Читать онлайн «О начале человеческой истории». Страница 9

Общим недостатком всей этой серии сравнительно-психологических противопоставлений является прежде всего неудовлетворительное знание зоологии. Я имею в виду действительную зоологическую науку, а не засоряющие её займы понятий и терминов из сферы социальной жизни и психики человека. Получается, конечно, замкнутый круг, если сначала переносить на животных некоторые свойства человека, затем утверждать, что у животных эти свойства стоят на более низком уровне, чем у человека, а затем определять сущность человека по его способности поднять эти свойства на более высокий уровень. Подлинная биологическая наука ведёт войну со всяким антропоморфизмом. Для изучающих начало человеческой истории открыт и обязателен вход в зоологию на её современном уровне.

Только на этой строго зоологической платформе и должны были бы предприниматься все попытки вскрыть коренное отличие человека от животных с помощью психологического анализа нижнепалеолитических грубо оббитых кремней. Догадки отпадали бы одна за другой. Нашлись бы и примеры использования животными искусственных «посредников» между собой и объектами, и «отвлечение» от прямого мотива деятельности, и изготовление орудий «второй степени», и «стереотип» изделий. Словом, широкое привлечение данных зоологической науки неминуемо должно устранить из научной литературы все наивные усилия подобрать простой сравнительно-психологический ключ к проблеме начала человеческой истории.

Рассмотрим более пристально один из вариантов рассуждений. Говорят, что орудия древнейшего человека отличаются от любого подобия орудий, как и от любых искусственных сооружений, наблюдаемых у животных, одним решающим признаком, свидетельствующим об особой психической силе человека.

Все приёмы воздействия на среду присущи данному виду животных неизменно, тогда как человеческие орудия изменяются, эволюционируют при неизменности телесной организации, т. е. морфологии человека как вида. В доказательство приводится не только смена типов орудий со времени появления вида Homo sapiens, т. е. в верхнем палеолите и позже. Нет, указывают на то, что изощрённый глаз археолога различает этапы развития шелльских орудий, изготовлявшихся гоминидами типа археоантропов (питекантропов). Тем более различимы разные стадии техники мустьерской эпохи, связываемой с палеоантропами (неандертальцами). Это наблюдение ряду археологов кажется решающим для проведения грани между человеком и животным (А. П. Окладников, П. И. Борисковский, М. З. Паничкина). Правда, подчас антропологи отмечают, что ведь до появления Homo sapiens и сами гоминиды физически менялись, эволюционировали, причём не медленнее, чем их орудия (Я. Я. Рогинский). Но допустим на минуту, что их морфология оставалась неизменной. Всё равно данное обобщение зиждется на игнорировании зоологии.

Возьмём далёкий пример. Вот что говорят современные данные об изменчивости и эволюции гнездования у некоторых видов птиц. Стереотип гнездования не остаётся нерушимым шаблоном. Иногда отклонения от него носят индивидуальный характер. Подчас же резкое отклонение от видового стереотипа принимает устойчивый и нарастающий массовый характер в связи с экологическими изменениями. Птицы обнаруживают экологическую и этологическую пластичность при полной неизменности их анатомии. Другой пример, тоже из орнитологии: хорошо изучено изменение напевов (голосов) у некоторых географических групп птиц одного и того же вида при полной неизменности видовой морфологии.

Как видно из этих двух примеров, общий шаблон или стереотип сдвигается, однако в известной связи с изменчивостью экологических условий. Но ведь ископаемые гоминиды жили как раз в условиях очень нестабильной, многократно менявшейся природной среды с перемежающимися похолоданиями и потеплениями, со сменяющимися сухостью и влажностью, со сменяющимися биогеоценозами. Орудия нижнего и среднего палеолита изменялись ни в коем случае не быстрее этих экологических перемен. Есть полное основание считать, что и с появлением Homo sapiens изменения его каменной техники в верхнем палеолите ещё долго не обгоняли по своему темпу изменений природной обстановки позднего плейстоцена.

Значительно позже, чем допускают археологи, в конце плейстоцена, совершается действительный разрыв в темпах развития человеческой материальной культуры и окружающей человека природы. Может быть, это и есть в экологическом смысле начало человеческой истории?

