Читать онлайн «О начале человеческой истории». Страница 117

Во-вторых, столь же странно, на первый взгляд, прозвучит утверждение, что люди — единственный вид способный к абсурду, а логика и синтаксис, практическое и теоретическое мышление — его «дезабсурдизация». Правда, зоопсихологи пытались штурмовать проблему «заблуждения» у животных. Однако оказалось, что животное может быть «обмануто» экспериментатором или природной средой, но его реакция сама по себе вполне рациональна. Когда говорят о «пробах и ошибках», то это — категории экспериментатора, в сознании которого есть придуманная и поставленная им перед животным «задача». Но организм животного ведёт себя в любой искусственной ситуации с физиологической точки зрения совершенно правильно, либо даёт картину нервного срыва (неадекватные рефлексы), сконструировать же абсурд, или дипластию, его нервная система неспособна. Всё развитие человеческого сознания в ходе истории есть постепенное одоление первоначальной абсурдности, её сдвиг на немногие краевые позиции.

Эти два предварительно схваченных здесь отличия людей и будут систематически рассмотрены в этой последней части настоящей книги. Все предыдущие главы служили подступом. Данная глава должна осветить, хотя бы в посильном приближении, первую из двух отмеченных человеческих загадок.

Антропологи уже вполне удовлетворительно выяснили анатомо-морфологическую эволюцию человека. С их точки зрения, для ответа на вопрос о происхождении человека, достаточно с помощью сопоставления скелетов установить, что неоантроп развился из палеоантропа, последний — из археоантропа (питекантропа) и т. д. Для них даже удобно, если это эволюционное древо рисуется не ветвистым, а прямым, как корабельная мачта: ведь им надо знать только, кто из кого произошёл; предка можно посчитать исчезнувшим с того момента, как появился потомок.

Однако, поскольку эта работа в основных чертах выполнена, главной проблемой антропогенеза уже становится не морфологическое отличие неоантропа от предковой формы, а его жизненные отношения с ней. Человек не мог не находиться в тех или иных отношениях с видом, от которого он постепенно стал отличаться и отдаляться. Это были отношения экологические или биогеографические, отношения конкуренции, или симбиоза, или паразитизма, или какого-либо ещё типа. Ведь различия углубляются лишь в процессе дивергенции разновидностей, поначалу же они незначительны. Наука об антропогенезе, думается, должна, наконец, стать наукой о конкретных биологических отношениях людей и той предшествовавшей формы, от которой они ответвились. Научной несообразностью является взгляд, будто все особи предкового вида превратились в людей. Ещё бессмысленнее думать, что они перестали рождаться на свет с тех пор, как некоторые путём мутации стали людьми. Не лучше и идея, что немногие, ставшие людьми, в короткий срок лишили кормовой базы всех отставших и те быстро перемерли: на земле до сих пор остаётся довольно пищевых ресурсов для множества видов животных.

Все эти несуразицы только подчёркивают неоправданность упорного избегания размышлений о реальных взаимоотношениях двух разновидностей, которые, вероятно, лишь в ходе этих взаимоотношений стали подвидами, а затем и разными видами, продолжая и на этом таксономическом уровне находиться в биологических отношениях друг с другом. Таким образом, к науке об антропогенезе предъявляется пожелание перенести, наконец, главное внимание с вопроса об отличии людей от их ближних биологических предков на вопрос о реальных отношениях людей с этой предковой формой.

