Читать онлайн «Приключения мальчика меньше пальчика». Страница 4

Мы были всего в двух шагах от берега. И я надеялся, что я сойду с плота на лист и буду помаленьку перебираться с одного листа на другой, пока не дойду по ним до берега, как по мосту. Листья были большие, широкие, гладкие. И на каждом листе теперь я так же свободно помещался, как прежде на своем плоту. Для пробы я скакал и прыгал на нем, а он лежит себе на воде и не шелохнется!

Когда я осмотрелся, сидя на гладком листе, я увидал, что здесь мне будет очень хорошо и удобно. Вдали предо мной расстилалась широкая водная гладь. Ветерок не колыхал ее, и она блестела как зеркало. Солнце только что поднялось над деревьями, которые окружали пруд. И лучи его осветили как раз тот самый берег, возле которого сидел я на своем зеленом и сочном плоту. Рядом со мной плавало множество таких же точно больших и круглых листьев, которые слегка блестели на солнце. Кое-где листья тесно соприкасались друг с другом, так что легко было перебраться с одного листа на другой.

Теперь я вполне успокоился. Вода в пруде была совершенно неподвижна. Никакая опасность мне не угрожала. Я растянулся на нежном и прохладном листе, чтобы погреться в солнечных лучах, и стал припоминать, какого водяного насекомого я могу увидать здесь.

Но припомнить мне ничего не удалось. А потому я лег ничком, подставил спину солнцу, высунул голову за край листа и стал всматриваться в воду. Нос мой касался самой воды, и когда я всмотрелся в нее, я увидал, что она была очень прозрачна. В ней я мог хорошо рассмотреть все до самого дна. А глубина до дна здесь была более одного аршина.

Когда я вгляделся в воду внимательно и мои глаза привыкли к тому полумраку, который царит в ней, я скоро стал различать различных странных животных. Изредка мелькали небольшие рыбки. Но чаще всего вертелись и кувыркались какие-то длинные, волосатые и головастые чудовища.

Эти чудовища, — поистине ни рыба, ни рак, — ежеминутно то погружались до самого дна, то выплывали на самый верх. Ни ног, ни плавников у них не было, но плавали они довольно быстро. Кувыркались всем телом, и от одного кувырканья передвигались в воде прыжками. Поднимутся на поверхность, высунут свой хвостик из воды, повисят-повисят вниз головой неподвижно, а затем опять начнут кувыркаться ко дну.

Когда я рассмотрел их хорошенько, то увидал, что их два сорта. Одни — длинные, прямые и волосатые, а другие — крючковатые, с огромнейшей головой, на которой торчали ушки на макушке. Они были совсем не похожи друг на друга и плавали по-различному: головастые только кувыркались, а волосатые дрыгали своими ресничками, как рыба плавниками. (Рис. 6).

Я долго наблюдал этих странных животных, которые для меня не были страшны, потому что они совсем не выходили из воды. Все оставалось без перемен. Как вдруг, я заметил, один из волосатых кувыркунов прицепился возле меня к стеблю тростника, который торчал из воды, и словно замер.

— Уж не умер ли он? — подумал я. — Может быть, и у них есть какие-нибудь болезни? А может быть, старость пришла?

Но тут я увидал нечто такое, чего я никак не ожидал. У моего волосатика лопнула кожа во всю длину его грудной части. Образовалась длинная прореха, точно у разорванной до пояса рубашки. А из этой прорехи показалась огромная голова другого, уже крючковатого животного. Кувыркаясь и изгибаясь, он вылез спокойно из своей прорехи, немножко помедлил и кувыркнул опять в воду, как в мягкую постель. А шкурка, из которой он вылез, осталась висеть неподвижно на стебле.

Я протянул руку и, хоть с большим трудом, но достал шкурку к себе и внимательно рассмотрел. Она была тонкая, мягкая, почти прозрачная, как стекло, волосатая и совершенно пустая внутри. В ней было животное, но оно ушло!

Я читывал, что насекомые имеют превращение, что из личинки выходит куколка, а из куколки бабочка либо жук.

Читывал также, что личинки и гусеницы линяют и сбрасывают свою шкурку целиком. Но что же такое произошло здесь? Ведь это не личинка линяла, потому что из шкурки вылезло не то животное, которое было, а совсем другое.

Мне пришлось бы долго ломать голову над этой загадкой, если бы счастливый случай не разрешил ее мне самым наглядным образом. Вскоре после того, как я рассмотрел пустую шкурку во всех подробностях, к тому же самому стеблю тростника причалил со дна кувыркающийся большеголовик, прицепился к нему и так же замер, как раньше волосатик.

