Читать онлайн «Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?». Страница 28

Однажды я спросил Сью Сэвидж-Румбах, работавшую с Канзи, бонобо, который общался, нажимая символы на клавиатуре: «Вы изучаете язык, умственные способности или, по-вашему, между ними нет никакого различия?» Вот что она ответила.

«Различие существует. Потому что мы работаем с человекообразными обезьянами, которые не обладают лингвистическими способностями в человеческом понимании, но хорошо справляются с познавательными заданиями, такими как ориентация в лабиринте. Языковые навыки могут помочь выработать и развить познавательные навыки хотя бы потому, что вы можете сообщить обученной языку обезьяне то, чего она не знает. Это позволяет перевести познавательные задания на совершенно иной уровень. Например, у нас есть компьютерный тест, в котором обезьяны складывают три фрагмента изображения на экране в портрет. Если обезьяны справляются с этим заданием, они получают четыре фрагмента, один из которых относится к другому портрету. Когда мы впервые предложили этот тест Канзи, он взял фрагмент кролика и сложил вместе с фрагментом моего изображения. Он старался, но одно к другому не подходило. Так как он достаточно хорошо понимал устную речь, я смогла ему подсказать: „Канзи, мы складываем не кролика, сложи лицо Сью“. Как только он это услышал, Канзи прекратил заниматься кроликом и обратился к фрагментам моего лица. Таким образом, инструкция произвела немедленный эффект»{158}.

Так как Канзи четыре года жил в Атланте, я встречался с ним неоднократно и каждый раз поражался, как хорошо он понимает устную речь. Меня удивили не его «высказывания», которые были довольно примитивными, заведомо ниже уровня трехлетнего ребенка, а то, как он реагировал на слова окружающих людей. В одной из подобных ситуаций, записанной на видеокамеру, Сью в маске сварщика, чтобы избежать эффекта Умного Ганса, обращается к Канзи: «Положи ключи в холодильник». Канзи берет связку ключей, открывает холодильник и кладет туда ключи. Когда Канзи просят сделать собаке укол, он берет пластиковый шприц и втыкает в свою мягкую игрушку. Пассивное восприятие Канзи очень помогло ему познакомиться со множеством предметов и их названий. Чтобы проверить это, Канзи включали запись слов, которые он слушал в наушниках. При этом сам он сидел за столом и должен был выбрать изображение предмета, название которого услышал. Однако способность Канзи распознавать отдельные слова не объясняет, как ему удавалось понимать целые предложения.

Подобное понимание я замечал и у своих человекообразных обезьян, несмотря на то что ни одна из них не проходила языкового обучения. Джорджия, шаловливая шимпанзе, имела привычку тайком набирать в рот воды из поилки, чтобы потом поливать ничего не подозревавших посетителей. Однажды я сказал ей по-голландски, показывая на нее пальцем, что я все видел. Джорджия немедленно выплюнула воду, видимо, осознав, что преподнести мне сюрприз не получится. Но как она поняла, что я сказал? Мне кажется, что многие человекообразные обезьяны знают несколько ключевых слов и очень восприимчивы к сопутствующей информации, такой как интонация голоса, жесты и выражение лица. В конце концов, когда Джорджия набрала полный рот воды, я тут же показал на нее пальцем и назвал по имени, дав таким образом несколько подсказок. Даже не понимая в точности моих слов, она оказалась достаточно сообразительной, чтобы составить представление о том, что я мог иметь в виду.

Когда человекообразные обезьяны правильно угадывают значение наших слов, у нас создается полное ощущение, что они понимают все, о чем мы говорим, но их восприятие более фрагментарно. Роберт Йеркс приводит яркий пример подобного общения с Шимпитой, молодым шимпанзе.

«Однажды я угощал Шимпиту виноградом, и он проглатывал косточки. Я сказал ему, что он должен отдавать косточки мне, так как опасался, что у него может случиться аппендицит. Он отдал мне все косточки, которые были у него во рту, потом руками и губами собрал несколько косточек, упавших на землю. Наконец, осталось всего две косточки между стенкой клетки и цементным полом, которые он не мог подобрать ни руками, ни губами. Я упрекнул его: „Шимпита, ты ведь съешь эти косточки, когда я уйду“. Он посмотрел на меня так, как будто осуждал за то, что я доставляю ему столько хлопот. Затем, продолжая поглядывать на меня, он пошел в соседнюю клетку, раздобыл маленькую палочку, которой вытащил косточки, и передал мне»{159}.

