Читать онлайн «Туннель Эго». Страница 14

Вы не можете сказать мне, держу ли я теперь в руке Зелёный № 24 или Зелёный № 25. Из психологических экспериментов с восприятием хорошо известно, что наша способность различать чувственные значения, такие, как оттенки, значительно превосходит нашу способность формировать о них непосредственное понятия. Но для того, чтобы говорить об этом особом оттенке зелёного, вам нужно понятие. Использовать расплывчатую категорию, вроде «некий тип светло-зелёного», не достаточно, так как вы теряете определяющее значение, конкретную качественную таковость переживания.

В пределах 430 и 650 нанометров, человеческие существа могут различить более, чем 150 различных длин волн, или различных субъективных оттенков. Но если попросить заново идентифицировать отдельные цвета с высокой степенью точности, тогда вам назовут не более 15.13 То же самое истинно для другого опыта с восприятием. Обычные слушатели могут различить около 1400 ступеней высоты звука в доступном для слухового восприятия диапазоне частот, но выделить таких ступеней в самостоятельные сущности могут лишь 80. Философ Diana Raffman из University of Toronto ясно выразила эту мысль: «Нам гораздо лучше удаётся различать воспринимаемые значения (то есть, производить суждения «одинаковое/различное»), чем идентифицировать или узнавать их».14 Технически, это означает, что мы не обладаем критериями интроспективной идентичности для многих из простейших состояний сознания. Наша перцептивная память чрезвычайно ограничена. Вы можете видеть и испытывать разницу между Зелёным № 24 и Зелёным № 25, если видите оба одновременно, но вы неспособны сознательно репрезентировать одинаковость Зелёного № 25 по прошествии времени. Конечно, вам может показаться, что это тот же самый оттенок Зелёного № 25, но субъективное переживание определённости сопутствует этой интроспективней вере, которая есть лишь кажимость, но не знание. Таким образом, просто и однозначно, элемент невыразимости присутствует в чувственном сознании: Вы можете испытывать мириады вещей во всей их славе и тонкости без средств их надёжной идентификации. Без этого, вы не можете говорить о них. Определённые эксперты виноделы, музыканты, парфюмеры — могут развить свои чувства до более тонкой степени различения и разработать специальные технические термины для описания своего интроспективного опыта. Например, дегустаторы могут описывать вкус вина как «связанный», «гербальный», «пикантный», «хитрый.» Тем не менее, даже эксперты в интроспекции никогда не смогут истощить огромное пространство невыразимых нюансов. Равно, как и обычные люди не смогут узнать цвет, соответствующий этому красивому оттенку зелёного, который они вчера видели. Этот индивидуальный оттенок вовсе не является неопределённым; это то, что учёный назвал бы максимально определяющим значением, конкретным и абсолютно недвойственным содержимым сознания. Как философу, мне нравятся подобные находки, потому, что они элегантно демонстрируют, каким тонким является поток сознательного переживания. Они показывают, что есть бесчисленное количество вещей в жизни, которое вы можете измерить, лишь испытывая их, что есть глубина чистого восприятия, которая не может быть схвачена или проникнута ни мыслью, ни словом. Мне также нравится озарение о том, что qualia, в классическом смысле, придуманном Clarence Irving Lewis, никогда не существовала — этой позиции также уверенно придерживается видный философ сознания Daniel C. Dennett. Qualia — это термин, использующийся философами для обозначения простых чувственных ощущений, таких, как краснота красного, ужас боли, сладость персика. Обычно, идея заключалась в том, что qualia формировала узнаваемые внутренние сущности, нередуцируемые простые свойства — атомы опыта. Однако, чудесным образом, эта история оказалась слишком простой — эмпирическое сознательное исследование сейчас показывает текучесть субъективного переживания, его уникальность, незаменимую природу единственного момента внимания. Нет никаких атомов, кусков сознания. Проблема Невыразимости — серьёзный вызов научной теории сознания, или, по крайней мере, обнаружению всех его нейронных коррелят. Задачу поставить просто: Чтобы обнаружить минимально достаточный нейронный коррелят Зелёного № 24 в мозгу, вам нужно сделать вывод о надёжности вербальных сообщений ваших испытуемых. То есть, вам нужно убедиться в том, что испытуемые могут корректно идентифицировать феноменальные аспекты Зелёного № 24 по прошествию времени, в повторяющихся опытах, в условиях управляемого эксперимента. Испытуемые должны быть способны интроспективно узнать субъективно испытанную «таковость» этого частного оттенка зелёного, а это кажется невозможным.

