Читать онлайн «Чудаки с Улики. Зимние птицы». Страница 4

— Ты имеешь в виду лавровый лист, петрушку, укроп?..

Да будет язвить, Семен Парфеныч! — вспылила Людмила. — Чушки в голодном реве зашлись, а тебе шутки. Где отруби или соя?

Ветошкин ответил, что для маток с поросятами он отпустит отрубей, подсвинкам полагается вареная картошка, приправленная солью: месячную норму отрубей они уже слопали.

— Зимой-то животину держать на картошке! — негодовала Людмила. Как же у Матрены не разорвалось сердце от их вопля? Ну, молодцы-удальцы, деваться нам некуда, — обратилась к ребятам мать. — Василек, наколи и натаскай дров к печке. Ты, Люсямна, разожги огонь, а я побегу за отрубями. — Схватила пустой мешок и скрылась за дверью. Принесла отрубей и на чем свет стоит бранила Ветошкина:

— Вот и протяни целую неделю!..

Людмила изогнула черную бровь. Верный признак: о чем-то усиленно думает. Бровь выпрямилась, и Людмила сказала Васильку:

Дуй не стой за пшеничной мукой! С каких пор мука лежит у нас без пользы, плесневеет. Мука — маткам, а подсвинкам будут отруби.

Меньшие удальцы с Люсямной качали насосом воду, повисая на рычаге; Людмила заливала воду в котел, под которым таяли и не разгорались сырые березовые поленья. Тогда Людмила, не колеблясь долго, отодрала топором доску от стены в коридоре, расхряпала — и в печь. Хватилась она мыть картошку и не нашла посуды. Побежала спрашивать у свинарок, в чем Матрена мыла картошку перед варкой. А свинарки подняли ее на смех. Чушки и грязную уплетут, на то они и чушками называются. Не послушалась Милешкина женщин, выворотила из снега жестяной ящик, кое-как затащила с ребятами в тепло, налила воды и давай бросать в ящик подборочной лопатой мерзлую картошку, стучавшую камешками. Выпрямилась передохнуть, посмотрела в ящик, а картошка-то взялась сплошной ледяной глыбой — ломом не раздолбить.

Как на представление заезжих артистов, набежали в варок колхозницы. Пришел и сам Ветошкин. Вот так Милешчиха, учудила! Где же она видела, чтоб мерзлую картошку полоскали в холодной воде?

Вали с кучи прямо в котел, — наперебой советовали Людмиле колхозницы, — Тебе до морковкина заговенья не нагреть воды, а потом еще надо корм варить.

— Своим-то небось моете! — заполошными глазами обожгла Людмила скотниц. Брысь отсюда! — шикнула на женщин. — А то я вас лопатой!..

Милешкины все-таки нагрели воды, намыли картошки и полным жаром варили корм.

Пока корм кипел, Людмила, убирая навоз у маток, ловила поросят, визгливых, брыкливых, и подавала подержать ребятишкам.

Свиньи, чуя запах корма, зверели. Милешкины нервничали, не зная, чем утешить животных. Мать сама металась из конца в конец свинарника и удальцов своих закрутила. Они навоз выносили на носилках, с улицы охапками таскали свежую солому, кочегарили в топке.

Наконец картошка сварилась. Людмила вычерпывала ее из котла ведерным ковшом в жестяную ванну; в варке стало темно от горячего пара. Василек, раздевшись до свитера, мял картошку вытесанной из кола толкушей. Люсямна сыпала в месиво отруби. А неразговорчивый Петруша и Мишутка, проголодавшись, хватали из ванны картошку и, облупив, ели да нахваливали: сладкая, как мед.

Еду приготовили праздничную. Ребятишки поминутно совали пальцы в похлебку: проверяли, скоро ли остынет. Наварить корма было полбеды, вот как раздать? Свиньи пялились на стенки, забирались в корыта; ни окрики, ни охаживанье хлыстом — ничто не могло их утихомирить.

— Да чтоб тебе тряско было в самолете! — бранила Матрену Людмила. — Чтоб ты крутилась в небе и не знала, где сесть! Довела до голодной истерики бедную животину и нам всучила!

От жалости к орущим животным, от зла на Матрену у Людмилы сами собой навернулись на глаза слезы. Мишутка, глядя на мать, тоже заревел в один голос с поросятами. Людмила, выбранив на чем свет стоит свинарку и Ветошкина за плохое руководство, особенно жестокой была к своему Милешкину. Бродит где-то по тайге, раскатывается на вертолетах, а тут, в деревне, его жена и малые дети маются с голодными свиньями. Дров хороших нет ни дома, ни в скотнике. Но Милешкину и горя мало!

— С кем я связалась, — злилась Людмила, — за что бог меня карает баламутом Милешкиным?..

— Хватит ругать папу, — приструнила мать Люсямна. Девочке всего-то десять лет, а рассуждает как взрослая. — Папа на стройке, ему тоже забот хватает, — не давала в обиду отца Люсямна.

