Читать онлайн «Единственный крест». Страница 4

***

Буквально через неделю мальчику предстояло сделать еще одно открытие, гораздо более неприятное. Все-таки ему было шесть лет, и он видел разницу между крохотным воробьем и человеком. Но смерть доселе обходила стороной его мир. Воробей стал первой ее весточкой. А вскоре Асинкрит получил и вторую. Вообще, в том случае было много загадочного. Никто не мог объяснить, почему Асик Сидорин вместо того, чтобы идти на обед вместе с другими ребятами, вдруг очутился за воротами детского сада, что делать запрещалось. И зачем он пристроился к проходившей мимо похоронной процессии? И как ему хватило сил дойти до кладбища, а это без малого шесть километров?
На самом деле Асинкрита привлекли звуки музыки. Какая-то неведомая сила потянула его на улицу, несмотря на все запреты. Он увидел как мимо их садика шли люди. Все они молчали. Впереди четверо мужчин несли обитый красным сукном ящик. Завершали процессию мужчины с музыкальными инструментами в руках. Асинкрит видел их раньше, когда отец брал его на демонстрацию. Только тогда музыка звучала весело, а не так мрачно, как сейчас. Отец сажал Асика к себе на шею, и Асик, одетый в белую матроску, с красным флажком в руке, мгновенно оказывался выше всех. Вокруг него было людское море — так ему казалось. Люди кричали «ура», и он кричал «ура» вместе со всеми. И вот эта же улица, те же музыканты, но все по-другому. И вновь какая-то неведомая сила повлекла Асинкрита. Он встал за музыкантами и пошел вслед за ними. Время от времени музыка умолкала, ящик ставили на табуретки. С трудом, но Асик все-таки разглядел, что в нем лежала незнакомая бабушка со сложенными на груди руками и очень бледным лицом. И вновь звуки музыки, ящик поднимали вверх и люди, безмолвные и тихие, шли вперед. Дальше все было смутно: окраина города, какое-то поле, большая роща, только между деревьев в этой роще были не колокольчики, а железные оградки, внутри которых были либо кресты, либо какие-то металлические сооружения с звездами наверху. Незамеченный, мальчик робко стоял в стороне до тех пор, пока все вдруг пошли обратно и сели в ожидавший людей автобус. Асинкриту стало страшно. Основательная сказочная подготовка уже подсказала ему, что он находится на кладбище. Люди уходили, и оставляли его здесь одного. Как добираться обратно домой он не знал. Водитель автобуса уже завел мотор, двери машины закрылись… Асинкрит выбежал из-за кустов и заревел что было силы. «Откуда этот мальчик?», «Кто это?» — спрашивали друг у друга удивленные люди. Асика внесли в автобус, стали расспрашивать, но он, перепуганный, продолжал реветь. Слава Богу, одна женщина узнала его: «Да это же сын Сидориных, которые врачи». И уже через четверть часа Асинкрит увидел знакомый двор. Но, даже оказавшись в доме, он не перестал реветь. Во-первых, надеясь тем самым смягчить ожидавшее его наказание. А во-вторых… Кто знает, может оплакивал мальчик свой мир, свою Ойкумену, в котором, как оказалось, находилось место и зеленому лугу, и кладбищу, первомайской демонстрации, и траурной процессии, провожающей человека в его последний путь.

