Читать онлайн «Открытие мира». Страница 50

Живо смекнул Шурка, по какому такому случаю движется это медленное, говорливое шествие мужиков. Нет, не кончилась тихвинская! Рано простился с ней Шурка. Еще гулять и гулять ему, глазеть и радоваться до самого вечера.

Он завязал кольцо в носовой платок, сунул его под рубашку, где вчера хранился полтинник. Лежи, перстенек, не шевелись и не показывайся. Не расстанется с тобой Шурка, не разменяет на пятаки, не проиграет в вертушку, будь спокоен.

Шурка присоединился к ребятам, и они, порхнув воробьиной стайкой, раньше мужиков очутились перед домом Горева.

Питерщик стоял на крыльце, подбоченясь, засунув пальцы в кожаные кармашки удивительного пояса, покачивался от удовольствия на носках и заливался тихим смехом.

- Не забыли... Ах, черти драные! Порядочек! - воскликнул Горев, когда мужики подошли к избе.

Афанасий сбежал к ним, они окружили его галдящей оравой, подняли на руки, и вот уже питерщик, потеряв кепку, растрепанный, взлетает к макушкам берез.

- Выше его! У-ух, легонький!

- Будь здоров, Афанасий Сергеич!

- С приездом тебя!

- С праздником!

- Раскошеливайся, брат, на похмелку!

Став на ноги, Горев поблагодарил за почет и дал мужикам зелененькую бумажку.

- Гулять так гулять! - весело сказал он, разыскивая кепку, улыбаясь и покусывая свои усы. - Славь остальных, братцы, не давай питерщикам спуску!

И повел к избе бабки Ольги.

Миша Император не вышел к мужикам. Бабка Ольга сказала, что ему недужится.

- Ничего, мы тебя замест сынка покачаем, - ответил Ваня Дух, торопливо подступая к хозяйке.

И, как ни отбивалась бабка, покачали ее мужики, поздравили с благополучным приездом сына из Питера, пожелали ему выздоровления, богатой да красивой невесты, а бабке - кучу внучат. Пришлось бабке Ольге бежать в избу за деньгами.

Шурка видел, как в окошко из-за занавески выглянул Миша Император с повязанной полотенцем головой, когда его мамаша рассчитывалась с мужиками. Шурка потрогал напуск матроски и постарался на всякий случай отойти в сторону, чтобы не попасться, грехом, на глаза Мише Императору.

Мимо шел с обеда пастух Сморчок. Мужики зазвали его с собой.

- Погуляем немножко, Евсей Борисович, - сказал Горев, уважительно здороваясь.

И Шурка впервые узнал, что у Сморчка есть короткое, звучное, как хлопок кнута, имя и есть, как у всех взрослых, отчество. Это его порядком удивило.

- Зальем пожар... ты, поджигатель! - смеялись мужики.

- Избави бог, - сказал Сморчок, присоединяясь к шествию. - Выпить отчего же, можно. Поджигать - нельзя.

- Знаем. Мухи не обидишь, - подтвердили мужики. - Оттого и смешно на Быкова.

- А мухи есть злющие, Евсей Борисович, - усмехнулся Горев, идя рядом с пастухом.

- Ты, Афанас Сергеич, я погляжу, не переменился, - отвечал Сморчок, засовывая под мышку кнут. - Пять годков мы с тобой не видались ай больше? - Он ласково вскинул из-под дремучих бровей светлые глаза на питерщика и внушительно добавил: - Муха душу не трогает, не поганит. Душе я хозяин.

- Хо-озяин! Смотри-ка на него! Над коровами, что ли? - потешались мужики.

- Хозяин над собой, - сказал, не обижаясь, пастух. - А вы - нет?.. То-то же, травка-муравка! Пожелать надо - расцветет душа. Всем только пожелать.

Все шло замечательно. Ребята носились от одной избы питерщика к другой, возвещая хозяевам о приближении мужиков.

Обогнав ребят, подлетел Шурка к своему дому. Отец, босой, в старой, неподпоясанной рубахе, отбивал под навесом косу.

- Тятя, мужики идут... качать! - запыхавшись, радостно сообщил Шурка.

Отец швырнул косу, молоток и плюнул, поднимаясь с бревна.

- Чтоб им сдохнуть, пьяницам проклятым!

Он поспешно ушел в избу.

Шурка не знал, куда ему деваться от стыда. Отец прятался от мужиков, чтобы не давать им денежек. Вот сию минуточку прибегут ребята, закричат под окнами, привалят веселой толпой мужики, а Шуркина мать, бессовестная, высунется из окна и скажет, что отца дома нет. А все видели и слышали, как он отбивал косу, догадаются, что он спрятался, потому что бедный и жадный, станут его просмеивать.

Ох, срам какой! Задразнят Шурку ребята!

Свист, хохот, крики приближались. Шурка кинулся под навес, забился в самый дальний угол, за гнилые доски.

Ему было слышно, как топали на крыльце и стучались в дверь ребята, как, разговаривая и посмеиваясь, подходили мужики.

- Миколай Лександрыч... питерское солнышко, выглянь! - закричал Саша Пупа.

- Где он там? - спрашивал, смеясь, Горев. - Подавайте его сюда, мошенника!

