Читать онлайн «История России в рассказах для детей». Страница 67

Марина Мнишек была Русской царицей лишь в течение недели. В ночь с 16 на 17 мая 1606 года началось восстание против Поляков в Москве. Заговорщики ворвались в Кремль в поисках Лжедмитрия, а Марине удалось спастись, потому что она не была узнана. В народе о католичке Марине осталась память как о безбожнице и колдунье, и ее спасение объяснялось тем, что она ускользнула из Кремля, обратившись сорокой.

Марина Мнишек приехала в Москву в сопровождении многочисленной и отлично вооруженной Польской свиты. Гордые Поляки своим буйным поведением не замедлили возбудить против себя сильную ненависть со стороны московских жителей.

Вскоре нашлись люди, которые знали убежавшего из Чудова монастыря дьякона Григория и находили сходство между ним и царем. Был еще человек, опаснее их — князь Василий Иванович Шуйский, занимавший главное место в числе тех, кто ездил в Углич для следствия об убиении царевича: он знал Дмитрия живого, видел его мертвого и мог присягнуть, что на Русском троне сидел обманщик. Он говорил об этом так громко, что вскоре его слова дошли до ушей первого любимца Лжедмитрия — Басманова, и Шуйский был взят под крепкую стражу, предан суду и приговорен к смерти. Несчастный уже стоял на Лобном месте перед палачом, уже его голова лежала на плахе, и народ, любя всегда Шуйских, происходивших от князя Андрея Ярославича, брата Невского, с горестными слезами смотрел на него, как вдруг раздался крик: стой! Царский чиновник прискакал из Кремля и объявил прощение преступнику. Самозванец, вероятно, побоялся народного мятежа за смерть любимого боярина или, уже слыша о дурном расположении к себе Русских, хотел удивить их своим милосердием, как бы то ни было, но мнимый Дмитрий спас Шуйского на свою погибель.

Народ в минуту объявления этой милости был подлинно в восхищении и славил царя, но через несколько дней, когда восторг прошел, все снова начали толковать о вероятности слов князя Шуйского и о других слухах, носившихся в городе на счет беглого Отрепьева. Мнимый царь, презирая своих подданных, мало обращал внимания на их толки и, выбрав в свои новые телохранители триста Немцев под командованием трех капитанов, Маржерета, Кнутсена и Вандемана, считал себя в полной безопасности, безумно веселился со своими Поляками и в сентябре отправил пышное посольство за невестой.

Патриарх Гермоген (ок. 1530–1612) в «смутное время» обратился к народу с призывом к восстанию против Польских захватчиков. Судьба патриарха была трагической — он умер в заключении от голода.

Но Марина и ее отец не скоро выехали из Польши; гордые Поляки, кичась помощью, какую они оказали Русскому царю, не соглашались на обручение, пока он не прислал 200 000 злотых на уплату долгов воеводы Сандомирского; дары же, посланные невесте, стоили 800 000 рублей, кроме той бесчисленной суммы, которая была издержана на путешествие Марины и ее свиты[171] до Москвы.

Это путешествие было единственное в то время по своей блистательной пышности, и едва ли какая-нибудь истинно царская невеста ехала к своему жениху с таким великолепием, как эта гордая Полька к своему мнимому царю-жениху.

Свита воеводы Сандомирского состояла из двух тысяч человек и такого же числа лошадей. Невеста ехала между рядами конницы и пехоты. От местечка Красного повезли ее в великолепных санях, украшенных серебряным орлом и запряженных двенадцатью белыми лошадьми; кучера были в парчовой одежде и в черных лисьих шапках. Во всех селениях встречали ее хлебом и солью; в городах — с драгоценными дарами.

Очень скоро Лжедмитрий I стал возбуждать недовольство своих московских подданных тем, что не соблюдал старых Русских обычаев и обрядов, и тем, что пришедшие с ним Поляки держали себя в Москве высокомерно и заносчиво, обижали и оскорбляли москвичей. Царствование Лжедмитрия I продолжалось примерно 11 месяцев.

