Читать онлайн «Химера и антихимера». Страница 5

Давайте обратимся к работам наших великих современников. И прежде всего к книге Питера и Джин Медаваров («Наука о живом», М.: Мир, 1983). Питер по специальности иммунолог, является первооткрывателем иммунологической толерантности. В зрелую пору своей творческой деятельности он пришел к идее рассказать о живом и об эволюции органического мира. В предисловии к книге можно узнать, что авторы «… глубоко благодарны тем научным учреждениям и фондам, которые обеспечивали условия, способствовавшие написанию...книги, особенно Аспеновскому институту по изучению человека (штат Колорадо) и прелестному приюту Рокфелеровского фонда на горном склоне над озером Комо-вилле Сербеллоне».

Автор книги, которую вы сейчас читаете, не испытал удовольствия быть обласканным разными фондами; более того, не было даже компьютера для работы, поэтому приходилось обращаться с просьбами о компьютере и к школьному товарищу, и в школу, где учится сын, и к учёному секретарю НИИ экологии, и в медицинский институт (за помощь им низкий поклон). Писал урывками: то после работы, то вместо работы. И дело все таки шло...

Но обратимся к книге Медаваров «Фредерик Гоуленд Хопкинс, отец английской биохимии, даже сказал в 1913 году на съезде британской ассоциации содействия развитию науки, что жизнь «есть выражение особого динамического равновесия в полифазной системе». Этот взгляд словно бы получил некоторое подкрепление, когда благодаря работам английского физика Джона Десмонда Бернала и других ученых было установлено существование «жидких кристаллов» - то есть подчинение растворов законам кристаллической структуры. Теперь, однако, уже никто не считает, что химия коллоидов представляет собой особый вид химии — что коллоиды обладают свойствами, отличными от тех, которые следует отличать от растворов, содержащих очень большие молекулы, часто несущие электрические заряды... Нередко приходится сталкиваться с довольно наивным предположением, что, поскольку процесс развития и эволюции подразумевает увеличение видимого порядка, значит, живые организмы ухитряются в каком-то смысле обойти или обмануть второй закон термодинамики. Хотя на самом деле живые организмы ему все же подчиняются, в определенном смысле можно сказать, что они смеются над его духом, если не над буквой, - ведь эволюция и развитие обычно сопровождаются увеличением упорядоченности и сложности. Однако не следует заходить в этом утверждении слишком далеко, поскольку увеличение видимой сложности в процессе развития частично является своего рода картированием одной формы порядка в другой — переходом генетической информации, содержащейся в нуклеиновых кислотах хромосом, в иную форму порядка, воплощенную в специфических белках, ферментах, а также в структурах организма. В любом случае второй закон термодинамики приложим только к замкнутым системам — к таким, в которых не существует никакого обмена веществом или энергией с внешней средой. А все живые организмы в термодинамическом отношении являются открытыми системами, и происходящее в них увеличение упорядоченности оплачивается общим увеличением беспорядка в их окружении (смотрите великолепную книгу Э.Шредингера «Что такое жизнь? С точки зрения физика», к которой я вас и отсылаю).

Закончить беседу о сущности жизни также хочется цитатой из Медаваров: «Дискуссии на тему... «истинного» значения слов «живой» и «мертвый» показывают, что разговор ведется на очень низком биологическом уровне. Эти слова не имеют никакого реального внутреннего смысла, до которого в конечном счете можно было бы докопаться. Небиолог, употребляя слово «мертвый», подразумевает под ним «прежде живой»; камни он называет мертвыми лишь в переносном смысле и никогда не назовет живыми кристаллы; но он может отличить живую лошадь от мертвой и, более того, припомнить подходящую пословицу, которая опирается на различие».

Авторитет П. Медавара высок, но непривычны его суждения о бессмысленности терминов «жизнь» и «живое». Современный ученый предлагает нам в исследовании жизни идти туда, - не зная куда, и искать то — не зная что. Как выйти несчастному советскому студенту на дорогу разума? Не поможет и всезнающий марксизм-ленинизм. А дорога, между тем, есть. И мы вступаем на нее, вспоминая Иммануила Канта, который писал, что познаются лишь явления вещей, суть же их остается непознаваемой... Наверное, познание сути есть начало собственной смерти.

