Читать онлайн «Марка страны Гонделупы». Страница 11

Вот они сидят, эти три мальчика! Рыженький Кирилка, толстощекий Опанас и аккуратный Петрик. Все трое очень стараются. Петрик щурится, любуясь своими красивыми буквами. Он аккуратно стряхивает перо, и ни одной кляксы не найти в его тетрадках.

Опанас тоже очень старается. Он уже давно обходится без клякс, только на первых порах они украшали его тетрадки, но буквы у него до сих пор пляшут и качаются, и с этим очень трудно бороться.

Только бедному Кирилке не везет. Тяжелые лиловые капли как-то сами собой скатываются с его пера. И тогда Петрик вскакивает и кричит вне себя от огорчения:

— Шляпа! Шляпа! Чуть было не написал на «отлично»… Не может, чтобы без клякс!

Кирилка бледнеет. Ему не так обидно за кляксу — одной меньше, одной больше, какая разница, когда их так много! — но ему страшно, как бы такой отличник, как Петрик, не перестал с ним дружить… У него испуганно вздрагивают ресницы.

Один Опанас не теряется в такие минуты. Он тоже вскакивает и, заранее высунув язык, перебегает на противоположную сторону, к Кирилке. В один миг он слизывает кляксу. Это его специальность.

— Отравишься, отравишься! — кричит мама испуганным голосом. — Лиловые чернила ужасно ядовитые…

Но Опанасу это ничего.

— Я могу хоть сто штук слизать, хоть двести! — говорит он баском.

На всякий случай мама дает ему полную ложку черносмородинного варенья. И тогда уж не страшно, что язык лиловый. Может, ведь это и от варенья!

Петрик и Кирилка за компанию тоже получают по целой ложке. Заодно и сама мама, глубоко вздохнув, съедает тоже одну ложечку.

Через минуту в комнате снова тихо. Скрипят перья, на маленькой скрипочке пиликает невидимый сверчок, мама, прищурив глаза, смотрит на мальчиков, а лампа под зеленым абажуром мягко сияет, будто сквозь весеннюю зелень пробиваются горячие солнечные лучи…

— Я рад! Я рад! Я рад! — кричал Петрик, прыгая вокруг мамы. Мальчики только что пришли домой, отпущенные на каникулы. — Если не веришь, смотри!

И он совал в мамины руки ведомость с Кирилкиными отметками, чтобы мама собственными глазами убедилась, что у Кирилки действительно, стоит «отлично» по арифметике и это самая настоящая правда.

Опанас же, переполненный нежностью, шлепнул Кирилку по спине, отчего бедняга Кирилка едва устоял на ногах.

Ну кто бы мог подумать, что у Кирилки будет такая хорошая отметка?

В тот день, когда пришлось первый раз решать пример по делению, Кирилка так жалобно моргал ресницами и беспомощно переводил глаза с Петрика на Опанаса и с Опанаса на Петрика! Он никак не мог понять, как это можно «четыре разделить на две равные части».

— Ох, какой ты! — с досадой вскричал Опанас. — Возьми и раздели пополам… Ну просто пополам. Понимаешь?

— Понимаю, — шептал Кирилка.

Но было совершенно ясно, что он ничего не понимает.

— Петрик, — сказала мама, — а ты попробуй с яблоками… Он легче поймет…

Петрик тяжело вздохнул. Уж какие там яблоки, когда с простым «четыре» ничего не выходит! Но все-таки он сказал:

— Кирилка, я дам тебе четыре яблока. Что ты с ними сделаешь?

— Съем! — тоже вздохнув, сказал Кирилка.

— Все?! — возмущенно крикнул Опанас. — Все разом съешь, один?! Эх, ты…

— Одно дам Петрику, — быстро поправился Кирилка, — одно тебе, одно Петрика маме, только одно сам съем… — И он залился румянцем.

— Ну вот, — весело сказала мама, — это как раз и будет деление. Ведь ты разделил между всеми четыре яблока. А можно их разделить между двумя. Правда?

— Правда, — сказал Кирилка, и две ямочки опять засияли на его веснущатых щечках, — тогда я дам по два яблока.

Что может быть прекраснее школьных каникул, в особенности когда эти каникулы проводишь впервые в жизни?

Кирилка, Петрик и Опанас признались друг другу, что лучше школьных каникул они еще ничего в жизни не знавали.

Но бесспорно, самое чудесное за это время был школьный праздник, на котором все трое — Кирилка, Петрик и Опанас — изображали дедов-морозов.

