Читать онлайн «Том 20. Дом шалунов». Страница 2

Фроську не упрекали, не бранили. Только Екатерина Александровна не могла ее видеть больше и все махала на нее рукой, чтобы Фроська к ней не подходила. Фроська голосила на весь дом, как в деревне бабы голосят над покойниками. Всю ночь никто не ложился, все ждали Нику. Вот-вот, думали, приведут. Дрогнет звонок, и он вбежит, такой черноглазый, розовый, хорошенький. Но никто не приводил Нику.

Слезы падали из глаз Екатерины Александровны на оловянных солдатиков. Жоржик разделил войско на две половины: красных гусариков взял себе, желтых драгун отдал маме. Своих гусариков Жоржик расставил, а мамины драгуны все еще лежали, сваленные в кучу. Мама точно совсем позабыла об игре.

Жорж надулся. Он заметил, что не на солдат вовсе, а на Никиного барашка смотрит, не отрываясь, мама. И Жорж закапризничал, заныл:

— Не хочу играть! Не буду! Разве это игра? Гусары выстроены в две шеренги, а драгуны лежат, точно раненые, когда они стоять должны. Нехорошо это! Не хочу!

И Жорж заплакал.

Фроська вскочила с подоконника, подбежала к Жоржу и повела его в гостиную, уговаривая по дороге:

— Не плачь, золотце, не плачь, кисонька, не плачь маленький, не то маме еще горше станет! Молчи!

Но маме не могло быть горше от слез Жоржика. Мама, казалось, и не слышала его плача. Ее глаза все смотрели и смотрели на беленького барашка.

Лишь только Жоржик и Фроська скрылись за дверью, как Екатерина Александровна подбежала к Никиной постельке, схватила барашка и, прижав его к груди, залилась слезами.

— Господи! — прошептала она. — Ты добр и милосерден, верни мне Нику! Верни мне его, Господи, моего мальчугашку, крошку моего ненаглядного, птичку мою! Верни мне его! Никушка, малюточка моя! Детка моя крохотная! Золотой ты мой птенчик! Сердечко мое, где ты? Где ты, птичка моя?

Хорошенький мальчик, с черными вишенками-глазами, с длинными мягкими, как лен, кудрями, стоял перед клумбой городского сада.

Вот так цветочки! Каких тут только нет! И голубенькие анютины глазки, и плутоватый душистый горошек, который кажется таким простеньким и скромным на вид, а как хорошо пахнет! А вот и белые левкои. И еще много-много других красивых цветов, названия которых мальчик не знает.

В золотокудрой головенке мальчика является мысль: нарвать цветов маме и поставить их перед ее прибором в стакане с водою. "Вот-то обрадуется мама! Вот расцелует-то своего Никушку!" — думает мальчик.

Он даже причмокивает от удовольствия и собирает цветы в букет: беленькие к беленьким, красные к красным, голубые к голубым.

Этот мальчик, собирающий букет для мамы, — Ника. Он пришел вместе с Фроськой и Жоржиком. Но Фроська заболталась с подругами, молодыми няньками, а Жоржик играет в мяч с нарядной девочкой в розовом платье на садовой площадке, и обоим в эти минуты очень мало дела до Ники. А Ника и рад.

Один, другой, третий. Еще, еще и еще. Ах, сколько он уже нарвал цветочков. Маленькие ручонки едва удерживают огромный пучок.

И вдруг над ухом его раздается грозный голос:

— Как ты смеешь рвать цветы, негодный мальчишка! Вот я тебе задам! Постой ты у меня!

Перед Никой вырастает человек с бородою, в сером кафтане, с блестящими пуговицами и с толстой палкой в руках.

Ника знает, кто этот человек. Это садовый сторож. Когда они с Жоржем расшалятся в саду, Фроська им говорит постоянно: "Вот погодь-ка! Отдам сторожу. Он тебя отучит шалить!"

Ника очень боится сторожа. Да и нельзя его не бояться: сам он огромный, и борода у него огромная, и палка тоже. И вот они теперь обе перед ним: и палка, и борода.

Сторож грозно смотрит на Нику. Вот-вот он поднимет палку и…

Ника роняет цветы и бежит. Бежит по клумбе, по цветам, по хорошенькой пахучей куртине к выходу из сада. Ему все кажется, что сторож гонится за ним. Но сторож и не думает гнаться. Он попугал только мальчика и теперь занялся исправлением клумбы, потоптанной маленькими ножонками Ники. А Ника все бежит да бежит. Он бежит, не оглядываясь, по широкой улице, где в этот час мало пешеходов. Да и те, которые встречаются ему, и не думают остановить Нику.

— Ишь бежит сердечный, верно няньку догоняет! — говорят они мимоходом, улыбнувшись красивенькому мальчику, и спешат дальше.