«Все течет, все идет вперед и ничто не останавливается», - говорил две с лишним тысячи лет назад один из величайших философов древности Гераклит. Эмпедокл — другой греческий мудрец, живший в пятом веке до н.э., проповедовал теорию, имеющую некоторое, правда весьма отдаленное, сходство с теорией Дарвина. «Земля, - говорил Эмпедокл, - возникла из хаоса и вскоре покрылась растениями; вслед за ними появились и животные. Однако ни те, ни другие нисколько не подходили на современные нам формы животных и растений. Это были какие-то безобразные, чудовищные создания, вернее даже «обрывки» созданий. Они не могли долго просуществовать на земле и рано или поздно погибали. Им на смену явились другие существа, построенные гармонично и приспособленные к жизни. От них-то и произошли все ныне живущие организмы».

Разве уже в этой философии не проходит мысль об изменчивости организмов, о гибели форм неприспособленных и о торжестве приспособившихся? Позднее подробное воззрение на природу стал распространять римский философ Лукреций, решившийся в своей знаменитой поэме «О природе вещей» дать картину жизни и объяснить те законы, которые управляют ею независимо от вмешательства богов. «Сначала, - говорит Лукреций, - земля одела холмы зеленым ковром, составленным исключительно из трав, и всюду по зеленым полям и лугам брызнули миллионы цветов. Затем ожесточенная борьба завязалась между деревьями, из которых каждое протягивает ветви в воздух... Только позднее земля произвела множество животных, потому что животные не могли же упасть на нее с неба, или растения выйти из пучин моря... В течение первых столетий многие животные необходимо должны были погибнуть, не имея возможности размножаться и продолжать свое существование. Те же, которых мы видим живущими вокруг нас, находят себе защиту в прирожденной хитрости, силе и ловкости...» В этих словах Лукреция просматриваются намеки на учение о борьбе за существование и выживании наиболее приспособленных. Таким образом, уже в древности в умах выдающихся людей носились мысли, получившие развитие в теории Дарвина.

XVIII век нашей эры произвел много теорий, творцы которых должны по справедливости считаться предшественниками Дарвина. Так, в 1749 году в Амстердаме была издана книга с довольно длинным и витиеватым названием «Теллиамед, или беседы индийского философа с французским миссионером об уменьшении моря, об образовании земли, происхождении человека и т.д.» Автором этой книги был некто Де-Малье. Смешны и курьезны подчас рассуждения почтенного Де-Малье, фантастично большинство его аргументов, но, несмотря на это, в книге, которая написана с редким блеском и остроумием, намечена совершенно верная мысль о способности организмов видоизменяться и превращаться в новые организмы.

Вот для примера несколько рассуждений о происхождении растений, а также морских и наземных животных. «В начале земля была покрыта сплошным океаном. Когда часть суши обнажилась, то растения, покрывающие прежде дно морское, превратились в растения наземные. Та же часть постигла и морских животных: очутившись на поверхности вышедшей из-под воды суши, они преобразились в животных наземных. Плавники рыб высыхали на воздухе, трескались и расщеплялись, и дело кончилось тем, что передние плавники превратились в крылья, задние — в ноги, чешуя — в перья, а рыбы — целиком в птицу».

Кстати, так ли уж отличаются эти пророческие мысли от того, что узнают студенты медики или биологи о выходе кистеперой рыбы в глуби веков из океана на сушу. Это хорошо ими воспринимаемое положение заканчивается сведениями о появлении земноводных, в частности, лягушек. Интересно отметить, что вес кистеперых рыб может доходить до 80 кг.

Достойным продолжателем воззрений Де-Малье был Родиг, живший в конце XVIII века. Родиг оказался еще более смелым сторонником теории превращения одних организмов в другие. Он думал, что не только морские животные способны превратиться в наземных, но и наземные, попавшие в воду, могут преобразиться в какое-нибудь животное вроде кита или тюленя.

Как-то странно после Де-Малье и Родига упоминать имена Бюффона, Тревирануса, Канта, Гете. Великий философ, гениальный поэт и знаменитые натуралисты, очень может быть, почувствовали бы себя неловко, очутившись в таком непопулярном обществе. Но суд истории – суд беспристрастный, воздающий каждому по делам – решил иначе. Талантливые дилетанты в области науки, Де-Малье и Родиг, должны иметь право на внимание и благодарность потомства; они по мере своих сил и знаний добросовестно служили тем же идеям, которые нашли себе более серьезных истолкователей в лице Бюффона, Канта, Ламарка, Дарвина. Кто знает, возможно, через несколько столетий некоторые аргументы современного естествознания покажутся нашим потомках такими же поверхностными и наивными, какими кажутся сейчас доводы Де–Малье и Родига.