Проблема Невыразимости возникает для простейших форм чувственной осведомлённости, для тончайших нюансов зрения и осязания, вкуса и обоняния, а также для тех аспектов сознательного слуха, которые лежат в основе магии и красоты музыкального переживания. Но она также может возникнуть для эмпатии, для эмоциональной и внутренне воплощённой форм коммуникации (см. главу 6 и мою беседу с Vittorio Gallese, стр. 174). Опять таки, эти эмпирические открытия имеют значение для философии, потому, что они перенаправляют наше внимание на нечто, что мы всегда знали: Многие вещи, которые вы можете выразить при помощи музыки (или других форм искусства, например танца), являются невыразимыми, потому, что они никогда не могут стать содержимым умственной концепции или быть описаны словами. С другой стороны, если это так, тогда делиться невыразимыми аспектами наших сознательных жизней оказывается сомнительным занятием: Мы никогда не можем быть уверены в том, что наше общение было успешным; нет никакой уверенности в том, чем именно мы поделились. Более того, Проблема Невыразимости угрожает полноценности нейробиологической теории сознания. Если примитивы чувственного сознания трудноуловимы в том смысле, что даже переживающий субъект не владеет внутренними критериями для повторной идентификации их путём интроспекции, тогда мы принципиально не сможем сопоставить их с репрезентационным содержимым нейронных состояний. Некоторые внутренние критерии существуют, но они грубы: абсолюты, такие, как «чистая сладость», «чистый синий», «чистый красный», и так далее. Сопоставляя Зелёный № 24 или Зелёный № 25 с лежащими в их основе физическими субстратами, кажется систематически невозможным, потому, что эти оттенки слишком тонки. Если мы не можем произвести картирование, мы не можем и произвести и редукцию, то есть, прийти к заключению, что наше сознательное переживание Зелёного № 25 идентично определённому состоянию мозга в нашей голове.

Помните, что редукция это отношение не между феноменами, как таковыми, но между теориями. Т1 редуцируется до Т2. Одна теория, скажем, посвященная нашему субъективному, сознательному переживанию, редуцируется до другой, скажем, относительно широкомасштабной динамики в мозгу. Теории построены из предложений и концепций. Но если концепций определённых объектов в распоряжении одной теории нет, тогда они также не смогут быть обозначены в или редуцированы до концепций другой теории. Вот почему может оказаться невозможно сделать то, что хотелось бы сделать наиболее крутым учёным-исследователям сознания: показать, что Зелёный № 24 соответствует определённому состоянию в вашей голове.

Что же делать? Если идентификация невозможна, уничтожение видится единственной альтернативой. Если качества чувственного сознания не могут быть превращены в то, что философы называют соответствующими теоретическими сущностями, потому, что у нас отсутствуют критерии для их идентификации, тогда наиболее очевидный путь решения Проблемы Невыразимости может заключаться в следовании пути, о котором уже давно догадывались нейрофилософ Paul Churchland и другие, а именно — первым делом, отказать в существовании qualia. Не проще было бы сказать, что путём зрительного обращения к этому невыразимому оттенку Зелёного № 25, который находится перед нами, мы уже находимся в непосредственном соприкосновении с аппаратным свойством? Возможно, то, что мы переживаем, является не определённой репрезентацией феноменального содержимого, но самой нейронной динамикой? С этой точки зрения, наш опыт Зелёного № 25 был бы вовсе не сознательным опытом, но чем-что физическим — состоянием мозга. На протяжении веков, когда мы говорили о «качествах» и цветовых переживаниях, мы, по сути, ошибочно описывали состояния наших тел, внутренние состояния, которые мы никогда не признавали в качестве таковых; мы говорили о стенах Туннеля Эго.

