Читать онлайн «Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?». Страница 9

Чтобы довести эту мысль до конца, представьте, что вы должны войти в помещение, где проводятся тесты с шимпанзе, как я это делал каждый день. Позволю себе предположить, что вы не станете полагаться на бихевиористскую концепцию, отрицающую преднамеренные действия, а обратите пристальное внимание на настроение и эмоции шимпанзе, стараясь избежать их шалостей и пытаясь понять их поведение, точно так же, как вы поступаете с людьми. Иначе все может закончиться, как с моим коллегой-студентом. Вопреки нашим советам относительно одежды, он пришел знакомиться с шимпанзе в пиджаке и галстуке. Студент не сомневался, что сумеет сладить с такими сравнительно небольшими животными, так как имел опыт успешного обращения с собаками. Будучи подростками четырех и пяти лет, оба шимпанзе уже были сильнее любого взрослого мужчины и в десятки раз хитрее любой собаки. Я до сих пор помню этого студента, бредущего шатающейся походкой с двумя шимпанзе, висящими на его ногах. Пиджак с оторванными рукавами превратился в лохмотья. Студенту еще повезло, что шимпанзе не пришло в голову попробовать задушить его галстуком.

В этой лаборатории я понял одно – превосходство в умственных способностях еще не означает успешного выполнения заданий. Мы предложили макакам и шимпанзе простой тест, известный как тактильная дискриминация. Обезьяны должны были просовывать руку в дыру, на ощупь определять разные по форме предметы и вынимать нужный. Наша задача состояла в том, чтобы проделать сотни таких экспериментов с каждым из исследуемых животных. Но если с макаками все шло по плану, то шимпанзе внесли в него изменения. Шимпанзе без затруднений выполнили первую дюжину экспериментов, а затем их внимание переключилось на экспериментатора. Проказничая, они старались протянуть руку подальше и ухватить меня за одежду, стучали в разделявшее нас стекло и всячески стремились вовлечь меня в игру. Подпрыгивая, они даже указывали на дверь, как будто я не знал, как попасть на их сторону. Иногда я сдавался и, пренебрегая профессиональными обязанностями, присоединялся к их забавам. Надо ли говорить, что показатели тестов у шимпанзе оказались существенно ниже, чем у макак, но не потому, что им не хватило сообразительности, – просто они умирали со скуки. Задание явно недотягивало до их умственных способностей.

Обладаем ли мы достаточной широтой взглядов, чтобы допустить, что у других видов существует психическая жизнь? Довольно ли у нас сообразительности, чтобы изучить ее? Сумеем ли мы выяснить назначение внимания, мотивации и познавательных способностей? Эти три качества вовлечены во все, чем занимаются животные, однако о каждом из них мы знаем недостаточно. Низкие показатели в решении задач у двух молодых шимпанзе, о которых я рассказывал выше, я склонен объяснять утомительным однообразием тестов, но можно ли быть в этом уверенным? Нужна вся человеческая изобретательность, чтобы понять, насколько умны животные.

Необходимо также уважение. Если мы тестируем наших животных под угрозой жизни, чего можно от них ожидать? Придет ли кому-нибудь в голову бросить ребенка в бассейн, чтобы выяснить, сумеет ли он оттуда выбраться? Тем не менее в стандартном тесте на запоминание крыс помещают в заполненную водой емкость с высокими стенками и заставляют плыть из последних сил, пока они не обретут спасение на притопленной платформе. Этот тест, называемый водным лабиринтом Морриса, используется каждый день в сотнях лабораторий. Существует также метод препятствий, в котором крысы должны преодолеть металлическую сетку под электрическим напряжением. Он позволяет исследователям оценить, насколько стремление крыс к пище, партнеру противоположного пола или к детенышам (если испытуемая – самка) превышает их боязнь получить болезненный удар током. Стресс в конечном счете – главный инструмент исследований. Во многих лабораториях животным не позволяют набирать более 85 % нормального веса, чтобы быть уверенными в их пищевой мотивации. Мы имеем удручающе мало сведений о том, как голод влияет на познавательные способности, хотя я помню статью, озаглавленную «Слишком голодные, чтобы учиться?», о цыплятах, ограниченных в питании, у которых не хватило сил выбраться из запутанного лабиринта{35}.

