Читать онлайн «Чудаки с Улики. Зимние птицы». Страница 14

— Слону не пережевать эти палки, — небрежно заметил Митькин, — где уж с ними справиться худощавому японцу. Японец тебе, товарищ Донкан, за каждый росток орляка платит чистым золотом и ест его только в богатых ресторанах, а ты что припер?..

— По ресторанам-то капиталисты ходят, им и палки сойдут, — отшучивался Донкан. — Вот рабочему я бы из последних сил постарался набрать самых молодых росточков.

— Читал ли ты мою похвальную грамоту? — Митькин указывал ножом на избушку.

Под козырьком у двери висела какая-то солидная бумага — в добротной рамке, под стеклом, — написанная японскими иероглифами. Сверху бумаги не то печать, не то герб: камень, кривое дерево и ручеек.

— Читал или нет? — допытывался у Донкана Митькин.

— Ради твоей грамоты зимой выучу японский, — пошучивал Донкан.

— Так я тебе наперед скажу! — четко и громко говорил приемщик, чтоб в десятый раз послушали все. — Японская фирма «Сутари» награждает Митькина Степана Федоровича за доблестный труд и честную заготовку орляка. Ясно тебе, товарищ Донкан?

— Все понятно! — живо отвечал Донкан. — Давно знаю…

— Так неужели ты думаешь, что из-за твоих палок я решусь позориться перед двумя державами? — постукивая о стол рукояткой ножа, возмущался Митькин. — Ты, дружище Донкан, наверняка думаешь: папоротник собирают по всему Дальнему Востоку, так и Митькины бочки среди других бочек легко затеряются. Думаешь ведь так? В корне неверно соображаешь: мигом разыщут халтурщика Митькина!.. Каждая контора имеет свой номер, а заготовитель — свой индекс. У Митькина девять-Ш. Раскупорят в Японии бочку с девять-Ш, а в ней голые палки обнаружат да напишут жалобу директору конторы. Директор вызовет Митькина. «Гони, — прикажет ему, — тысячу рублей…» Вот какая обстановка в мире на сегодняшний день, товарищ Донкан. — Приемщик решительно снял со стола орляк. — Понимаю тебя, с одним глазом какой там промысел, и все-таки забирай свою полынь…

Донкан не ожидал, что приемщик забракует всю корзину, рассердился, вывалил у забора папоротник и поплыл на оморочке вниз по течению Улики. Сородичи стали и осуждать и жалеть Донкана. Целый день ходил он по лесу, напрягал единственный глаз, кланялся каждому ростку — и все зря. Попросил бы вежливо Митькина — глядишь, тот и принял бы папоротник, а то осерчал, уплыл… Разве так можно? Донкан и с медведем связался в драку сгоряча — глаз потерял, а теперь вот — заработок.

Акулина выбрала кое-что из пучков Донкана, стянула резинкой и сдала на имя вспыльчивого нанайца. Хоть на хлеб и чай будет ему — и то ладно.

Митькин тут же рассчитывался со сборщиками наличными из дерматиновой хозяйственной сумки, стоявшей в ногах, под столиком.

Сборщики, взрослые и ребятишки, сходили в магазин, принесли на берег много сладостей и устроили на лужайке у костра пир на весь мир.

За дальней полосой леса скрывалось солнце. Тихая речка светилась малиновыми и голубыми огнями; на другой стороне, в затопленных кочках, неугомонно, по-ребячьи плескались на нересте сазаны и караси; всплеск воды вечером звенел, как струны. Уже при звездах улэнцы неохотно сели в лодки, завели моторы и уплыли в свое стойбище. Отправились домой и Милешкины, озаренные лесным дивом.

Васильку исполнилось одиннадцать лет, но колхозники давали ему не меньше четырнадцати. Крепеньким и сообразительным рос парнишка. Наверно, потому, что был в семье Милешкиных старшим и все мужские заботы по дому сами собой ложились на его плечи. Дровишек нарубить в лесу да привезти на салазках — доставалось Васильку. Требовался частокол или прутья для изгороди — Василек брал топор. Подладить плетень, развороченный свиньями, — опять дело Василька. Раз мальчуган выполнял работы мужчины, то, конечно же, присматривался к взрослым: торчал в кузнице и возле конюха, внимательно слушал, как председатель и бригадир распоряжались в колхозе. Взрослые уважали мальчишку и говаривали, что, по нынешним временам, когда дети прут в кость и мясо, а мозгами малость отстают, Василек — редкость.