Тогда мы можем постулировать, что, если нам не хватает необходимого знания от первого лица, тогда мы должны определить критерии третьего лица для этих невыразимых состояний. Если адекватных феноменологических концептов нет, давайте вместо них сформулируем нейробиологические концепции. Конечно, если мы посмотрим на динамику мозга, лежащую в основе того, что субъекты описывают в качестве своего сознательного переживания зелёности, тогда мы будем наблюдать одинаковость (в оригинале sameness — прим. перев.) на протяжении времени. В принципе, мы можем обнаружить объективные критерии идентичности, некоторые математические свойства, нечто, что остаётся тем же самым в нашем описании, связывающем опыт зелёного, который вчера пережил испытуемый, с опытом, который испытуемый переживает прямо сейчас. А после этого, смогли бы мы не говорить о наших внутренних переживаниях в нейробиологических терминах, произнося нечто вроде: «Вообразите Картезианский продукт многообразия опытного зелёного и петлю спокойствия Мёбиуса, то есть, мягкий K-3147, но стремящийся к Q-5128, также слегка напоминающий 372,509-мерную форму ирландского мха в нормальном пространстве»? Мне, на самом деле, нравится научная фантастика. Этот научно-фантастический сценарий, в принципе, возможен. Но хотим ли мы отказаться от нашей власти над нашими собственными внутренними состояниями — власти, позволяющей нам утверждать, что эти два состояния должны быть одними и теми же потому, что они ощущаются одинаково? Желаем ли мы передать эту эпистемологическую власть эмпирическим наукам об уме? Это и есть ядро Проблемы Невыразимости. Конечно же, многие из нас не были бы готовы совершить этот прыжок в новую систему описания. Из-за того, что традиционная бытовая психология является не только теорией, но и практикой, здесь может быть определённое количество более глубоких проблем, связанных со стратегией Churchland's того, что он называет «уничтожающий материализм». По его словам, «Уничтожающий материализм — это тезис о том, что наше повседневное понятие психологического феномена порождает радикально ложную теорию, настолько фундаментально ущербную, что и принципы, и онтология этой теории, в конце концов, будут скорее полностью замещены полной нейробиологией, чем плавно редуцированы к ней.»17 У Churchland оригинальная и освежающе иная точка зрения: Если мы, первым делом, оставим идею о том, что у нас когда-либо было нечто вроде сознательных умов и начнём развивать наши нативные механизмы интроспекции при помощи новых и более детализированных концептуальных различений, которые нам поставляет нейробиология, тогда мы также открыли бы гораздо больше, мы бы обогатили нашу внутреннюю жизнь, если бы стали материалистами. «Я предполагаю тогда, что те из нас, кто овладеет потоком и содержимым нашего субъективного феноменологического переживания, не будет бояться развития материалистической нейообиологии», пишет он. «Всё как-раз наоборот. Истинное пришествие материалистической кинематики и динамики психологических состояний и познавательных процессов создать не мрак, в котором наша внутренняя жизнь подавляется или затмевается, но рассвет, в котором её чудеса и хитросплетения наконец-то раскроются, особенно, если мы применим [её] по отношению к себе, в прямой само-сознательной интроспекции. Тем не менее, многие люди уклонялись бы от того, чтобы сделать нечто, что было ранее невыразимым, публичным достоянием, о котором они смогли бы общаться при помощи нейробиологического словаря. Они чувствовали бы, что это не то, что они сначала хотели узнать. Что более важно, они могут испугаться того, что, во время поиска решения задачи, мы, по ходу, потеряем нечто более глубокое. Теории сознания имеют культурные последствия. Я ещё вернусь к этому вопросу.