Читать онлайн «Сапфо». Страница 16

Весьма интересен в аристократических полисах феномен так называемых «политических браков». Знатные роды, желая установить между собой дружественные отношения или, скажем, помириться после долгой вражды, чаще всего скрепляли свой союз брачными узами. Пока аристократы играли видную роль в общественной жизни, «политические браки» постоянно практиковались как на внутриполисном, так и на межполисном уровне. Свидетельствами о них изобилует источники, повествующие о событиях VII–VI веков до н. э. — времени, когда жила Сапфо. Особенно информативен в данном отношении Геродот; именно из его «Истории» мы приведем несколько рельефных примеров.

В 571 году до н. э. тиран города Сикиона Клисфен, весьма известная личность своего времени, крупный военачальник и победитель в Олимпийских играх, объявил своеобразный конкурс за руку своей дочери Агаристы: пригласил молодых аристократов со всех концов греческого мира, в течение целого года устраивал между ними различные состязания, оценивал и в конце концов остановил свой выбор на афинянине Мегакле из рода Алкмеонидов (Геродот. История. VI. 126–130). Весь этот эпизод несет на себе отпечаток еще абсолютно «гомеровского» духа: «золотая» молодежь охотно и ревностно борется за то, чтобы заполучить завидную невесту.

Другой знатный афинянин, соперник только что упомянутого Мегакла, в конечном счете одержавший над ним победу и ставший тираном Афин, — Писистрат[67] — был женат трижды. О первой его супруге ничего не известно, кроме того, что она являлась тоже афинянкой (источники не называют даже ее имя). Второй его женой была Тимонасса, знатная гражданка Аргоса, которая, как специально отмечается (Аристотель. Афинская полития. 17. 3), ранее была замужем за одним из представителей разветвленного тиранического рода Кипселидов. Это, между прочим, сам по себе достойный внимания факт: знатные женщины порой как бы «переходили» от членов одной аристократической фамилии к членам другой.

Перипетии этих двух браков Лисистрата для нас остаются в тени. Более всего известен и интересен его третий брак[68] — с Кесирой[69] из рода Алкмеонидов. О нем подробно сообщает тот же Геродот (Геродот. История. I. 60–61). Вскоре после того, как Писистрат в 560 году до н. э. захватил тираническую власть, его противники свергли и изгнали его. Однако некоторое время спустя Мегакл по политическим соображениям решил примириться со своим бывшим врагом и «…послал вестника к Писистрату. Он предложил ему свою дочь в жены, а в приданое — тиранию». Писистрат согласился; было организовано его торжественное возвращение в Афины, после чего он «по уговору с Мегаклом взял в жены его дочь. Но так как у него были уже взрослые дети, а род Алкмеонидов, к которому принадлежал Мегакл, как считали, был поражен проклятием, то Писистрат не желал иметь детей от молодой жены и потому общался с ней неестественным способом. Сначала жена скрывала это обстоятельство, а потом рассказала своей матери (в ответ на ее вопросы или же по собственному почину), а та — своему мужу». Мегакл, разгневавшись, вновь поссорился с Писистратом, что повело ко второму изгнанию последнего[70]. В данной ситуации гендерное поведение двух женщин — самой Кесиры и ее матери, уже знакомой нам Агаристы, — их реакция на девиантные сексуальные действия Писистрата (в чем конкретно заключалось в данном случае отклонение от нормы — здесь не место разбирать; отметим лишь, что вопрос сложнее, чем может показаться на первый взгляд[71]) фактически стали толчком к государственному перевороту.

С помощью «политических браков» формировались и распадались коалиции аристократических родов, лежавшие в основе политических группировок. Можно ли считать роль женщин в таких браках целиком пассивной? Несмотря на то, что выбирающей стороной в подавляющем большинстве случаев были не они (случай с дочерьми Каллия — исключение, лишь подтверждающее правило), все-таки на поставленный вопрос должен быть дан скорее ответ «нет». Женщины могли содействовать заключению или разрыву союза (этот тезис был проиллюстрирован выше эпизодом с Писистратом, Кесирой и Агаристой). Не следует списывать со счетов и влияние, которое женщины могли оказывать на мужей-политиков в повседневной жизни.

Вот, например, свидетельство, относящееся к другому аристократическому политику начала V века до н. э. — Фемистоклу[72]: «Сын Фемистокла своими капризами заставлял мать исполнять все его желания, а через нее и отца. Фемистокл, подсмеиваясь над этим, говорил, что его сын самый сильный человек в Элладе, потому что эллинам дают свои повеления афиняне, афинянам — он сам, ему самому — мать его сына, а матери — сын» (Плутарх. Фемистокл. 18; курсив наш).

