.

- Я допускаю... Я верю вашим словам, отец протоиерей... Но разве псаломщик и староста не служители церкви? И если бы они были даже арестантами или каторжниками, то и в этом случае мог ли он тогда, еще нося сан священника, произнести эти слова? Нет прощения расстриге. Нет... нет... И не уговаривайте меня. Меня нельзя уговорить.

- Мирянка Зашеина! Ты слуга божия, а не служительница его! заговорил протоиерей приподнято. - Бог не облекал тебя, женщину, властью расторжения рукоположения во иереи отца Михаила! Это грех, женщина, и за него может быть наложено церковное наказание...

- Господин Калужников, - Екатерина Матвеевна поднялась, - вы гость в моем доме и сказались другом этого дома, войдя в него. Бог не женщину облекал своей властью, а девственницу. Это - первое. А второе - не я, а всевышний моими устами предал анафеме распутного попа-двоеженца, прижившего при живой благочестивой матушке Евгении Константиновне умопомраченного сына. И третье, и самое последнее... - Тут Екатерина Матвеевна повернулась лицом к иконам и снова перекрестилась. - Разрази меня господь, если лгу, что ты вложил в уста мои анафему предавшему тебя попу Мишке с Мертвой горы. Покарай меня смертью без святого причастия, если я не твоим именем, бог-отец, бог-сын, бог - двух святой, расстригла распутника, торгаша, пьяницу, избивающего младенцев.

Протоиерей Калужников видел на своем веку фанатический экстаз моления, он знавал разрывающих на себе одежды кающихся женщин, ему ведомы были леденящие кровь моления "общающихся с богом праведниц". Сейчас он увидел большее. Он чувствовал себя маленьким седеньким старичком, чем-то похожим на домового, рядом с этой святой своим человеческим величием.

Отца протоиерея зазнобило.

- Четвертого не назову, - сказала, повернувшись, Екатерина Матвеевна, - но если кладбищенский расстрига хотя бы одной ногой ступит на церковный амвон или того хуже - посмеет войти в алтарь, бог вложит в мою руку перо и перу даст слова, которые будут прочитаны в Санкт-Петербурге. Будут!

Калужников понимал, что это говорилось не для красного словца. Он знал, что юридически образованнейший Валерий Всеволодович, волшебник слова, предлагая защиту Маврика, изъявлял желание написать прошение в Петербург. И Екатерина Матвеевна могла прибегнуть к этому. Не зная, как вести себя далее, протоиерей услышал спасительные слова:

- От его превосходительства за отцом протопопом.

Это говорил в кухне за тесовой перегородкой кучер Турчаковского.

- Я здесь, Аким, я сейчас, - отозвался Калужников и хотел было, прощаясь, благословить, как всегда, Зашеину и дать ей поцеловать ручку, но Екатерина Матвеевна постаралась не заметить этого.

- Бог вас простит, отец протоиерей. Молитесь. И не защищайте впредь низложенных богохульников. Поклон матушке Любови Захарьевне... Маврик, где ты? - направилась в другую комнату Зашеина, не желая проводить до дверей протоиерея.

IX

Управляющий принимал протоиерея в домашнем кабинете, оклеенном золотыми тиснеными обоями. Терпеливо выслушав рассказ возмущенного Калужникова о посещении Зашеиной, Турчаковский спросил:

- И к каким же выводам пришли вы, отче?

- Вывод один - привести к покорности возгордившуюся и непомерно возомнившую о себе Зашеину.

- А каким способом, премудрейший отче? - с игривой иронией спросил Турчаковский.

- У церкви много способов, Андрей Константинович. Проповедь. Принуждение к покаянию. Увещевание и, наконец, угроза наложения епитимьи, а то и отлучения...

- Уг-гуу! - пробасил, откашлявшись, управляющий. - А не угодно ли отцу-отлучителю, милостивейшему увещевателю прочесть сию социал-демоническую экциклику некоего проповедника, "глаголом жгущего сердца", а потом уже избрать способ принуждения к покаянию непорочной дочери знаменитости Мильвенского завода Матвея Романовича Зашеина?

Турчаковский положил перед протоиереем листовку и принялся расхаживать по ковру кабинета, позванивая маленькими шпорами, привинченными к каблукам его тупоносых башмаков.

- Читайте, читайте! - повторил управляющий. - Вникайте в слог, в искусство словосочетания незаурядного ритора, наторевшего открывать сердца куда более успешно, нежели приставленные к этому бесчинствующие благочинные.

Дзинь, дзинь, дзинь - малиново позвякивали серебряные шпоры. Ходит из угла в угол в расстегнутом мундире, с заложенными за спину руками начавший седеть и грузнеть, но все еще энергичный управляющий Мильвенскими заводами. Их теперь шесть. Они процветают под началом заботливого управляющего округом его высокопревосходительства и кавалера орденов Турчанино-Турчаковского, лично принятого и обласканного всемилостивейшим государем императором Николаем Александровичем.

По ковру ходил, позвякивая стальными колесиками шпор, сановник отечественной промышленности, получивший право непосредственного обращения на высочайшее имя. И в этом заводском округе не было лица выше его.

Руки протоиерея Калужникова, дочитывавшего второй раз листовку, тряслись. Очки то и дело сползали по скользкому, вспотевшему розовому носу.

- Так что же это, почтеннейший Андрей Константинович? - спросил упавшим голосом протоиерей.

- Я вам хочу задать, всепочтеннейший Алексей Владимирович, этот вопрос, а затем спросить вас - кем благословлено это похабное, невежественное возмущение умов, связанное со смертью графа Толстого?

- Указание из епархии, Андрей Константинович... С благословения преосвященного. Письменного, почтеннейший Андрей Константинович...

- Преосвященный благословил священнослужителей приходить в школы "подтурахом" после водочного излияния? Епархиальный архиерей указал появляться без нагрудного креста и в затрапезном подряснике? - говорил все громче и громче управляющий. - Епископ повелел бить внуков уважаемых и благочестивых мирян, а затем пинком под зад вышвыривать из класса?.. Доводить до потери чувств учительниц? Сеять смуту в цехах доверенных мне заводов? Это приказал преосвященный?

Калужников опустил голову.

- Отвечайте же, отец протоиерей, - потребовал Андрей Константинович.

- Отец Михаил поставлен мною на поклоны. На сорок сороков покаянных поклонов...

- И только-то? Хорошо наказание осквернившему церковь! Вы бы еще, Алексей Владимирович, посоветовали церковному старосте после каждых сорока поклонов этого тупого болвана подносить ему кварту церковнославянского вина да подостлать подушечку, чтобы расстрига не разбил свой чугунный лоб от усердного моления.

- Он не расстрига, - мягко заметил Калужников. - Он двоюродный брат преосвященного.

- Ах вот как? - сказал и зло усмехнулся Турчаковский. - Прошу принять мои сожаления обоим братьям, а равно и вам, отец мильвенских приходов. Не хотите ли хереса? Херес весьма способствует просветлению мышления. Нет? Как угодно.

Турчаковский залпом выпил стакан хереса.

- Теперь поговорим келейно и государственно, отец протоиерей, как за карточным столом. Ход мой! - объявил Турчаковский, садясь в кресло перед своим столом напротив Калужникова. - Не задумывались ли вы над тем, что наш обожаемый монарх, имея неограниченную власть над верноподданными, почел за благо обеспечить неприкосновенность личности графа Толстого? Почему? Не из боязни ли? А? Ни в коей мере. Мудрость руководила императором, благоразумное нежелание будить в народе смятение.