Можно подумать, что Шимпита понял все предложение, вот почему удивленный Йеркс добавил: «Такое поведение требует тщательного научного исследования». Но, скорее всего, шимпанзе следил за жестикуляцией и мимикой ученого более пристально, чем мы привыкли это делать. Обращая основное внимание на сами слова, мы в отличие от животных пренебрегаем языком тела, а для них это все, чем можно руководствоваться. Это навык, который они применяют каждый день и довели до такого совершенства, что читают нас как открытую книгу. Это напоминает мне историю, рассказанную Оливером Саксом, о группе пациентов, страдающих афазией, которые смеялись до слез во время телевизионной трансляции речи президента Рональда Рейгана{160}. Не в состоянии воспринимать слова как таковые, пациенты следили за содержанием речи по жестикуляции и выражению лица президента. Они настолько внимательны к невербальным сигналам, что их невозможно обмануть. Сакс сделал вывод, что Рейган, речь которого всем остальным присутствующим показалась совершенно нормальной, так искусно комбинировал вводящие в заблуждение слова с интонациями, что только пациенты с травмой мозга сумели это распознать.

Неимоверные усилия обнаружить язык вне нашего вида привели, по иронии судьбы, к еще большему признанию уникальности этого явления. Оно подкрепляется специфическими механизмами усвоения информации, которые позволяют ребенку лингвистически превзойти любое специально обученное животное. Фактически это пример биологически обусловленного обучения, свойственного нашему виду. Тем не менее признание этого факта никоим образом не снижает значимости открытий, которыми мы обязаны исследованиям языка животных. Отрицать его означало бы выплеснуть с водой ребенка. В результате этих исследований мы получили Алекса, Уошо, Канзи и другие дарования, которые позволили привлечь внимание к познавательным способностям животных. Они убедили скептиков и общественность, что поведение животных намного сложнее, чем простое механическое запоминание. Трудно наблюдать попугая, считающего числа в уме, и при этом продолжать верить, что единственное, на что способны эти птицы, – попугайничание.

Надежда Котс и Ирэн Пепперберг, каждая по-своему, сражались с житейской природой. Было бы замечательно, если бы любой из ученой братии обладал широтой взглядов и был искренне заинтересован в раскрытии истины, но наука не застрахована от предвзятых взглядов и фанатичных убеждений. Каждый, кто запрещает изучение происхождения языков, очевидно, опасается новых идей, как и каждый, для кого единственный ответ на менделевскую генетику – преследование на государственном уровне. Если припомнить также современников Галилея, не желавших заглянуть в телескоп, остается заключить, что люди – странные существа. Мы обладаем возможностью исследовать мир вокруг нас, но каждый раз впадаем в панику, когда факты не совпадают с нашими ожиданиями.

Сложилась ситуация, когда наука, что называется, взялась за ум в отношении ума животных. Для многих это стало временем разочарований. Лингвистические исследования помогли одолеть царивший до этого скептицизм, пусть и по причинам, далеким от первоначальных задач. Выпущенного из бутылки джинна познания уже невозможно было затолкать назад, и наука принялась изучать познавательные способности животных уже без розовых очков лингвистики. Мы вернулись к тому, как проводили свои исследования Кёлер, Котс, Йеркс и другие первопроходцы. Они основывались на применении орудий, окружающей обстановке, социальных отношениях и т. д. Множество экспериментальных концепций, используемых сегодня для изучения сотрудничества, распределения пищи, обмена подарками, восходит к исследованиям столетней давности{161}. Конечно, остается проблема, как работать с такими животными, как человекообразные обезьяны, которые с трудом поддаются управлению и мотивации. Если они не выросли среди людей, человекообразные обезьяны не понимают значения наших команд и не обращают на нас того внимания, какого нам бы хотелось. Они остаются по существу дикими, и с ними трудно вступить в контакт. С обученными языку животными было настолько проще работать, что остается гадать, как найти им замену.

В большинстве случаев это невозможно, и приходится учиться иметь дело с дикими или полудикими созданиями. Но есть одно исключение, животное, которое человек приручил, сделав своим постоянным спутником, – собака. Не так давно исследователи поведения животных сторонились собак, потому что они – домашние животные, следовательно, генетически видоизменены и не могут считаться естественными. Но наука вернулась к собаке, признав ее преимущества в деле изучения умственных способностей. Начать с того, что ученые, занимающиеся собаками, не должны слишком заботиться о своей безопасности или запирать своих подопечных в клетки. Не приходится также кормить и содержать животных, так как можно просто попросить знакомых владельцев собак зайти в удобное время вместе со своими питомцами. В качестве компенсации гордые хозяева собак получают сертификат с печатью университета, удостоверяющий гениальность их любимцев. Наконец, в отличие от других животных, собаки не нуждаются в мотивации. Собаки охотно уделяют нам внимание, и достаточно небольшого поощрения, чтобы они выполняли предложенные им задания. Поэтому неудивительно, что изучение процессов познания у собак – многообещающее направление{162}. Между тем мы многое узнаем об отношении хозяев к своим собакам. Вы знали, например, что четверть владельцев собак уверена, что их питомцы умнее большинства людей?{163} Дополнительными преимуществами собак служат их общительность и умение сопереживать, что позволяет пролить свет на эмоции животных – область, которая очень интересовала Дарвина. Он часто приводил в пример собак, чтобы проиллюстрировать эмоциональную преемственность между видами.