Читать онлайн «Роман с бабочками». Страница 24

Спешно составляются списки видов Азии, Африки, Австралии, Северной Америки. Дик называет это «биологической переписью»:

— Мы пишем телефонные книги.

Что вы узнаете, позвонив по «номеру» из этой книги? Не рассчитывайте, что удастся поболтать всласть. Если вам нужна информация о том, как бабочка живет, спаривается, производит на свет потомство — вы узнаете немного.

— Сколько же всего мы НЕ знаем! — восклицает Дик, и в его голосе одновременно звучат восторг и досада. — Потратьте неделю на изучение какого-нибудь малоизвестного насекомого — и вы станете в этом вопросе главным авторитетом на свете. Мы погрязли в невежестве.

И он подпрыгивает за очередной книжкой.

В 1984 году куратор музейных коллекций Фил Экери и Дик Уэйн-Райт совместно подготовили два важных труда — «Биология дневных бабочек» и «Бабочки семейства данаид, их кладистика и биология». К 1990 году Фил почувствовал: хватит сидеть на двух стульях. Нужно выбирать — либо исследования, либо работа с коллекциями.

— И я как-то сам незаметно сдвинулся на стул с надписью «коллекции», — говорит он сегодня.

Одна из его главных задач — борьба с вредителями. Коллекционеры-натуралисты издавна жаловались на то, как трудно сохранить собранное. В 1702 году Элинор Глэнвилль писала Джеймсу Петиверу:

Я долго году не жила дома и сохранила мало растений. Чисткою же моих бабочек пренебрегала столь долго, что клещи мне немалый урон нанесли. Я потеряла не менее сотни из наилучших, поместив их в страхе перед Пауками и Мышами в самое безопасное место. Но в затхлом воздухе клещи, верно, еще сильнее плодятся, так что Жуки мои все заплесневели, заросли белой коркой плесени, а когда я стала ее сдирать, раскололись на части. Клянусь, я больше никогда не оставлю их в таком небрежении, пока жива.

Сейчас лондонскому Музею естественной истории больше всего досаждают личинки жуков: серо-золотистого кожееда антренуса (Anthrenus samicus, примерно в одну десятую дюйма длиной), американского клита (Reesa vespulae, его самки могут размножаться без участия самцов), мехоеда (Attagmus smimovi) и хлебного точильщика (Stegobium paniceum). Фил и Дик называют их обобщенно «музейными жуками» (кстати, существует особый вид, который так и называется — Anthrenus museorum).

Вот классический сценарий: самка жука, обитающая в каком-нибудь птичьем гнезде на музейном карнизе, влетает в окно, чтобы отложить яйца там, где приятно пахнет, — а нравится ей, например, аромат мертвых насекомых, хранящихся в деревянных шкафах. Жучиха откладывает яйца на дверцу, личинки вылупляются, протискиваются в какую-нибудь трещинку в шкафу и принимаются за еду. Лет двадцать тому назад в музее объявился новый вид жуков, у которых была препротивная привычка: откусят кусочек от одной бабочки и переключаются на другую. Такие вандалы могут перепортить до половины экземпляров в ящике. На сытных музейных хлебах жук так отъедается, что выбраться назад через трещину уже не может. И вот сотрудник музея выдвигает ящик. Один дохлый жук. Гора объедков вместо бабочек.

По оценке Фила, ежегодно происходит примерно сорок вторжений вредителей в ящики хранилища (напомним, всего здесь 120 тысяч ящиков). Долгое время музейщики полагались только на пестициды, пока не убедились в очередной раз, что яды, действующие на беспозвоночных, опасны и для млекопитающих. Испарения пестицидов накапливались в закрытых ящиках. Выдвигаешь — и тебя окутывает облако ядовитого газа. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как здесь в последний раз применяли нафталин, но я и сейчас чувствую его запах, проходя между шкафами.

Теперь коллекции приходится сохранять, не прибегая к инсектицидам. Новые поступления (все, что прислано учеными или приобретено музеем) для начала вымораживаются — выдерживаются семьдесят два часа при температуре минус тридцать градусов по Цельсию. Жуки при такой температуре гибнут. Глубокой заморозке подвергаются и зараженные ящики. Мало-помалу Фил обзаводится «приличной музейной мебелью» — заменяет антикварные полированные шкафы серыми стальными боксами повышенной герметичности. Боксы группируются в неказистые горизонтальные секции, каждый из них можно открыть так, чтобы не потревожить остальные части коллекции.

В конце концов придется герметизировать все здание, а сотрудники будут вынуждены отказаться от привычных методов работы. Фил показывает на раковину в углу кабинета:

— Тут, например, создается микрообласть повышенной влажности. Около таких раковин полно сеноедов. Зайдет кто-нибудь, поставит на минутку у раковины ящик — и готово дело!

