Читать онлайн «Обнять необъятное. Избранные произведения». Страница 2

В февральской же книжке «Современника», где началась публикация «Досугов» Пруткова, было и его «Предисловие» , в котором проглядывал первоначальный замысел тех, кто потом станет называть себя «создателями», «клевретами», «друзьями» вымышленного поэта, напыщенного, взявшегося за перо лишь ради славы.

Но как же родилось это имя – Козьма Прутков?

Впоследствии некоторые утверждали, что псевдоним придуман редакцией «Современника», но Алексей Жемчужников в 1883 году с негодованием опровергал это. «В выборе псевдонима мы руководствовались нашими особыми соображениями, ни для кого, кроме нашего семейства, значения не имеющими».

В старости Алексей Жемчужников относил возникновение псевдонима едва ли не ко времени окончания работы над «Фантазией», то есть к 1850 году.

В одном интервью поэт как бы выдает «семейную тайну»: «Когда мы уже все написали, мы не знали, каким псевдонимом подписать эту общую нашу пьесу. Служил у нас тогда камердинером Кузьма Фролов, прекрасный старик, мы все его очень любили. Вот мы с братом Владимиром и говорим ему: «Знаешь что, Кузьма, мы написали книжку, а ты дай нам для этой книжки свое имя, как будто ты ее сочинил… А все, что мы выручим от продажи этой книжки, мы отдадим тебе ». Он согласился. « Что ж, говорит, я, пожалуй, согласен, если вы так очинно желаете… А только, говорит, дозвольте вас, господа, спросить: книга-то умная аль нет? » Мы все так и прыснули со смеха. «О, нет! говорим: книга глупая, преглупая». Смотрим, наш Кузьма нахмурился. «А коли, говорит, книга глупая, так я, говорит, не желаю, чтобы мое имя под ей было подписано. Не надо мне, говорит, и денег ваших»… А? Как вам это понравится? Когда брат Алексей (гр. А. Толстой) услыхал этот ответ Кузьмы, так он чуть не умер от хохота и подарил ему 50 руб. «На, говорит, это тебе за остроумие». Ну, вот мы тогда втроем и порешили взять себе псевдоним не Кузьмы Фролова, а Кузьмы Пруткова. С тех пор мы и начали писать всякие шутки, стишки, афоризмы под одним общим псевдонимом Кузьмы Пруткова. Вот вам и происхождение нашего псевдонима».

Камердинер Кузьма действительно существовал, но всякий, кто возьмется раскапывать историю возникновения псевдонима, опираясь на воспоминания, статьи, разъяснения, опровержения «друзей Козьмы Пруткова», вскоре поймет, что ему морочат голову.

Великая путаница – это часть игры в Козьму Пруткова. Троякое написание его имени – тоже. Библиографы откопали сборник «Разные стихотворения Козьмы Тимошурина», изданный в Калуге в 1848 году. Открывает его стихотворение «К музе», в котором есть такая строфа:

В предсмертном стихотворении Козьмы Пруткова есть нечто похожее на вирши калужского чиновника.

В Калуге подолгу бывал Алексей Толстой, а впоследствии жил Алексей Жемчужников…

Но как чиновный бард Козьма Прутков проявил себя много позже, тогда как предисловие к «Досугам», которые начали печататься в 1854 году, помечено 11 апреля 1853 года, и в интервью есть разноголосица – то речь идет о пьесе, то о книге… Да, путаница превеликая.

После первых же публикаций стихотворений и афоризмов многие заметили, что сочинения Козьмы Пруткова весьма уловимо напоминают произведения Пушкина, Лермонтова, Жуковского, Плещеева, Майкова, Фета, Щербины, Хомякова, Бенедиктова и других известных поэтов. Одни были в восторге от этих сочинений, другие возмущались.

«Писать пародии на все и всех, конечно, особенное искусство, но его никто не назовет поэзией», – писал журнал «Пантеон». И еще: «В стихах есть пародия на балладу Шиллера, как в 3 № есть пародия на стихи Жуковского. Нецеремонность ералашников доходит до того, что, написав какой-нибудь вздор, они подписывают под ним: «из такого-то знаменитого поэта» и смело печатают, хотя у поэта, конечно, не встречалось никогда ничего подобного».

Имелась в виду, помимо прочего, баллада Шиллера в переложении В. А. Жуковского «Рыцарь Тогенбург». У Козьмы Пруткова его «Немецкая баллада» заканчивалась так:

Нетрудно увидеть, что Козьма Прутков оказался не только конгениальным Шиллеру и Жуковскому, но и создал в русском языке устойчивое словосочетание «все в той же по-зицьи», которым бичуют косность вот уже который век.