Вредные привычки и замашки к Васильку не прилипали, добрые косяками слетались в его душу. От кого и когда, например, мог научиться мальчишка все делать добротно? Возьмется коромысло выстругивать, так неделю пропыхтит, на улицу ни разу не выбежит, зато смастерит коромысло — хоть отправляй на выставку в Москву. Едва научился Василек починять обутки, уже губы в кровь искусал. Видишь ли, не всегда получалось шитье так прочно, как у деда Пискуна. Василек и думать не хотел, что Пискуну было время наловчиться сапожничать, даже не глядя на руки. Держать слово перед друзьями и старшими мальчугана никто не приучал — тоже откуда-то само по себе взялось. «От природы такой настырный и сообразительный!» — удивлялись деревенские. Маму Милу они в счет не брали. Разве она наставница! Сама-то как ребенок. Отец, редкий гость в семье, тоже не мог влиять на сына.

Отчаянным парнишкой слыл Василек. Один раз вот на что отважился…

Между деревней и Угольной — так называется место, где раскинулись колхозные поля, — летом марь заливало половодьем. Взрослые на глаз мерили: километра два от села до Угольной. А мальчишкам разлив представлялся настоящим морем.

Однажды накупались до посинения сорванцы и растянулись на песке греться. Видят: от Угольной лодка едва подвигается к ним, возле лодки кто-то чернеет кочкой, пыхтит и плещется. Глазеют на непонятный предмет мальчишки и гадают: кто же такой плывет и почему не погрузят его в лодку?

Кочка оказалась головой Сергея Гладкова. Молодой тракторист плыл от самой Угольной, два приятеля подстраховывали его на лодке. Наконец Сергей достал ногами дно и побрел к ребятам, зачарованным его подвигом. Он шатался, лицо было сине-серым. Он упал на песок и, раскинув руки, долго лежал бездыханным, закрыв глаза. Приятели восторгались Сергеем: еще никто не насмелился переплыть разлив! Охотники и раньше находились: они просились в лодку уже на середине разлива. Выходит, Сергей — чемпион по плаванию в Павловке, а может, и во всем крае.

Серега мало-помалу пришел в себя; скучно усмехаясь на лестные возгласы дружков, ополоснулся, оделся, побрел в село. Один из парней, проходя мимо изумленной ребятни, стукнул по затылку друга Василька, беловолосого хлипенького Гришку, и сказал оскорбительно:

— Вот как надо плавать, мелочь комариная, а не сверкать задницами в лужах.

Гришка промолчал, опустив голову. Да и что отвечать этакому верзиле.

А Василек сильно задумался, остро глядя на разлив, будто примеривался к нему, потом выпалил:

— Сам ты мелочь пузатая! Вот захочу и тоже переплыву.

Гришка испуганно рот разинул; он знал: Василек на ветер слов не бросает.

— Опомнись! — воскликнул Гришка. — Ты видел, какие у Сереги мускулы на руках? Бочатами перекатываются. Серега пудовую гирю одной рукой запросто поднимает…

— Друга моего обидели.

Василек встал с песка, поправил коричневые плавки — отцовский подарок, немного подумав, скинул, чтобы не тормозили, и зашел в воду. Мальчишки бросились к лодкам — лодки все на замке. Под забором лежало полусгнившее корыто — стащили на воду. Корыто протекало, как решето. Однако видели мальчишки: Василек-то уплывал. Забрались они в корыто и палками захлюпали следом за ним.

Шел Василек травянистым дном до тех пор, пока вода не достала до подбородка; оттолкнувшись, поплыл неспешно, прижимая к бокам локти и скупо двигая ногами.

— Ты давай вразмашку! — подзадоривали Василька ребята с лодки. — По-собачьи и до вечера на ту сторону не перетянешь.

Увлеченные пловцом, мальчишки не заметили, как корыто их доверху залилось. Начали раскачивать, выплескивая воду, и перевернулись. Вскарабкались на днище, заметались перепуганными зайцами, глядя с тоской на ближний берег. Покричали Васильку, чтоб вернулся и подождал: они сбегают попросить лодку у деда Пискуна.

Мальчишки умчались к деду. У воды остался хлипенький Гришка. Василек тоже повернул было назад, но вдруг им овладело отчаянно веселое настроение.

«С лодкой-то каждый переплывет! Вот один попробуй», — и опять взял на Угольную.

— Ты сдурел, Васька! — в страхе кричал Гришка. — Утонуть захотел? Вернись!..

Василек не послушался.

Сквозь желто-зеленую воду, настоянную на травах, он видел заплесневевшие космы осоки, сникший вейник. Травы чуть пошевеливались, будто о чем-то разговаривали между собой. Над головой мальчугана летали стрекозы и крохотные синие бабочки, садились на былинки с белыми венчиками и снова пускались в танец-полет. Иногда перед мальчуганом тяжело взбурливала большая рыбина, и круги раскачивали былинки, косматили подводную траву.

— А-а!.. — не унимался Гришка. — Васька утонет!.. — и побежал в полуденную пустынную деревню.