Мы приближаемся в науках о человеке к такому сдвигу, который можно сравнить с революцией в физике, развернувшейся в первой половине XX в. Роль, аналогичную «атомному ядру», здесь сыграет начало человеческой истории. Но сегодня это ещё только штурмуемая загадка. Если принять, что всё сказанное выше об экологии троглодитид более или менее соответствует истине, то начало человеческой истории круто переносится во времени в сравнении с принятой сейчас датировкой. Ещё недавно длительность истории определяли в полмиллиона — миллион лет, и уже эта цифра, в известной мере, оправдывала тезис А. Тойнби, что сравнительно с нею история всех вычлененных им «цивилизаций» (числом около двадцати) настолько кратковременна, что последовательностью их можно пренебречь и рассматривать их почти как одновременные друг другу, т. е. не имеющие соизмеримости с гигантской величиной бытия, людей на земле. Однако с тех пор раскопки Лики, Арамбура, Коппенса и других в Африке увеличили её ещё значительно больше, так что сегодня людям приписывают возраст около двух с половиной миллионов лет и, судя по всему, завтра могут последовать новые открытия ещё более древних костных останков австралопитеков в сопровождении примитивных оббитых камней. Но вот что касается неоантропа (Homo sapiens), он появляется всего 35–40 тыс. лет тому назад. Его исторический марш, обгоняющий темпы изменения окружающей природы, т. е. обретающий относительное самодвижение и ускорение (при неизменности телесной организации), начинается и того много позже. Следовательно, при изложенных представлениях исторический процесс радикально укорачивается. Если отсчитывать начало такового самодвижения с неолита, эти недолгие тысяч восемь лет человеческой истории по сравнению с масштабами биологической эволюции можно приравнять к цепной реакции взрыва. История людей — взрыв. В ходе её сменилось всего несколько сот поколений.

Толчком к взрыву, очевидно, послужила бурная дивергенция двух видов — палеоантропов (троглодитов) и неоантропов, стремительно отодвигавшихся друг от друга на таксономическую дистанцию подвидов, видов, родов, семейств, наконец, на дистанцию двух различных форм движения материи — биологической и социальной.

Именно природа этой дивергенции и есть «атомное ядро», тайну которого надлежит открыть. Для начала анализа ясно лишь, что, будучи процессом биологическим, она в то же время имела нечто, отличающее её от всякой другой дивергенции в живой природе. К тому немногому, что мы достоверно об этом знаем, принадлежит необычная быстрота данного ароморфоза — отпочкования нового прогрессивного вида. Отсюда можно сделать вывод, что между обоими дивергирующими видами должны были существовать и крайне напряжённые экологические отношения. Этого не было бы, если бы дивергенция с самого начала сопровождалась размежеванием ареалов. Вероятнее, напротив, что в пределах общего ареала происходило крутое размежевание экологических ниш.

Но главный вывод, который мы должны извлечь из стремительности дивергенции (а её отрицают только немногие антропологи, вроде А. Валлуа, держащиеся слабо обоснованной концепции происхождения Homo sapiens не из того или иного вида палеоантропов, а из «пресапиенсов», восходящих к среднему или даже раннему плейстоцену), состоит в том, что перед нами продукт действия какого-то особого механизма отбора. Причём, судя по быстроте его действия, он был чем-то скорее похож на искусственный отбор, чем на обыкновенный естественный отбор.

Мы покинули линию трансформации экологии троглодитид на том критическом этапе, когда полиморфный и политипичный род собственно троглодитов, или палеоантропов (не предрешая здесь о каких именно видах или разновидностях идёт речь) приблизился к новому экологическому кризису — возросшей трудности получения мясной пищи с помощью «живых орудий» или в конкуренции с размножившимися претендентами на биомассу так или иначе умирающих крупных животных. Новые формирующиеся в конце среднего плейстоцена биогеоценозы вытесняли прямоходящих плотоядных высших приматов, несмотря на всю их изощрённую приспособленность и приспособляемость.

По-видимому, природа оставляла теперь лишь очень узкий эвентуальный выход этим удивительным животным четвертичной эпохи, так круто развившимся и теперь обречённым на вымирание. Он состоял в том, чтобы нарушить тот самый, спасительный принцип «не убей», который составлял глубочайшую основу, сокровенный секрет их пребывания в разнообразных формах симбиоза с животными. Первое условие их беспрепятственного доступа к образующимся тут и там запасам или, вернее, остаткам мёртвого мяса, состояло в том, чтобы живое и даже умирающее животное их не боялось. Об этой своеобразной межвидовой атмосфере полуприрученности в одних случаях хищников, в других и во всё более преобладающих случаях — травоядных мы говорили выше. Троглодиты (палеоантропы) должны были оставаться безвредными и безобидными, т. е. не вызывающими никаких оборонительных реакций, напротив, кое в чём биологически полезными, например, сигнализирующими соседям в системе биоценоза о той или иной опасности. И вот вместе с критическим сокращением достающейся им биомассы они должны были вступать в соперничество с хищниками в том смысле, что всё же начать кого-то убивать. Но как совместить два столь противоположных инстинкта: «не убей» и «убей»?