Теперь я уже не думал, что он собирается умирать, и стал спокойно ждать, что произойдет что-нибудь новое и неожиданное. Ждать мне пришлось недолго. У голована также лопнула шкурка на его огромной голове как раз между ушами. Так же точно образовалась здесь огромная прореха, и из этой прорехи медленно и неуклюже показалось какое-то новое животное. Сначала вылезли какие-то две длинные и тонкие ноги и уцепились впереди за стебелек. За ними показалась голова, еще четыре такие же точно ноги, потом что-то похожее на крылья. Но что это были за крылья! Мятые, сморщенные, они походили на тонкий платок, который забили комом в тесный мешок, подержали в нем несколько дней и потом вытащили его оттуда в виде измятой тряпицы.

Все это, — и ноги, и голова, и крылья, — помещались, как в мешке, в этом толстом конце животного, который я признал ошибочно за большую голову. Наконец, напоследок вышло тонкое и длинное брюшко, которое помещалось в тонкой половине головастого кувыркуна.

Так вылезло постепенно из шкурки новое животное с большими ногами и крыльями. Оно стало слегка пошевеливать и дрыгать ими, и таким образом постепенно расправило их. А когда оно их расправило и спокойно сложило на спине, я взглянул на него и ахнул от изумления:

— Батюшки! Да ведь это комар! Самый обыкновенный, настоящий комар! Вот-вот он отдохнет немножко, сядет мне на нос и укусит… (Рис. 7).

Но комару было не до меня. Он сидел почти неподвижно, такой хилый, мягкий да слабый. На крыльях у него все еще виднелись старые складки. Ноги гнулись и с трудом удерживали его. Ведь он только что родился на свет. А все новорожденные — такие слабенькие да вялые.

Прошло много времени, прежде чем комар окреп. Хоть он и только что родился на свет, но он был не маленький, а настоящего комариного роста. Я вспомнил, что те насекомые, которые родятся прямо из яйца, родятся маленькими и потом постепенно вырастают. Таковы кузнечики и тараканы. Те же насекомые, которые родятся не из яйца, а выходят из куколки, рождаются прямо взрослыми и уж не растут больше нисколько.

Пока я припоминал это, я догадался, что большеголовый кувыркун есть просто-напросто куколка комара. Правда, куколки обыкновенно бывают неподвижны. И только слегка дрыгают брюшком, если их надавить немножко. Куколка же комара живет в воде. А ей, как и всякому живому животному, нужно дышать воздухом. Дыхальце у ней устроено на хвосте в виде трубочки. И вот она лежит-лежит спокойно в воде, а как только понадобится подышать свежим воздухом, начнет быстро кувыркаться кверху. Затем выставляет из воды свою дыхательную трубочку наружу и набирает воздуха столько, сколько ей нужно.

Догадался я также, что волосатое чудовище есть вовсе не чудовище, а простая личинка комара. Вот она, действительно, растет, как и все личинки. И хоть мне не удалось видеть, как личинки комара выходят из яиц, но я видел здесь много личинок разного возраста, и маленьких, и больших. А значит, когда из шкуры волосатого чудовища выходил большеголовый кувыркун, тогда личинка комара превращалась в куколку. Так это бывает почти у всех и других насекомых. Так я и читывал не раз в своих книжках. Только видеть этого мне никогда не приходилось, особенно же у комара, которого личинки и куколки живут в воде и здесь прячутся от наших глаз.

Я лежал на листе, соображал все это да припоминал, а мой комар все сидел да набирался сил. Изредка он взмахивал крыльями, как бы пробовал их крепость. А иногда прохаживался взад и вперед по стеблю тростника и этим укреплял свои шатающиеся длинные ноги. Наконец, он взмахнул крыльями посильнее, оттолкнулся ногами от стебля и полетел. Первая серьезная проба! Первый полет в его жизни! Родился, посидел и полетел!

Все время жил он в воде. Провел полжизни в воде в виде личинки и куколки. Плавал, кормился мелкими растениями. А потом у него выросли крылья, он обсох, взмахнул ими и улетел навсегда в воздух (рис. 8).

В воду уж он никогда больше не вернется. Но он помнит, что жил в воде и вышел из воды. Поэтому он не любит яркого солнца и сухой погоды, а летает только по вечерам, когда сыро да прохладно, и живет больше в тенистых и влажных лесах.

Но мой комар был еще слаб. И его первый полет был очень короток. Едва он долетел до следующего ближайшего стебелька, как сел на него отдыхать. Но сел он уже далеко от меня, наблюдать за ним мне было неудобно и потому я скоро потерял его из вида.