Фемистокл, как известно, отличался цинизмом и откровенно говорил то, о чем обычно в обществе принято умалчивать. Можно предположить, что и в данном случае у него было «на языке» то, что «на уме» было у многих. Обратим внимание на несколько интересных нюансов процитированного отрывка. Во-первых, как видим, сын Фемистокла мог влиять на отца не непосредственно, а только через мать. Очевидно, ребенку не было еще семи лет: до этого возраста, то есть до начала получения образования, дети содержались в гинекее на попечении матери, а отец с ними практически не общался. Во-вторых, не может не броситься в глаза, что Фемистокл здесь называет свою супругу не супругой, а матерью его сына! Это тоже многое объясняет: видимо, влияние жен на мужей — в той мере, в какой о нем можно говорить, — обусловливалось не статусом жены как таковой, а статусом матери законного сына. Иными словами, ради сына жена Фемистокла могла просить своего мужа о многом; но если бы она стала просить его о чем-то не для сына, а для себя самой, то вряд ли встретила бы такое же понимание.

Всё сказанное выше о «политических» браках относится, подчеркнем, исключительно к представительницам аристократической элиты. А незнатным женщинам какой бы то ни было путь в политику, прямой или косвенный, был закрыт в принципе даже и в архаическую эпоху, не говоря уже о классической. Сапфо была аристократкой. Но, впрочем, политикой интересовалась мало. Однако не то чтобы совсем находилась вне этой сферы. Смуты, потрясавшие Лесбос в ее эпоху — о них еще пойдет речь ниже, — не могли не отразиться и на ее судьбе. Как мы увидим, из-за этих смут поэтессе (точнее, будущей поэтессе) в какой-то момент даже пришлось покинуть родной остров.

Подведем итоги данной главе — самой общей по своей тематике из всех, что есть в этой книге. Сапфо жила в архаической (а не в классической) Греции, прежде тех времен, когда родилась демократия. И поэтому — именно поэтому! — она, несомненно, пользовалась относительной свободой. Родись она века на полтора позже, да и к тому же не на Лесбосе, а в Афинах, — мир не знал бы поэтессы Сапфо. Как многое в истории человеческой культуры все-таки зависит от случайностей… Впрочем, автор этих строк не верит в случайности и в их «живительную силу». Мы глубоко убеждены, что так называемые случайности — на самом деле просто пока не познанные закономерности.

Теперь вопрос следует поставить так: почему первая и величайшая поэтесса античности творила именно в архаическую эпоху истории Древней Греции (а эпоха эта, напомним, датируется VIII–VI веками до н. э.)? И тут перед нами — тоже не случайность, а закономерность.

Именно в архаическую эпоху у эллинов появляется литература. По той простой причине, что именно тогда у них впервые возникает алфавитная письменность (самая ранняя древнегреческая надпись датируется рубежом IX–VIII веков до н. э.[73]). А пока нет письменности — по вполне понятным причинам нет и литературы, а есть только устное народное творчество, фольклор.

Литература органично вырастает из фольклора. С этим обстоятельством, вне всякого сомнения, связан тот факт, что первые литературные памятники — это памятники поэзии. Да и на протяжении почти всей архаической эпохи поэтические жанры всецело доминируют в сфере словесности. Только в период поздней архаики у греков начинает появляться первая проза: юридическая (тексты древнейших законов), философская (трактаты самых ранних из досократиков), протоисторическая (сочинения мифографов и генеалогов). Но от этой прозы дошли настолько жалкие остатки, что их подчас невозможно полноценно анализировать. И, как бы то ни было, годы, в которые жила Сапфо, — это совершенно точно годы, когда не было еще литературной прозы.

Полагаем, что данный феномен характерен для всех или почти всех цивилизаций, когда-либо существовавших в истории (во всяком случае, для цивилизаций «первичных», а не «вторичных», то есть возникавших на периферии более крупных и под их определяющим влиянием). Задумаемся: шумеро-аккадский «Эпос о Гильгамеше» и индоарийские «Веды», англосаксонский «Беовульф» и скандинавская «Старшая Эдда», французская «Песнь о Роланде» и былины о богатырях Киевской Руси — всё это памятники поэзии, отнюдь не прозы: Примеры можно было бы множить и множить…