Читать онлайн «…А вослед ему мертвый пес: По всему свету за бродячими собаками». Страница 34

Зато в языках аборигенов представлены по меньшей мере двенадцать слов, служащих для обозначения австралийской динго: warrigal, tingo, joogoong, mirigung, noggum, boolomo, papa-inura, wantibirri, maliki, kal, dwer-da и kurpany, а сверх того еще шесть — для новогвинейской поющей собаки — «waia, sfa, katatope, kurr-ona, agl-koglma и yan-kararop». Перечень взят из документа, опубликованного в разделе «Canids: Foxes, Wolves, Jackals and Dogs» в 2004 году Комиссией по выживанию видов UICN (Union internationale pour la conservation de la nature), то есть Интернационального союза охраны природы.

В мае 2007 года в Австралийском музее неподалеку от Национальной библиотеки состоялась выставка под названием «Столкновение миров, первые контакты с пустыней Запада», посвященная экспедиции в эту самую пустыню, затеянной в пятидесятых австралийским антропологом Дональдом Томсоном. Среди великолепнейших фотоснимков, привезенных им из этой экспедиции, — портрет вождя аборигенов из окрестностей озера Маккей по имени Патута Артур Тьяпанангха, где этот последний представлен сидящим на корточках в нескольких сантиметрах от воды, его редкие волосы топорщатся, но стянуты тесьмой, черная борода, заостренно подстриженная, достигает груди, сам же он жестом скорее ласковым, нежели властным обеими руками удерживает за задние лапы собаку динго. Вдали видна линия берега, тонкая и зыбкая, отделяющая бледную голубизну небес от желтой, по мере удаления розовеющей воды, должно быть, это и есть озеро Маккей. Вождь и сам сидит почти что в воде, устремив взгляд своих чуть раскосых глаз в объектив; у динго окрас светло-бежевый, на груди и в нижней части морды почти переходящий в белый, как мне пришлось убедиться немного позже, в точности такой, как у чучела, выставленного в том же музее, а вернее, задвинутого в угол того зала экспозиции, на двери которого красовалось: «Ищи и обрящешь».

Накануне своего отъезда в Брокен-Хилл, рассчитав скрупулезно, с точностью до минуты, будто речь шла о военной операции, каждый шаг пути, по которому завтра утром мне предстоит добираться от отеля до вокзала, я зашел в книжный магазин на Джордж-стрит и купил там книгу австралийского автора Джеймса Вудфорда «Ограда от собак» — самую свежую и полную из работ такого рода.

На рекламном пояске суперобложки читаем: «Ограда от собак длиной в 5400 километров — одно из самых протяженных сооружений, построенных на Земле человеком (что наводило на мысль, будто бы где-то еще есть кое-что подлиннее), она тянется, змеясь, через пустынное сердце Австралии и призвана не допускать соприкосновения динго с домашним скотом» и т. д.

Вернувшись в отель, я позвонил Марианне по номеру, который сообщила мне Лейла, хотя и заранее знал, что толку от этого не будет, как в принципе, так и потому, что Марианна уже несколько раз сменила его с тех пор, как обосновалась в Сиднее.

На автостоянке мотеля «Хиллтоп» в Брокен-Хилл торчали три смешных, неуместных дерева — пальма и два эвкалипта, они вносили что-то беспорядочное в прямолинейные очертания белых линий, ограничивающих место парковки. Здесь-то я наконец встретился с Тони Мейо, он сидел за рулем грузовика со строительными материалами, предназначенными для ремонта ограждения. Заняв место рядом с ним, я увидел на приборном щитке скальп динго, рыжий и такой шелковистый, что напоминал не собачью шкуру, а какой-нибудь ценный мех; на заднем же сиденье помимо других, менее примечательных предметов валялся хвост кенгуру, жесткий, словно бейсбольная бита, с ярким, как свежий ростбиф, срезом.

Чтение книги Вудфорда вселило в меня беспокойство. В этом произведении, где он описывает свою экспедицию вдоль ограды, предохраняющей от собак (или от динго), начавшуюся у берега Большого Австралийского залива, что на юге континента, до склонов Большого Водораздельного хребта в Квинсленде, то есть путешествие длиной в несколько тысяч километров по регионам, чаще всего пустынным, Вудфорд, будучи сам горожанином-интеллектуалом, может статься, даже с душком экологической впечатлительности, сначала движимый желанием поладить с хозяевами тех мест, куда он пожаловал как гость, а затем охваченный, повидимому, искренними чувствами благодарности и восхищения, взирает на «обходчиков стены» и, шире, на весь персонал, связанный с охраной и ремонтом ограды, как на подлинные образцы мужественности, рыцарей диких чащоб, жадных до откровенных бесед, всегда в акубрах — мягких фетровых шляпах с широкими полями, вечно хлещущих пиво до трех часов ночи, а два часа спустя уже встающих достаточно свежими и бодрыми, чтобы тотчас пуститься вдогонку за целым выводком диких поросят, разбивать им головы одним ударом о камень, стрелять кенгуру с такого близкого расстояния, что глаза у них выплескиваются из орбит, и все это с полной невозмутимостью, почти словечка не проронив. Хотя Вудфорд вовсе не стремился к подобному эффекту, некоторые пассажи его книги настолько ужасают, что могли бы затмить даже худшие из сцен уже помянутого выше романа Кеннета Кука.