Шурка зажмурился, хотя ему и так ничего не было видно, зажал ладошками уши. Но крики и хохот лезли в уши. Шурка заплакал...

Перстенек, родненький, ненаглядный, спаси и помилуй Шурку. Золотенький, с драгоценным камешком, сделай так, чтобы не было стыдно, чтобы батька раскошелился хоть на двугривенный, вышел к мужикам. Ты волшебный, ты все можешь сделать. Ну что тебе стоит?.. А Шурка, вот те крест, отплатит тебе: будет чистить каждый день толченым кирпичом и протирать тряпочкой, никому тебя не отдаст, в спичечный коробок положит и ваткой прикроет - живи, как в домушке... Перстенек, перстенек, сотвори чудо!

Шурка плакал и гладил под рубашкой колечко.

И чудо совершилось.

У крыльца заревели, завозились мужики:

- О-оп-ля! Ух, ты!

- С приездом... здоров будь... чтоб счастье тебе привалило!

Высунулся Шурка из-за досок и увидел лакированные, черно сиявшие голенища сапог. Голенища летали над головами мужиков, словно большие галки.

Шурка вылез из-под навеса, подбежал к крыльцу, растолкал ребят, чтобы поближе быть к отцу. Тот, оправляя наспех надетый, измятый праздничный пиджак, кланялся мужикам.

- Спасибо за честь, соседи, много благодарен. Вот извольте... от всей души.

Отец, хмурясь и улыбаясь, сунул что-то в руку Саше Пупе.

- Маловато, Лександрыч, - сказал Саша, похлопывая ладонью об ладонь. - Боже мой, прибавить надо!

- Не при деньгах... потратился по хозяйству... Извинить прошу, оправдывался отец и опять кланялся.

- Хватит тебе, Саша! Насобирал, чай, больше попа в церкви, загалдели нетерпеливо мужики. - Гони на станцию за вином! Бабы, жарь яишню на все село! Милости просим, Николай Александрыч, повеселиться с нами за компанию.

- Ваши гости, ваши гости! - отвечал отец, переставая хмуриться.

Спустя часа два на лужайке, у моста, где вчера Шурка кудесничал с "курой", гуляли мужики. Поодаль от лужайки, у лип, сгрудились бабы и ребята, наблюдая, как веселятся их мужья и отцы, заговляясь* перед сенокосом.

Верховодил на лужайке Саша Пупа.

- Жи-ве-ом! - голосил он, приплясывая босыми ногами. - И жить будем. А смерть придет - помирать будем!

Афанасий Горев подсел к Матвею Сибиряку, и под липами очень скоро стало известно, что Горев уступил переселенцу свою избу.

- Куда торопишься, Афанасий Сергеич? - спрашивали мужики. - Продать не купить, успеется. Аль надумал спокинуть деревню навсегда?

- Жениться хочу, - отшучивался Горев. - Может, какая рябая в дом примет.

- От такого сокола которая откажется? Ни в жизнь!

- Э-эх, разбередил ты нам опять ретивое - и укатишь! Бессовестно, брат.

Шутки, смех, выкрики не умолкали на лужайке. Один Никита Аладьин, по обыкновению, не пил вина, не курил, почти не разговаривал. Уронив тяжелую голову на плечо, улыбаясь в нитяную бороду, он глядел на мужиков. Вдруг он поднял голову, откинулся на траву - и песня полилась свободно, как вода сама собой льется через край переполненной бадейки.

Когда я на почте служил ямщиком,

Был молод, имел я силенку...

Афанасий Горев, крякнув, трезво вскочил на ноги, тонко поддержал:

И кре-епко же, братцы, в селенье одно-ом

Лю-би-ил я в ту пору девчо-онку-у...

И все мужики, бросая разговоры, выпивку, закуску, повели-затянули ладно и грустно песню.

Сзади Шурки тихо вздыхали бабы. Катька, сунув, палец в рот, пожималась, словно от холода.

Закрыли-ися... ка-а-арие... о-очи...

Налейте, нале-ейте ско-ре-е вина,

Расска-азывать больше нет мо-о-чи...

плакал-заливался Афанасий Горев, обняв колени и уронив голову на плечо, как Никита Аладьин.

Шурку передернуло, точно от мороза. Он схватил Катьку за горячую руку и долго не выпускал. Катька щурила зеленые глаза, доверчиво прижималась плечиком.

А на лужайке уже плясал вприсядку Саша Пупа.

Э-эх, лапти, лапти мои,

Лапото... лапоточки мои!

Ни гугу! Замолчи!

Ничего не говори!

Иэ-эх, ну-у... тпру-у!

Хороша, смешна была песня, но еще лучше - пляска. Живот не мешал Саше выделывать уморительные коленца. Выгнув руки кренделями, уперев их в бока, он катался и подскакивал на лужайке мячиком, выбрасывая ноги в стороны, так что сверкали голые пятки.

- Ух! Ух! Бо-же мой... У-у-ух!

Матвей Сибиряк на радостях ударил себя звонко по коленям ладонями, как досками.

- Н-ну, берегись!

И пошел мелко строчить, переплетая ногами. Саша, запыхавшись, отполз на карачках в сторону, чтобы не мешать.