2 мая 1606 года Марина приехала в Москву. У городской заставы[172] ее встретили дворянство и войско. Еще не въезжая в город, невеста пересела в колесницу[173] с серебряными орлами, запряженную десятью пегими* лошадьми. Музыка раздавалась со всех сторон. Звон колоколов, бой барабанов, пальба из пушек оглушали всех Москвитян. Для них странно и неприятно было видеть, что духовенство не встречало царскую невесту: она была католичка, и самозванец, намереваясь и всех своих подданных сделать католиками, не требовал, чтобы она крестилась. Безрассудный не думал, какое негодование возбуждал он такими поступками в народе, который всегда был чрезвычайно привязан к своей вере и никогда еще не имел царицей иноверку. Бессовестный обманщик сделал еще более: он почтил свою невесту такой честью, какой не имели и самые лучшие и добродетельные царицы: короновал Марину, эту простую Польскую дворянку, венцом Мономаха! На нее надели, как на Русских царей, животворящий крест, бармы и цепь Владимира, помазали миррой[174] и причастили![175]

Эта последняя дерзость совершенно разоблачила царя: все увидели, что он не может быть истинным Дмитрием, и в то время, когда самые шумные свадебные праздники один за другим сменялись при дворе, когда гордые Польские паны, везде занимая первое место, веселились, унижая народ, всегда для них ненавистный, и надеялись по милости хитрой Марины и ее услужливого супруга скоро завладеть всей Россией, Русские, с виду спокойные и равнодушные, но в душе встревоженные и оскорбленные, тайно советовались о средствах спасения святой веры и милого Отечества.

Эти совещания происходили в доме того, кто первый осмелился назвать Лжедмитрия обманщиком, кто ужасно пострадал за эту смелость, и хотя потом был помилован, но сохранил в душе жестокое воспоминание о минуте грозившей ему казни, — в доме князя Василия Ивановича Шуйского. Зная лучше всех о смерти истинного царевича, он считал своим долгом вывести Россию из заблуждения, особенно с того времени, когда все дела и поступки самозванца стали явно вредить счастью нашего Отечества. Может быть, вы удивитесь, что он не сделал этого с самого начала; но восхищение народа и его преданность воскресшему Дмитрию были так велики, что никто не поверил бы в то время словам князя Шуйского, и он, верно, сделался бы жертвой своего усердия. Теперь же было совсем другое дело: все ясно видели обман и искренно благодарили человека, который предлагал средство избавиться от стыда называть своим государем беглого расстригу. Князь Шуйский был умен, хитер, решителен; был любим народом как потомок царского поколения и как герой, не страшившийся умереть за правду, итак, ему нетрудно было управлять умами всех бояр, недовольных Лжедмитрием и его Поляками, и мало-помалу составить заговор, в котором участвовали почти все Москвитяне. Он умел склонить на свою сторону и городских чиновников, и военных людей: первые были уверены в согласии народа, вторые — войска. Кроме того, помещики предоставляли от себя усердных слуг, а Шуйские призвали в Москву 20 000 надежных людей из своих собственных деревень.

Все это было приготовлено очень скоро. Заговорщики решились истребить самозванца и Поляков и уже назначили для этого день: это было 17 мая 1606 года, через неделю после свадьбы царя.

Пышные праздники еще не кончились: Лжедмитрий намеревался удивить народ невиданной на Руси забавой — велел построить деревянную крепость за Сретенскими воротами, вывезти туда несколько пушек из Кремля и представить картину приступа. Марина также собиралась повеселить придворных дам маскарадом или, как Русские говорили тогда, собиралась плясать со своими Польками в личинах. Вы догадываетесь, милые читатели, что наши предки называли личинами маски. Надеть маску считалось у них величайшим грехом, и рассказы о приготовлениях царицы к маскараду выводили из терпения самых кротких и покорных людей. Досадуя на такое, по нашему мнению, безбожие, они готовы были на все предложения заговорщиков, особенно когда те прибавляли к своим рассказам описание нового праздника, затеваемого царем. Слушая их, нельзя было не верить, что деревянная крепость строилась не для забавы, а для погибели всех Русских бояр, которые будут на празднике, и что потом самозванец отдаст все места и должности, все богатства и всех их людей своим любимцам — Полякам. Разумеется, что, слыша это, никакой Русский, искренно любивший свое Отечество, не мог отказаться от участия в единодушном восстании. Одним словом, князь Шуйский распоряжался в этом деле с такой осторожностью и благоразумием, что вся Москва уже с нетерпением ожидала назначенного дня, прежде чем самозванец получил малейшее подозрение о том, что происходит около него. Даже накануне 17 мая, когда уже все двенадцать Московских ворот были заняты воинами Шуйского, а городские чиновники ходили по домам с тайным приказанием, чтобы все были готовы защищать церковь и царство и ожидали набата, Лжедмитрий и все Поляки веселились на великолепном празднике, вовсе не думая о том, что ожидало их на другой день.