Чтобы воздать должное Вудфорду, которому я многим обязан, ведь это он позже свел меня со всеми, кто мне здесь помогал, за исключением Тони Мейо, а также затем, чтобы не отвратить, боже упаси, кого-нибудь от чтения его книги, в трактовке избранного сюжета куда более удачной, чем сочинение Филиппа Холдена, свидетельствую, что, с другой стороны, Вудфорд сумел блистательно передать все самое прекрасное и тревожное, что есть в австралийских ландшафтах: никто не может прочитать, например, его рассказ о пересохшем резервуаре для воды «Грин Галли» близ Тильча-Гейт, где в 1959 году две маленькие девочки умерли от жажды, между тем как их родители, у которых сломался автомобиль, ушли за подмогой, — человек, рассказавший автору эту историю, утверждал, что эти девочки спустя годы после случившейся драмы окликнули его по имени, когда он, запоздав, оказался в ночное время, недалеко от того места, — так вот, никто не может, читая об этом, не испытать странного желания самому отправиться в Тильча-Гейт, чтобы так же вздрогнуть от ожидаемого испуга, уж не внушено ли такое искушение чрезмерной дозой пива с ломтем жареного поросенка.

Чем ближе мы с Тони Мейо подъезжали к Смитвильским складам (сперва по асфальтированному шоссе, потом по грунтовке, которой пользовались только скотоводы и обслуживающий ограду персонал, — кстати, выяснилось, что в «Бюро по уничтожению собак» мой спутник служит всего два года, до того он возглавлял предприятие по изготовлению проволочных заграждений, что сделало его специалистом в этой области), тем становилось очевиднее, что я зря боялся: в нем не было ни одной из тех характерных и пугающих черт, какими в своей книге Вудфорд наделяет ему подобных. Но вместе с тем мы оба достаточно быстро поняли, что возможности нашего общения ограничены в силу сугубого различия присущей обоим манеры говорить по-английски. Мне приходилось повторять ему каждую фразу по нескольку раз, он, беседуя со мной, был вынужден поступать так же, и мы волей-неволей решили не разговаривать, пока в том не возникнет крайней необходимости, как, например, в случае, когда он попросил меня выйти из машины, чтобы открыть ворота в заграждении овечьего пастбища.

На Смитвильских складах нас ждали жена и сын Тони Мейо, все вели себя в высшей степени сердечно, но несовместимость в области произношения давала себя знать тем сильнее, чем больше было собеседников, и я снова должен был искать спасения в молчании, но, увы, не в той мужественной немногословности, которая так восхищала Вудфорда в персонажах его книги, — я скорее раздражал, походя на ребенка, который витает в облаках и, может быть, малость придурковат. Поэтому, кажется, семья хозяина относилась ко мне по-особенному мило, словно к инвалиду или домашнему животному. К тому же у миссис Мейо имелось несколько собак, с которыми я замечательно поладил, и я видел, скольких трудов ей стоило выкармливать из бутылочки теленка с соседнего ранчо, управляющий которого только что угодил за решетку, до такой степени забросив свою скотину, что заняться ею суд поручил профессиональному охотнику региона.

На следующий день после моего приезда я ранним утром осмотрел Смитвильские склады, расположение которых своей простотой напоминало военные укрепления, утратившие стратегический смысл: у подножия металлической башни-водокачки теснилось с полдесятка бунгало, в том числе то, что принадлежало Тони Мейо, директору складов, оно выделялось чуть большими размерами и наличием маленького садика, — это было нечто вроде автоприцепов, покинутых с тех пор, как здешний персонал обзавелся стационарными жилищами, в ангаре размещались механическая мастерская, топливное хранилище, генератор и пустой контейнер, некогда принадлежавший, судя по эмблеме в виде аллигатора, транспортной компании «Митсуй ОСК лайн». Складской автопарк насчитывал несколько грейдеров, предназначенных в основном для разравнивания дюн, которые неустанно наметает ветром к подножию ограды, вездеходы, снабженные радиосвязью, и мотоциклы, приспособленные для местных непроходимых дорог. Перед домом Тони стоял также пикап его дочери, чье заднее стекло было испещрено наклейками, призывающими пить пиво, посещать такой-то паб, поддерживать такую-то местную команду регбистов, «забыть о корсетах и спасать ковбоев (а не всякую тварь)» Австралии — все, так или иначе связанное с разведением овец и доходящей иногда до одержимости ненавистью к «зеленой швали», к экологам; имелась, наконец, и наклейка с советом использовать «Doggone — яд против диких собак, защищающий скот и австралийскую фауну» (по-моему, упоминание о фауне здесь было не более чем данью приличиям) — на логотипе этого продукта красовалась голова динго, безобразно оскаленная, с громадными клыками, с которых капала слюна.