Обозреватель «С.-Петербургских ведомостей», тоже решив, что Козьма Прутков пишет пародии, стал поучать его, как это делать.

«Во всех этих пародиях (лучших в «Ералаши»), – писал он, – нет цели, нет современности, нет жизни».

В мае 1854 года всем этим измышлениям была дана отповедь в «Письме известного Козьмы Пруткова к неизвестному фельетонисту «С.-Петербургских ведомостей» (1854) по поводу статьи сего последнего».

В «Письме» Козьма Прутков утверждал, что пишет не пародии, а подражания: «Я просто анализировал в уме своем большинство поэтов, имевших успех; этот анализ привел меня к синтезису: ибо дарования, рассыпанные между другими поэтами порознь, оказались совмещенными во мне едином!..»

И вот тут самое время сказать о существе «подражаний» Козьмы Пруткова, безотносительно ко времени, когда они были написаны. Пожалуй, они понимались «прутковским кружком» гораздо объемнее и шире, чем обыкновенное осмеяние какого-нибудь известного произведения. Под прутковские «подражания» подпадали целые литературные школы и течения, в них много намеков на литературную и общественную борьбу своего времени. Но легко найти в них и приметы обыкновенной пародии.

Лучше других понял значение пародии Николай Остолопов. В своем «Словаре древней и новой поэзии», вышедшем еще в 1821 году, он пояснил, что пародия «выставляет на позор подверженное осмеянию; иногда выказывает ложные красоты какого-либо сочинения; а иногда служит одному только увеселению читателя, ибо случается, что пародируемое сочинение не имеет таких недостатков, кои бы заслуживали малейшее порицание».

Вскоре на самого Козьму Пруткова стали писать пародии, и это было верным признаком его славы. Вспомним Пушкина, который восхищался тем, что в Англии «всякое сочинение, ознаменованное успехом, попадает под пародию».

Сочинения Пруткова недостатков не имели, как не имело их большинство избранных им примеров для подражания. Но у каждого большого поэта был свой слог, излюбленные им слова, свой взгляд на вещи. Это подметил Прутков, «совместивший» в себе многих поэтов. Но у Пруткова было и еще одно качество, которым он отличался от всех прочих. Умение довести все до абсурда, а потом одним махом поставить все на свои места, призвав на помощь житейский здравый смысл.

Здравый смысл – это главное, чем привлекает к себе читателей Козьма Прутков. Некоторые считают, что он часто ломится в открытые двери, но истина, даже известная всем, нисколько не проигрывает от частого ее повторения…

Смешны многие пародии Пруткова, но если вдуматься в них, то можно заметить отличие их от того пародирования, когда насмешник, вцепившись в неудачный стих, старается повернуть его так и сяк, чтобы вызвать смех повтором ошибки, и даже переходит на личности, что иногда смешно, но выходит за рамки литературной этики. Прутковская пародия помогает понять дух, идею стихотворения или целого поэтического направления, но ирония ее не оскорбительна, и поэтому мы не обижаемся за любимых классиков, встречаясь с ними в веселой прут-ковской обработке.

И вообще следует осторожно подходить к оценкам произведений Пруткова, иные из которых можно принять за сатиру, но на самом деле они оказываются пародией на «обличения». Ирония их гибка, толкование ее очень и очень неоднозначно.

Алексей Толстой часто упоминал имя Ломоносова. И, наверно, он знал, что Ломоносов считал одной из самых разительных черт русского сознания «веселие духа», «веселие ума». Толстой обладал этим свойством в не меньшей степени, чем сам Ломоносов, который оставил нам образцы юмора почти в прутковском роде. В них тот же здоровый дух, больше добродушия и веселья, чем злости.

Исторически именно Ломоносов – не Сумароков с его пародийными «Вздорными одами», не Василий Майков с его бурлескным «Елисеем» и даже не сатирики века Екатерины – был пращуром А. К. Толстого и других друзей Козьмы Пруткова.

Было бы кстати вспомнить здесь и о «Нравоучительных четверостишиях» Языкова, которые, как считают, были им написаны вместе с Пушкиным. Они кажутся совсем «прутковскими». Вот, например, «Законприроды»:

«Нравоучительные четверостишия» были задуманы как пародии на дидактические стихотворения И. И. Дмитриева, но об этом вспоминают лишь в примечаниях – стихи живут собственной жизнью более ста пятидесяти лет.