Кабинет Фила не блещет особым порядком. Из-под завалов хозяин вытаскивает материалы своего нового проекта — выставки семидесяти трех типовых экземпляров дневных бабочек, добытых Генри Уолтером Бейтсом. Фила интересует, как именно Бейтс препарировал своих бабочек и какие меры предосторожности предпринимал, дабы они благополучно добрались до Британского Музея.

— Хотите взглянуть?

Не проходит и доли секунды, как я уже вылетаю вслед за ним из кабинета — вероятно, унося на себе парочку сеноедов.

Фил ведет меня по каньонам из полированного дерева. В музее он работает с 1965 года. В своих статьях он забавно описывает ежегодные конференции видных энтомологов в 60–70-е годы: «Каньоны между шкафами оглашались торжествующими заявлениями типа „Новый рекорд для Шропшира!“, сделанными с безупречным выговором, но с карикатурно чеканной дикцией, которой, по-видимому, в основном и обучают в британских частных школах».

— С чего началось мое увлечение? — переспрашивает он. — Что ж, я не из тех, кто родился с сачком в руках. Трех с половиной лет от роду я еще не выращивал капустниц. Полагаю, в штате Музея естественной истории преобладают те, кого привлекает естественная история. Я же люблю само музейное дело. Мне нравится раскладывать всякие штучки ровными рядами и прикреплять к ним красивые ярлычки. С одинаковым успехом это могли бы быть бабочки или кремневые ружья. Я с упоением составляю описи. У меня высокий порог скуки.

Мы останавливаемся перед нужным шкафом. Фил небрежным жестом выдвигает ящик. Я и не думала, что они такие яркие… Голубая с желтым Nessaea batesii Лазурная Aslerope sapphira.

Фил предполагает, что Бейтс распяливал и накалывал бабочек на булавки в полевых условиях, а затем пересылал торговому агенту, который накалывал их заново, слегка повреждая грудки.

Фил показывает мне поврежденную бабочку.

Не заставляя себя упрашивать, он ведет меня посмотреть птицекрылов — птицекрыл королевы Александры и птицекрыл голиаф также добыты в XIX веке. Зелено-голубые крылья занимают пол-ящика. Громадное брюшко желтое. Зеленый цвет — чистый-чистый, из палитры основных цветов.

Фил обращает мое внимание на пробоины в крыльях некоторых самок. В 1890 году один коллектор описал, как он купался и вдруг увидел птицекрыла. Натуралист поскорее выкарабкался на берег, схватил сачок и голышом понесся по джунглям: «Наступаю босой ногой на острый камень, растягиваюсь на земле, но тут же вскакиваю и продолжаю погоню вдоль пляжа. И наконец, в тот самый момент, когда моя беглянка начинает набирать высоту среди деревьев, настигаю ее и одним хорошо рассчитанным движением ловлю в сачок. Всякий пылкий энтомолог легко вообразит мои чувства в этот момент».

Позднее наш счастливый нудист заметил еще нескольких: «Поскольку они держались высоко над деревьями, я решил сбить их мелкой дробью. При мне была двустволка шестнадцатого калибра, в один из стволов которой была вставлена „трубка Морриса“[16] калибра 0,360; с ее-то помощью я и добыл еще двух самок».

Фил задвигает ящик, точно убирает в сейф драгоценности. Птицекрылы уплывают во тьму. Филу нужно вернуться к работе. Он говорит, что Дэвида Картера, еще одного хранителя коллекций, я могу подождать здесь, за столом в конце этого вот коридора, в каньоне между шкафами, совсем рядом с бабочками, собранными Генри Бейтсом. Спасибо, мы отлично провели время. Пока!

Они мне так доверяют, что не боятся оставить без надзора? Неужели это не сон?

Сажусь за стол. Жду Дэвида Картера.

Но тут же вскакиваю и крадусь к ближайшему шкафу.

Медленно, стараясь не шуметь, выдвигаю ящик. Свет падает на ряды крыльев — зеленых в крапинку и красных с разводами. Кремовые тона. Шевроны. Оставляю ящик полуоткрытым и перехожу к другому.

Траурницы, которых в Англии еще называют кэмбервеллскими красавицами. Великолепный дневной павлиний глаз. Нимфалис v-белое.

Иду на цыпочках вдоль деревянных стен каньона, выдвигаю еще два ящика, еще три, еще пять… Калиго, геликониды харитонии, ленточники камилла. Пусть ни один ящик не останется закрытым! Бабочки начинают шевелиться, налегают крыльями на прозрачные крышки, воспаряют яркими призраками в воздух, просачиваясь сквозь стекло.