***

Однако природа так мудро распорядилась, что не может человек все время жить в скорби. Асинкрит по своей натуре был веселым, подвижным мальчуганом. Чем старше он становился, тем больше времени в его жизни занимали футбол, хоккей, игры в разведчиков. Первые школьные годы прошли для него весело и беззаботно. Училось ему легко, единственный предмет, по которому ему ставили «тройку» было чистописание. Аккуратность и опрятность не входили в число добродетелей Асинкрита, а здесь требовалось аккуратно выводить чернилами буквы. Попробуй, напиши без помарок предложение — мысли бегут, опережая тебя, а тут еще эти вечные кляксы… Зато изложения Асинкрит писал такие, что учительница даже носила их читать в учительскую. Мама гордилась, когда ей передавали это, а папа только улыбался, довольный, думая про себя: «Молодец, но будущему врачу такое бумагомарание ни к чему». Может быть поэтому, долгими зимними вечерами папа заставлял Асика решать задачки и примеры по математике, искренне полагая, что точные науки нужны его сыну в первую очередь.
И все шло славно и безоблачно до тех пор, пока Асинкрит не заболел. Сапожник без сапог… Леча других, старшие Сидорины прозевали собственного сына, у которого после банальной ангины началось серьезное осложнение на сердце. Почти год провел Асик в больницах и санаториях — сначала Упертовска, затем Москвы. Врачи спасли мальчика, поставили его на ноги, но… Отныне многое из того, что было доступно для его сверстников, становилось для Асинкрита запретным. Нет, он не сдавался, и даже играл с ребятами в футбол. Но — только на маленькой площадке. И совсем немного. А еще из годовалых своих злоключений он вынес главный урок: мир еще более огромен, нежели Асинкриту казалось раньше, и в этом мире есть место всему — и плохому, и хорошему, и светлому, и темному. Но, кто знает, может быть этим он и прекрасен? И, зная, что на одной стороне Ойкумены есть кладбище, ты больше ценишь зеленый луг с колокольчиками.
И все бы хорошо если бы… От всегда улыбчивого Асика никто не слышал жалоб, охов и ахов. Да если честно, тяжелая болезнь пришла к нему без физических страданий, иной раз ему казалось, что он абсолютно здоров, просто врачи что-то напутали. Но в сердце его, где-то чуть ниже поврежденного аортального клапана, поселилась змея — змея страха. Страха перед смертью. Ибо уже не весточку прислала она ему, а коснулась своим ледяным крылом. Искушенный читатель усмехнется: «Как банально! Ледяным крылом — сколько раз уже это было». Да, было и будет столько раз, сколько живет человечество. Ибо кто слышал и чувствовал дыхание смерти, тот поймет: смерть и банальность — понятия не совместимые.
В тот вечер всех ребят вывели из больничной палаты. Кроме Асика и десятилетнего Гены. Асик лежал с кислородной подушкой, а Гена умирал. Он болел лейкемией. Правда, в Упертовске эту болезнь называли по-другому — белокровие. Слыша это название, Асинкрит думал, что у Гены, по-видимому, белая кровь. За месяц, что они лежали в больнице, мальчики подружились. Асинкрит впервые встретил человека гораздо начитаннее его. И хотя Гена был на год старше, Асик понимал, что за год ему не догнать товарища. То, что этот год будет — и у него, и у Гены — он не сомневался. И вдруг… Забегали врачи, медсестры, испуганных детей, способных ходить, отвели в другие палаты. А Гена, очень крупный мальчик с обритой наголо головой, протягивал к маме руки: «Мамочка, спаси меня! Мамочка, родная, я не хочу умирать!» Будь Асинкрит постарше, он оценил бы мужество этой женщины: одному Богу ведомо, как она находила силы улыбаться и говорить, успокаивая: «Геночка, что ты, все будет хорошо. Вот увидишь! Завтра папа принесет тебе новых значков, а летом мы поедем к бабушке в деревню…» И — гладила его руки. «Нет, ты не понимаешь, мама, я сейчас умру. Я боюсь, мама!» И неожиданно затих. Навсегда. И только тогда из груди несчастной женщины вырвался то ли крик, то ли стон. Она упала на колени и, рыдая, положила свою голову на грудь сына. «Маленький мой, не уходи…» — как заклинание повторяла она. «Папа… значки… не уходи…»
И вновь бегали врачи и медсестры, в воздухе пахло нашатырем… Змея ужалила Асинкрита прямо в сердце. Он хотел заплакать — ему искренне было жаль Гену, но он не мог. Три года назад по убитому воробью мог, а сейчас нет. Так мальчик и пролежал всю ночь, укрывшись одеялом, заснув только под утро. А когда проснулся, то увидел: на кровати Гены лежал уже другой мальчик.
…Когда через девять месяцев он снова переступил порог родного класса, ребята бросились к нему, невзирая на то, что шел урок. Они тормошили Асика, жали ему руки. Асинкрита одновременно радовала и смущала такая встреча. А ребята, искренне обрадовавшись возвращению одноклассника, не смогли увидеть самого главного: перед ними стоял человек, который был старше их. На много лет.

***

Отдадим должное Сидорину-старшему: несмотря на приверженность к точным наукам, он любил и художественную литературу. Книг в его доме было множество. Позже родители вспоминали, что Асик, умудрившийся в раннем детстве сломать все игрушки в доме, рвавший обои, как молодой щенок, к книгам всегда относился на удивление бережно. Стоило ему показать красивую картинку, как он, словно зачарованный, начинал разглядывать ее, забывая о шалостях. Еще одно семейное предание гласит, что выучился читать Асинкрит практически без помощи взрослых. Соседи в ту пору жили между собой дружно. К Сидориным часто заходили супруги Романовы, у которых была дочь Алла. Девочка училась в третьем классе, обожала играть в школу, а потому лучшей подопытной «игрушки», чем маленький Асик для себя и придумать не могла. Она показывала Асинкриту буквы, и мальчик на удивление быстро запоминал их. Алла попробовала соединять их в слова — вновь получилось. На последнем этапе, конечно же, подключились родители, оценившие по достоинству рвение сына к грамоте, но заслуга Аллы в том, что Асинкрит однажды открыл «Мойдодыра» и стал громко читать: «Как из маминой из спальни, кривоногий и хромой…» Жаль, Романовы вскоре уехали из Упертовска.
Разумеется, первыми книжками юного Сидорина стали сказки. Без картинок он книги вначале не читал. Однажды ему подарили басни и сказки Михалкова. Признаться, они оставили его равнодушным, даже знаменитый «Дядя Степа». Но одну сказку, про Зайку-Зазнайку Асик мог читать ежедневно. Одной из причин тому были потрясающие иллюстрации художника Рачева. Особенно любил наш вундеркинд картинку, где заячье семейство, сидя в избе изгнанной из собственного дома лисы, ело щи из чугунка. Видимо интуитивно с раннего детства Асинкрита тянуло к таким сюжетам и картинам, от которых «шел дух» покоя, света, радости. А после историй с воробьем и кладбищем, Асинкрит стал сам сочинять сказки, в которых, как правило, действо заканчивалось следующим образом: герои, будь то люди или звери, после перенесенных испытаний, мирно жили и наживали добро в своих домиках или норах, где было тихо, спокойно и уютно, а долгими зимними вечерами они, собравшись у очага, рассказывали детям историю своей молодости.
Рос Асинкрит, менялись и его читательские пристрастия. На смену героям русских сказок пришли герои Серой Совы, их сменил, точнее, нет, не сменил, а несколько потеснил, войдя в круг друзей Асинкрита, благородный куперовский Зверобой. В этом круге мирно уживались друг с другом капитан Немо и Буратино, папа с дочкой из «Голубой чашки» Гайдара и отважные стивенсовские искатели пиратских сокровищ. И пока соседские мальчишки собирали и разбирали до глубокого вечера во дворе мопеды, Асинкрит погружался в мир грез, где он мог изменить сюжет любой книги. И тогда Зверобой не оставлял любящую Джудифь, а девочка из книги «Дети подземелья» выздоравливала. Более того, где-то с шести лет у него появилась игра, в которой книги играли непосредственную роль. Если родители задерживались на дежурстве, они могли не беспокоиться за сына. Тому вполне хватало тарелки супа. В большой комнате, которую Сидорины называли торжественно — зал, стоял большой стол. Асинкрит убирал с него все лишнее, доставал из шкафа самые массивные по объему книги. Ими он обкладывал стол с трех сторон, от ножки до ножки. Четвертая сторона «застраивалась» наполовину — «дому» нужна была «дверь». Когда темнело, Асинкрит влезал в свой «дом» вместе с тарелкой супа, книгой и свечкой. Надо ли говорить, что Сидорины и их соседи изрядно рисковали, но все обходилось. Более того, их даже устраивало, что сын у них такой самостоятельный.
А мы вновь зададимся вопросом: только ли играл Асинкрит, строя книжный дом и поселяясь в нем? Может быть это была еще одна интуитивная попытка ребенка отгородиться, спрятаться от мира, в котором, как оказалось, было место и темной стороне?
Разумеется, становясь старше, Асинкрит не мог не понимать, что между миром его грез, миром в котором всегда побеждало добро, и окружающей его жизнью наблюдалась весьма существенная разница. Все чаще из Светкиной квартиры доносились крики, мат и детский плач. Плакала Светка, когда дрались ее пьяные родители. Василий Иванович поначалу пытался вмешиваться, но все оказалось бесполезно. И однажды во время очередной драки пьяный Светкин отец убил свою жену. Его посадили, а девочку отправили в детский дом, в другой город. Произошло это так быстро, что Асинкрит даже не успел проститься с другом своего детства, веселой и доброй Светкой.
В Упертовске построили новый завод. Люди обрадовались: в городе не хватало жилья, а завод стал строить дома. Получить квартиру в новом микрорайоне, где большие пятиэтажки росли, как грибы после дождя, мог практически любой житель Упертовска, было бы желание. Но Сидорины остались верны своему старому дому и своим тополям. Асинкрит был с ними согласен: он, наверное, один не радовался новому микрорайону, уничтожившему его зеленый луг. А вот новым соседям тополя не нравились — от них много пуха. Поскольку рубить деревья было опасно, они придумали другой способ: по вечерам выходили с ведрами кипятка и поливали им корни деревьев…
Зато во всех домах появились телевизоры, и люди постепенно перестали общаться вечерами. Уже не выходили семьями на улицу, не играли в домино, не слушали гармониста дядю Петю Анохина. А вскоре и самого дяди Пети не стало, последнего гармониста Упертовска. Его внук, говорят, хорошо играл на пианино, но это уже совсем другое дело.
Начались проблемы и в школе. Любимые герои Асинкрита, как вы поняли, были романтиками. Они не признавали компромиссов. Не признавал их и Асинкрит. Это случилось на уроке математики. Министерская контрольная оказалась даже сложнее, чем думали. Второй вариант был просто убийственный. Видя, как самые толковые из ребят мрачно уставились на доску, запаниковала учительница. «Думайте, мы это все решали», — несколько раз повторила она. А на Асинкрита будто что нашло. Будто изложение писал. Мысли, как говорил отец, бежали впереди паровоза. Нет, не зря вечерами он решал задачи по математике. Асинкрит не только решил все правильно, но и успел написать пару шпаргалок и отправил их по классу.
На следующий день учительница, уже спокойная и даже счастливая, стоя перед классом зачитала оценки. Пятерки получили все, кто списал у Асинкрита. Звучит его фамилия: «Сидорин. Пожалела тебя, поставила четыре с минусом, но за такую грязь надо было ставить три». Асинкрит посмотрел по сторонам. Никто не возмутился, не удивился. Он нашел в себе силы привстать и слегка поклонился.