Допущение, что пустой желудок способствует обучению, выглядит довольно сомнительно. Подумайте о собственных жизненных ситуациях: играет ли еда существенную роль в том, чтобы сориентироваться в незнакомом городе, познакомиться с новыми людьми, научиться играть на пианино или сделать свою работу? Никто и никогда не предлагал ограничивать в пище студентов. Почему у животных должно быть иначе? Гарри Харлоу, известный американский специалист по приматам, одним из первых подверг критике систему голодания. Харлоу утверждал, что животные учатся благодаря любопытству и беспрепятственному знакомству с тем, что их интересует, но и то и другое подавляется жесткой привязкой к пище. Он иронизировал по поводу опытов Скиннера, видя в них отличную демонстрацию эффективности пищевых вознаграждений, а вовсе не метод изучения поведения. Харлоу принадлежит следующее саркастическое высказывание: «Я ничуть не умаляю значение крыс как объектов физиологических исследований; у крыс не так много недостатков, которые не могли бы быть преодолены образованностью исследователей»{36}.

Я с удивлением узнал, что на раннем этапе почти столетнего существования Национального центра изучения приматов Йеркса метод ограничения в пище применялся к шимпанзе. В то время центр находился в Оранж-Парке во Флориде, прежде чем переместиться в Атланту, где превратился в главный институт медико-биологических поведенческих и неврологических исследований. В 1955 г., еще находясь во Флориде, центр основал программу обучения шимпанзе методом проб и ошибок, разработанном для крыс. Эта программа включала резкое снижение веса шимпанзе и замену их имен номерами. Однако попытка работать с шимпанзе как с крысами не дала результатов и просуществовала всего два года. Директор и большинство сотрудников не одобряли применение ограничений в питании к человекообразным обезьянам и постоянно спорили с прагматичными бихевиористами, безосновательно утверждавшими, что это единственный способ дать животным «цель в жизни». Не проявляя никакого интереса к познавательным способностям, существование которых у приматов они даже не признавали, бихевиористы исследовали подкрепление условных рефлексов с помощью поощрений и наказаний. Ходили слухи, что персонал центра саботировал этот проект, тайно подкармливая шимпанзе по ночам. Чувствуя себя непрошенными и непонятыми, бихевиористы удалились. Как позже пояснил Скиннер, «мягкосердечные коллеги сорвали наши усилия по приведению шимпанзе в удовлетворительно голодное состояние»{37}. Сегодня мы понимаем, что проблема состояла не только в методологии, но и в этике. Неоправданность превращения шимпанзе в мрачных раздражительных существ очевидна на примере попытки одного из бихевиористов испробовать противоположный способ поощрения. Шимпанзе под номером 141 научился успешно выполнять задание, когда за каждый правильный выбор ему предоставлялась возможность «почистить»[3] руку экспериментатора{38}.

Различие между бихевиоризмом и этологией всегда состояло в противопоставлении контролируемого человеком и естественного поведения. Бихевиористы стремились навязать свои условия, помещая животных в пустое пространство, где им ничего не оставалось, как выполнять задание экспериментатора. Если животным это не удавалось, их поведение называли «аномальным». Енотов, например, невозможно научить бросать монеты в коробку, потому что они предпочитают сжимать их в лапах и усердно тереть друг о друга – совершенно нормальное поведение этого вида, связанное с добыванием пищи{39}. Скиннер не обращал внимания на подобные природные задатки, предпочитая средства управления и принуждения. Он говорил о поведенческом проектировании и манипулировании, и не только по отношению к животным. В поздние годы он искал пути превратить людей в счастливых, продуктивных и «максимально эффективных» граждан{40}. Никто не отрицает, что научение путем проб и ошибок – убедительная и полезная концепция, но бихевиористы совершили грубую ошибку, утверждая, что она – единственная.

Этологи, в свою очередь, уделяли больше внимания непосредственному, незапланированному поведению. Первыми применили понятие «этология» (от греч. «этос» – характер, нрав) французы в XVIII в., чтобы дать наименование изучению специфических для вида свойств. В 1902 г. выдающийся американский натуралист Уильям Мортон Уиллер ввел этот термин в употребление в английском языке в качестве обозначения исследования «поведения и инстинктов»{41}. Этологам были важны эксперименты, но наблюдения за животными в неволе тоже занимали их. И все же существовало огромная пропасть между Лоренцом, подзывающим летающих в небе галок или преследуемым по пятам стаей гогочущих гусят, и Скиннером, стоящим перед рядами клеток с заключенными поодиночке голубями и крепко-накрепко сжимающим в руках одну из своих птиц.