У мамы, правда, каникулы еще не наступали, но костюмы дедов-морозов, разумеется, шила она, и, разумеется, шитье происходило в столовой у Петрика. Целых два дня диван был завален ворохами марли, кипами ваты, серебряными звездами, золотой мишурой и блестящими нитями елочного дождя. Постукивая швейной машинкой, мама с увлечением сшивала какие-то белые лоскуты, превращая их в халатики для мальчиков.

А мальчики тем временем с не меньшим увлечением прямо ладошками мазали длинные полосы ваты прозрачным киселем из одной картофельной муки, чтобы потом посыпать эти мокрые липкие полосы хлопьями борной кислоты и мелко нарезанным елочным дождем.

Когда же ватные полосы высыхали, они делались твердыми, похожими на бумажные, и громко шуршали. Кроме того, они блестели, будто их на самом деле посыпали только что выпавшим снегом.

Этими самыми полосами мама обшила подолы, края и рукава белых халатиков. Получалось в точности как у тех дедов-морозов, которые обычно ставятся под елками.

Когда мальчики нарядились в эти халатики, подпоясались серебристыми поясками, нахлобучили белые шапки с серебряными звездами и привязали ватные бороды, жесткие от киселя, все трое оказались так похожими друг на друга старичками, что мама сказала, будто невозможно отличить, который из трех Петрик, который Кирилка, а который Опанас…

А во время елочного праздника мальчики стояли под высокой темной елью и торжественными голосами, немного завывая, читали хором стихотворение Некрасова:

А кругом в пышных марлевых юбочках, обшитых круглыми ватными помпончиками, кружились девочки-снежинки. И когда они в такт музыке взмахивали руками, помпончики, привязанные на лентах к их ладошкам, взлетали вверх, и казалось, будто и впрямь идет снег.

После школьной елки была еще елка в заводском клубе — грандиозная елка вышиной в два этажа, сверкающая электрическими лампочками.

Потом была елка у Петрика. Потом елка у Опанаса, где все получили по яблоку необычайной величины и такого же красного цвета, как щеки самого Опанаса.

Кроме того, все трое ходили в кино, и вообще было великое множество других восхитительных развлечений.

Когда наступило первое утро после каникул и когда Петрик, немного сонный, отвыкнув рано вставать, одевался при свете электрической лампы, а потом шел в школу и было еще сумрачно и похоже на вечер, он чувствовал такую печаль и сожаление…

Как быстро все прошло! Уже конец каникулам, а казалось, только вчера они прибежали из школы домой и показывали маме Кирилкины отметки.

Однако печаль его стала мало-помалу проходить, когда он встретил Кирилку и Опанаса, и бесповоротно рассеялась, когда они втроем подошли к знакомому белому зданию школы, и отворили знакомую широкую дверь, и повесили шубки на знакомую вешалку, и вошли в свой класс, может быть чуточку забытый за эти две недели, но такой знакомый, знакомый до последнего гвоздика на стенке.

Было похоже, будто они вернулись обратно домой после очень приятного, но чуточку утомительного путешествия…

А в большую переменку они затеяли любимую, хотя и запретную игру — состязание в беге по всем четырем школьным этажам.

Возможно, если бы Петрик состязался с Опанасом, ему и в голову бы не пришло задерживаться на площадке четвертого этажа и совать нос в чужие дела. Опанас бегал слишком хорошо. Нельзя было терять ни одной секунды на остановки.

Но поскольку бежать пришлось с Кирилкой, который проворством не отличался, Петрик не торопился и разрешил себе полюбопытствовать, чем так заняты два очень солидных мальчика, по положению не ниже третьего или четвертого класса, которые, стоя лицом к окошку и спиной ко всему остальному миру, что-то с увлечением разглядывали.

А сунув свой любопытный нос туда, куда его совать не следовало, Петрик мгновенно забыл и про Кирилку, который невыносимо торопился, и про Опанаса, который стоял в роли судьи посередке нижнего коридора и, вращая головой направо и налево, с нетерпением ждал возвращения бегунов, чтобы в свою очередь вступить в состязание с победителем.

Петрик стоял, будто приклеенный, пораженный в самое сердце, забыв обо всем.

В руках у одного из мальчиков, того, что был повыше ростом, смугловат и курчав, он увидел маленький красный переплетик, полный марок необычайной красоты. Хорошенько разглядеть эти марки ему, однако, не удалось, потому что присутствие его было тут же обнаружено вторым мальчиком, тем, что с жадностью рассматривал эти марки.

Этот второй, совершенно белобрысый, заметив Петрика, сердито на него цыкнул: