Читать онлайн «Цветные ветра». Страница 24

Забили мокрой кошмой оконный лист, наставили бревно, нажали. Вместе с кошмой зыкнула решетка и стекла — на пол.

Полыхнулись сонно в колокольне, тикнули колокола — голуби…

Сказал Апо:

— Не хочут боги идти. Прижились.

Самый старый сказал:

— Скот тоже не хочет, когда воруешь. Привыкает.

Трое джигитов, молодых и тонких, как камыш, пролезли в окно. Шаман на окне лежал на переломанных решетках. Горячим, парным голосом шептал:

— Которые покрупнее, тех богов… У стены которые. Калистраткиных богов, они драться любят.

Подавали в окно тихо звякающие доски. Шлепали половицы. Пахло из церкви смолами. Вздохнул Апо:

— Где бы травы такой достать? Хорошая трава. Может, на эту траву и старые боги вернулись…

И тут вспомнил, затрясся на подоконнике:

— Бубен ищите бубен…

Бросились джигиты по углам искать бубен, а никто не знает, какой у русских бубен…

Принес один ковш, большой и тяжелый.

— Ладно, — сказал Апо. — Клади богов в мешки, поедем к священному камню Копай…

В ауле, в становище байговом, в белокошемной и широкой, как казачьи стога, юрте бая Тертеня пьют кумыс русские офицеры.

Подбежал мальчик, у куч кизяка встретил шамана.

— В ауле русские чиновники с золотыми тарелками на плечах…

Сказал Апо:

— Собирайте народ. Дайте русским чиновникам мяса и кумыса и хорошего рассказчика — русские любят слушать.

— Эй, эый, Апо, — сказал Алимхан, — русский офицер здесь хочет на байге джигитов сбирать!

Отвечал Апо, всем шаманам шаман:

— Не будет джигитов сбирать. Привезли новых богов, новые боги что-нибудь выдумают.

Сбирались киргизы к юрте шамана.

Били плетьми лошадей, чтоб метались они. Пускали жеребцов к кобылицам, чтоб ржали они. Тянули за арканы телят к матерям.

Спрашивал офицер Миронов:

— Что за шум в ауле?

Отвечали люди:

— Киргизы радуются, выбирают лошадей, хочут с чиновниками вместе воевать.

Спрашивал Миронов:

— Кумыс есть?

Подавали кумыс и мясо баранье, и баурсаки, и урюк, и кишмиш.

— Кушай, урус — капитан-начальник…

Сказал Апо:

— Достать зеленые травы, цепкие, как масло, и укутать ими новых богов. И зарезать нового барана. И на камне Копай развести костер.

Поднял ковш, тяжелый, русский бубен, бил в него табызом шаманским. Вокруг костра шел и пел:

— Э-эй!… Ушел Койонок-дух с Абаканских гор, и пути его занесло снегом. И льды заросли за ним, спит Койонок-дух, не знаю где! Э-эй!…

Стоят вокруг костра блестящие новые боги, держат их киргизы на руках. Потные руки, бешметы потные, аракчины скинули, кричат:

— Помогай, русский бог, помогай!…

Берет кусок мяса шаман Апо, трясет им в дыму — красном и липком, как мясо. В бубен русский бьет, поет:

— Э-эй, русские боги, хорошие боги, помогайте киргизам! У киргизов много скота: баранов, кобылиц… Сколько мы будем жертв приносить, киргизы не скупые!

— Помогайте, боги в тяжелых халатах!…

У ваших шаманов тяжелые бешметы, прыгают они плохо, мы будем костры вам жечь — полтайги, из священного кедрового дерева. Э-эй… Помогайте, боги!

Вынимает книжку из-за пазухи шаман, в дыму ныряет книжка. Бьет в бубен, пляшет шаман, кричит:

— О-о-ё-ё!… боги русские, веселые, как водка, боги!… Толстые, скучные слова вас сгоняют, в руке тяжело их держать. Я буду кричать вам слова легкие и приятные, как кумыс!

— Во-от!… Бросаю плетку твоих шаманов в огонь, я буду говорить с вами ласково — вы боги богатые, у русских избаловались!…

— Надо богов умилостивить, надо богам жертвы!… Камень Копай над озером — розовый и легкий.

Шаман на нем, киргизы на нем. Пляшет шаман, в пене руки.

И боги новые в травах укутаны, на руках трясутся — трусят, тоже в пене розовато-зеленой.

Бьет в бубен шаман, кричит:

— Э-э-эй, отзовитесь, пустите шамана с вами говорить, помогайте!

Бьются в пене сердца, бьются боги, скала, озеро под ней — бьется. Скот в ауле, юрты — все кричат:

— Помогите-е!!

Рыжебородый Наумыч обивал кошмами верх телеги.

У потухших костров, завернувшись в тулупы, спали мужики. Телеги вздернули оглобли, и в зеленовато-желтом сумраке, казалось, рос по котловине прямоствольный тальник.

А были в котловине пески да прижухлые травы, мелкие, как песок. И еще озеро в камышах и солнцах, похожих на плиты соли.

Пришел с осмотра лагеря Никитин, одна щека была у него перевязана — болели зубы.

Наумыч сказал:

— Привезем мы вас к самой борьбе, скажем для виду-то — болящие, али что… коли спросят.

Никитин спросил:

— Оружие привезли?

Наумыч почесал молотком бок.

— Оружью?… Ты ведь, баял, не привозить.

— Не нужно.

— Значит, не привезли. Дисциплина! Они тоже понимают!…

Калистрат Ефимыч отозвался с телеги:

— Привезли. Ты ему, Микитин, не верь.

— А ты укажи, — разозленно крикнул Наумыч, — нет, ты укажи, где оно?…

— Найдешь у вас…

— Ну, и молчи!… Раз твое дело молчать! Я штаб, я отвечаю, понял?

Полдень закружился сухой, желтолицый, яркий.

Яркие отделились от юрт офицеры. Загарцевали в лисьих малахаях баи на иноходцах. Гикали джигиты.

Сказал Калистрат Ефимыч:

— Байга!

И, отгибая кошму, как будто радостно отозвался Никитин:

— Байга!

Песни на поляне желтые, как масло. Люди на земле — липкие, блестящие листья. С одной стороны — киргизы, с другой — новоселы.

Желтая шелковая нить песка перед ними. Лошади дышат торопливо. Тяжел, густ человеческий пот. Ржут телеги, ржут люди; вся земля — пески ржут.

Пыль над поляной, над розовым озером.

Подвезли телегу к поляне. Мокрый, с мокрой фуражкой, тискался Наумыч, кричал:

— Не жми! Не жми! Тут болящие-е!…

Хохотали мужики.

Офицер выехал на середину поляны и, пригибаясь к луке, говорил сбивчиво и волнуясь о дружинах Святого Креста, отрядах Зеленого знамени, о защите отечества.

Вороная лошадь играла мускулами. Наумыч сказал:

— Ладный конь!… Надо приметить!…

Джигит выехал с бараном через седло и понесся. С гиканьем догоняли и рвали барана джигиты.

— Кто вырвет — выиграл, — сказал Наумыч в телегу.

Густо пахнущей тайгой стояли мужики, и ни один не выбежал на поляну. Только, как ветер листьями, шевелил мчавшийся джигит волосатые веки мужиков.

— Наших нет? Не догоняют? — спросил Никитин.

— Борьбы ждут. Ето все так… зря…

Голоспинные киргизята гнались вперегон на коротконогих лошаденках. Киргизы загикали:

— Ей! Ей!

Но так же, колыхаясь глазами, тесно стояли мужики.