Ника бежит. Вот повернул направо, вот налево. Опять направо. Опять бежит. Широкая улица стала узкой. Или это другая?

Домов становятся меньше. А дальше — поле, какие-то постройки и огороды, река. Никина мама живет на самой окраине города, где квартиры значительно дешевле, и немудрено поэтому, если маленький Ника в какие-нибудь четверть часа очутился на самом краю Петербурга.

При виде реки Ника почувствовал, что ему хочется пить. И в крошечной головке мелькнула мысль: спуститься к речке, лечь на ее бережку и напиться прямо из реки так, как пьют собачки и лошади. Это очень забавно и весело! Задумано — сделано. Но берег крутой и скользкий, ножонки Ники скользят по траве, покрывающей его. Он хочет уцепиться за что-нибудь, но не может, скатывается и, помимо собственной воли, бежит вниз к реке. Вот и вода. Близко-близко. Мальчик уже не может остановиться и все катится, катится к воде.

— Ах!

Две цепкие, загорелые руки схватывают Нику и высоко поднимают над самой рекой. Еще минута, и маленький Ника утонул бы в быстрых холодных волнах.

Руки крепко прижимают мальчика к груди.

Над ним склоняется загорелое лицо крестьянки, повязанное черным платком. Ее светлые глаза ласково глядят на удивленного Нику.

— Не бойся, сыночек, не бойся! Худого тебе ничего не сделает тетка Матрена. Кабы не я, потонул бы ты, сердечный, свалился бы вниз и поминай как звали. Небось, жалко такого красивенького парнишку. Глянь-ка на меня, сынок! А и хорош же ты, маленький. Волосики-то что лен: мягкие, золотом отливают. А глазенки-то, глазенки! Ишь ты! Чего смотришь, дурачок? Ты тетке Матрене Самим Господом Богом послан. Да! Таких ребяток на утешенье людям Господь дает! Как моего Митюшку я хоронила, так думала от слез помру. А вот, вишь, другого Митюшку Господь мне дает! Поедем со мною в деревню, сынок. Любить тебя, холить буду. И мужу беречь велю заместо сынка, то есть Митюшки нашего, покойничка. То-то заживешь у нас, сынок.

И, говоря это, Матрена сжимала все крепче и крепче в своих объятиях Нику, покрывая поцелуями его нежные щечки, розовые губки и пышные волны золотых кудрей.

Но Нике были неприятны ласки чужой ему женщины. Сухие, потрескавшиеся губы женщины кололи его. Ее грубый голос неприятно звенел в ушах.

Нике разом представилась другая женщина: нежная, молоденькая, с мягкими душистыми ручками, с нежным голосом и нежными поцелуями, — ему вспомнилась мама.

— К маме хочу! — неожиданно закричал он и горько заплакал, затрепетав всем телом.

— Нет у тебя нынче другой мамы, окромя меня! Слышишь? — сердито крикнула крестьянка и, зажав своей грубой ладонью ротик Ники, еще крепче прижала его к себе.

Мальчик успокоился поневоле.

Тогда женщина закрыла его с головой теплым байковым платком и куда-то понесла, несмотря на то, что Ника старался вырваться из ее цепких рук.

Матрена принесла Нику в избушку, одиноко стоявшую на окраине большого огорода. В избе жил кум Матрены, огородник Вавила, со своею семьей. У них останавливалась Матрена, когда привозила в город на продажу деревенский холст.

Вавила, его жена и дети очень удивились при виде красавчика-барчонка, принесенного кумой к ним в избу.

— В деревню к себе повезу. Заместо сынка, Митюшки моего, — пояснила им Матрена. — Сам Господь, видно, послал мне этого мальчика, не иначе как Он. Под старость кормить нас с Кузьмою будет сыночек мой богоданный!

— А полиции не боишься разве? Небось, это вроде кражи выходит. Чужого ребенка ведь ты украла, Матрена! — заметил куме Вавила, умный, рассудительный мужик.

Но Матрена только рукой махнула.

— Чего украла? Как украла? Что ты говоришь-то? Бог с тобою! Господь послал. Вот и все!

Она тотчас же стала собираться в дорогу.

Переодела Нику в деревенское платье, купленное ею тут же у огородника и принадлежавшее до сих пор его младшему сынишке. Потом строго наказала Нике называть ее «мамкой» и, покормив его досыта молоком с хлебом, попрощалась с семьей огородника и отправилась в путь.

Ехали они долго. Сначала по конке, потом в трамвае, наконец, приехали на вокзал и сели в вагон. И опять ехали весь остаток дня и целую ночь вплоть до утра. Ника ничего не понимал, не видел и не слышал. Он крепко спал, измученный слезами и тоскою по своей маме, которую горячо любил.

Когда поезд подъезжал к станции Псков, Матрена разбудила Нику, связала в узелок вещи и вышла с Никою из вагона.