Итак, все попытки добиться от палеолитических каменных орудий ответа на вопрос об основном отличии человека от животных построены на желании видеть в древних каменных орудиях своего рода скорлупу, раздавив которую мы найдем понятие «труд», которое в свою очередь — скорлупа, скрывающая суть дела, ум, психику человека. Однако, чем больше акцентируется «коренное отличие» человека от животных, тем более туманными становятся механизм и непосредственные причины перехода от одного к другому.

Задача настоящей главы — ещё не описание или исследование начала человеческой истории, а попытка «очищения рассудка», как выражались некогда философы, т. е. рассмотрение логики и методологии этой проблемы. Продолжим критику всякого вообще мышления о «сущности человека» как неизменном качестве.

Такое мышление генетически восходит опять-таки к богословской схеме: из суеты земного странствия человек внешним велением снова вернётся в лоно божье таким же, каким и изошёл. Эта схема не принадлежит только средневековью, она находится на вооружении и очень сильных отрядов современных учёных. Так, она составляет философскую основу десятитомной католической «Historia mundi». Тезис о неизменной, константной сущности человека, начиная с питекантропа и его шелльских орудий, изложен во вступительной статье основателя этого издания боннского историка и теолога Ф. Керна. Философия истории Керна и его сподвижников сводится к тому, что «природа человека» никогда не менялась с того времени, когда он был создан; душа, составляющая природу человека и отличающая его от животного, есть явление качественно неизменное, оно проявляется в труде, культуре, нравственности, языке, пользовании огнём и в других «изначальных явлениях человеческого бытия»[18].

Рассмотрим теперь другой, несколько отличающийся путь мышления о начале истории.

Согласно этому варианту, то, что характеризовало человека вначале и что составляет его истинную природу, было в ходе дальнейшей истории в большей или меньшей мере утрачено и подлежит восстановлению. Такое мышление тесно связано с развитием способности человеческого ума ставить сознательно цель переустройства общества. С тех времён, как люди стали ставить перед собой такого рода общественные цели, они старались осознавать их как борьбу за восстановление утраченного прошлого. Так, ещё в древности сложилась устойчивая, владевшая умами легенда о «золотом веке». Хилиазм отвечал чаяниям его восстановления. Народные христианские ереси отождествляли это с установлением «царства Христа» на земле. В дальнейшем, чем радикальнее было намерение изменить мир, тем отдалённее бралась точка прошлого, где помещался идеал. Теория естественного права и естественного состояния хронологически исчерпала этот круг возможностей: для обоснования буржуазного идеала переустройства общества была взята идеально отдалённая точка, т. е. апеллировали не к дедам, не к старине, не к раннему христианству, а просто к тому, что было «с самого начала». Рационализм XVII–XVIII вв. неизменно опирался на пример «дикарей», живших в «неиспорченном», «исходном» состоянии. Нередко схема мышления получала обратный знак: чего-то в начальном состоянии не было, затем оно возникло и в качестве «злоупотребления» или «человеческого измышления» подлежит упразднению. Но ни севарамбы Верасса, ни обезьяноподобные добрые дикари Руссо, ни злые дикари Гоббса, ни всё более облекавшиеся научной плотью представления XIX в. о первобытном, т. е. начальном, человеке не были и не могли быть отражением действительного прошлого: слишком много стекалось туда, к этому началу, представлений о желаемом и предвосхищаемом будущем. «Естественное» «изначальное» состояние бесконечно варьировалось у разных авторов как в связи с изменением классовых идеалов, так и в связи с накоплением этнографических и археологических знаний, фактов, всё более усложнявших задачу узнавания идеала в первобытности. Поскольку опорой буржуазного общественного мышления в его развитии долго оставалось понятие «естественных свойств человека», присущих ему «с самого начала», постольку именно там, в исследованиях самых начальных эпох человеческой истории, нагромождалась вся основная масса заблуждений буржуазного, да и вообще ненаучного мышления.

Идея первобытного бесклассового коллективизма, «первобытного коммунизма» представляет значительно более сложную и обоснованную картину, противостоящую буржуазным идеям о естественном состоянии, включающем частную собственность, индивидуальную инициативу, религию, войны и т. д. Но и к идее «первобытного коммунизма» слишком часто примешивается кое-что от утраченного рая или не испорченной классовым антагонизмом природы человека. Между тем малейший привкус любования и идеализации неумолимо враждебен научному познанию действительной картины первобытности.