Свиней накормили до отвала. Подсвинки, разбухнув, блаженно похрюкивая, зарывались в чистую солому. Матки разлеглись, и поросята сосали, упираясь задними ножками в пол, настырно поддавали рыльцами в розовые соски. Мишутке тоже хотелось потолкаться между белыми поросятами; уж очень зазывно и забавно они сосали да причмокивали.

Ночью Милешкины шли домой. На самокате сидели Мишутка и Петруша, сидели смирно, дремали. А большие гулко топали по дороге обледеневшими валенками. Людмила пожалела: вот еще день не ходили в школу Люсямна и Василек и уроков не узнали на завтра.

Светлана Николаевна опять нехорошо будет выговаривать ей за прогулы ребят. Ну да ладно, удальцы свиней кормили — это ведь тоже учеба для них, не пустая забава.

Подходят они к своей избе и видят — в окнах свет. Уж не сам ли Милешкин пожаловал! Людмила прибавила шаг, побежала… Видит: у калитки крытый грузовик. Первой влетает в избу и, разочарованная, уставшая, опускается на стул:

— У нас гостей со всех волостей…

В избе незнакомые: двое мужчин, двое мальчишек и женщина. Стоят перед хозяйкой виноватые. Полдеревни обколесили, и никто не пустил ночевать, все направляли к Милешкиным. Подъехали — дверь приткнута сломанным топорищем. А прохожие им говорят: «Заходите в избу-то. Ничего. Людмила, она такая, не выгонит». Ну и зашли непрошеные гости…

Пять человек толпились в кухне, откашливаясь, с надеждой глядя на усталую хозяйку.

— Раздевайтесь, ужин будем варить, — с грустью проговорила Людмила.

Полненькая женщина кинулась обнимать да целовать ее, торопливо рассказывая, откуда они едут и куда да какая нужда заставила перекочевывать среди зимы.

— Соловья баснями не кормят, — спокойно перебила обрадованную женщину Людмила. — Чисти картошку, а вы, мужики, дров нарубите; дрова в заборе.

Люди у Милешкиных останавливались ночевать часто. Которые были повидней должностью, с командировочным удостоверением — этих председатель Пронькин к себе брал, менее важных в сельсовете оставлял; посторонние сами искали ночлег. Приходили к Милешкиным, те понятия не имели отказывать в теплом углу.

Мужчины занесли дрова. Один был пожилой, с курносым, кротким лицом — отец семейства, и шофер средних лет, разговорчивый, особенно приветливо посматривающий на Людмилу.

— Стыдновато нам, хозяюшка, забор крушить, — признался шофер. — На обратном пути я вам полный кузов дров привезу.

— Если бы все гости мои делали, как обещали, я бы завалила ограду и улицу дровами, хворостом и жердями…

— Я честно говорю, — уверял Людмилу шофер. — Мне раз плюнуть нашвырять в кузов долготья.

Людмила, толкаясь возле печки, с иронией посмеивалась.

Люсямна убрала со стола учебники и тетрадки, нарезала горку хлеба. Людмила принесла из кухни большую чашку, доверху наполненную рассыпчатой горячей картошкой, в тарелке — отваренную красную кету, подаренную нанайкой Акулиной, достала из погреба соленых огурцов. Нравилось Людмиле угощать гостей, для них всегда берегла что-нибудь вкусное, напоминая удальцам: «Зайдет человек, вот и попотчуем…» И теперь она поставила к чаю последнюю банку земляничного варенья. Хозяева и гости уселись плотно вокруг стола. Просидели до поздней ночи; не смолкали разговоры, смех и шутки. После ужина женщина вымыла пол, Людмила настелила, что нашлось, и всех уложила спать.

К избе Милешкиных подкатил председательский «газик». Шофер Витька, с сигаретой в зубах, сказал Людмиле, чтоб она срочно ехала в правление. Зачем, Витька не знал. Пронькин ему велел мгновенно доставить Людмилу — и все.

Удальцы похватали шапки, пальтишки, надернули на босу ногу валенки и высыпали на мороз. «Газик» заходил ходуном от их возни и радостного гама. Набились на задние сиденья, а матери оставили место впереди, рядом с шофером.

Председатель Пронькин, маленький, сухонький, не то рыжий, не то русый мужичишка, ждал Милешкиных у распахнутого кабинета. Наблюдательный Василек отметил у Пронькина непомерно длинный и острый нос и большие серые валенки — даже с заправленными ватными штанами голенища валенок казались просторными. И пиджак на Пронькине как будто с чужих, в косую сажень, плеч. Милешкиных он усадил на стулья вдоль стены, сам забежал за письменный стол с бумагами, прищурил быстрые, пронизывающие глаза и спросил сурово:

— Ну-ка выкладывайте, молодцы-удальцы, что же вы такое натворили с чушками? — и покосился на Ветошкина; тот сидел не понять какой — сердитый или задумчивый.