Читать онлайн «Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях». Страница 10

Еще в 1816 году Христиан Карлович Репман, нидерландский подданный, приехал в Петербург, дав начало жизнестойкой русской ветви рода, сумевшей пережить и век двадцатый. Отец хозяйки и создательницы прогимназии был не только действительным статским советником, доктором медицины, но и директором отдела прикладной физики в московском Политехническом музее[44].

Революционные потрясения, когда менялся сам ход времени, отзывались на всем и вся. Ровесник Даниила вспоминал, что в 1917 году, когда он поступил в гимназию, в ней "каждый день, во время большой перемены, дети московской интеллигенции устраивали побоища (не слишком грозные и кровавые) между "юнкерами" и "большевиками""[45].

Академик Колмогоров, окончивший школу Репман, которую называл "необыкновенной гимназией", раньше, чем Даниил, свидетельствовал: "В 1918–1919 годах жизнь в Москве была нелегкой. В школах серьезно занимались только самые настойчивые"[46]. В классах появлялись новые ученики, неожиданно исчезали прежние. Менялись и учителя. Но традиции несмотря ни на что еще хранились. А среди учителей были замечательные.

Надежде Александровне Строгановой в 17–м было уже за сорок. Жена ученого, она была блестяще образована, окончила, кроме гимназии и Высших женских курсов, еще и Сорбонну. Преподавая французский язык, знакомила учеников с французскими классиками и современными писателями, вела с ними философские беседы. Вот какой портрет ее оставила познакомившаяся с ней в начале 30–х современница: "…Острый ум, холерический темперамент. Внешность… смуглое сухое лицо, жгучие черные глаза протыкают тебя насквозь… забраны на темя волосы, но заколоты небрежно, темно — серые пряди выбиваются из допотопной прически… черный балахон без пояса, от горла до земли, с узенькими рукавами до пальцев облегает ее тощее подвижное тело"[47]. Темпераментное учительство, иногда превращавшееся в деспотизм, стало ее второй натурой. Вот диалог Надежды Александровны, из тех же 30–х, с попавшейся под руку возможной ученицей:

"— А вы ходите в церковь?

— Иногда, на похороны. И к заутрени, ради настроения — посмотреть на крестный ход, на свечи, лица… по традиции, конечно.

— Какой ужас! Где ваша душа? — Она припугнула меня адом. И еще:

— Вы читали "Столп и утверждение Истины" Флоренского?

— Нет. Нет еще…

— Стыдно. Вы — крещеный русский человек, занимаетесь философией, как язычница! Пора заложить фундамент Православной Веры"[48].

Строгановы тоже жили в приарбатском переулке — в Кривоникольском. В коммуналке в комнате Надежды Александровны "стоял многоярусный киот, мигали две лампады, иконы были занавешены платками от нежелательных советских глаз"[49]. Пламенность натуры с годами сосредоточилась в ее православной истовости, учительские интонации стали проповедническими. На таких, как она, и стояла "катакомбная церковь". Когда Даниил Андреев писал в "Железной мистерии" о криптах, о молящихся в них, наверное, видел перед собой и непреклонную Надежду Александровну.

Литературу преподавала Екатерина Адриановна Реформатская, пришедшая в гимназию в декабре 19–го года. Историю — Иван Александрович Витвер, артистичный, увлеченный театром и музыкой. Географию, которую так любил Даниил, — вдохновенная Нина Васильевна

Сапожникова, а естествознание, уже в старших, 8–х и 9–х классах (тогда классы назывались группами) — Антонина Васильевна Щукина.

Федор Семенович Коробкин — преподавал математику, которую Даниил, по словам одноклассницы, "не любил, не знал и не учил". "И хотя он всячески пытался совладать с собой и приняться за дело, каждый раз уходил с урока и прятался. В конце концов наступил последний урок, тот самый, контрольный. Он решил остаться. Но, как потом говорил мне, "как только раздался звонок, ноги сами вынесли". Он рассказывал об этом так: "Проторчал весь урок в соседнем пустом классе, к тому же на меня напал кашель, и я простоял урок на подоконнике, высунув голову в форточку и кашляя в переулок, чтоб не было слышно". Даниил был старостой класса. Это происходило уже при советской власти. Вместо частной Репмановской гимназии была советская школа. И вводились всякие новые порядки: старосты классов присутствовали на педагогическом совете, когда объявлялись отметки всех учеников. Даниил — староста, да еще фамилия Андреев — на "А". С него начинается обнародование отметок всего класса. Преподаватели по очереди называют свою отметку каждому ученику. Когда дело доходит до математика, он, не поднимая глаз, говорит: "Успешно".

Через несколько лет Даниил специально пошел домой к этому учителю, чтобы спросить: "Почему Вы так поступили?". И вот что услышал в ответ: "Вы были единственным учеником, о котором я не имел ни малейшего представления. Я просто Вас никогда не видал. Меня это заинтересовало, и я стал осторожно расспрашивать остальных преподавателей об ученике Данииле Андрееве. И из этих расспросов я понял, что все Ваши способности, интересы, все Ваши желания и увлечения лежат, так сказать, в совершенно других областях. Ну зачем же мне было портить Вам жизнь?""[50]

А математику в этой школе преподавали замечательно, судя по тому, что именно ее окончили кибернетик академик Трапезников и гениальный математик Колмогоров. Колмогоров вспоминал: "Думаю, что очень большое значение имела общая атмосфера в частной гимназии Е. А. Репман. Эта гимназия была организована кружком демократической интеллигенции (из частных гимназий она была одной из самых дешевых по размерам платы за учение). Классы были маленькие (15–20 человек). Значительная часть учителей сама увлекалась наукой (иногда это были преподаватели университета, наша преподавательница географии сама участвовала в интересных экспедициях и т. д.). Многие школьники состязались между собой в самостоятельном изучении дополнительного материала, иногда даже с коварными замыслами посрамить своими знаниями менее опытных учителей. Делался опыт ввести в традицию публичную защиту кончающими учащимися выпускных сочинений (типа вузовской дипломной работы). По математике я был одним из первых в своем классе, но первым более серьезным научным увлечением в школьное время для меня были сначала биология, а потом русская история…"[51]. В 17–м году Колмогоров вместе с одноклассником обдумывал конституцию идеального государства…

Учителя гимназии сами выбирали как и чему учить, главное: раскрыть таланты учеников. А к ним в гимназии относились строго и справедливо. Поэтому, когда их наказывали, ни обид, ни слез не было. Распространенная в классических гимназиях зубрежка не признавалась. Обязательных экзаменов не существовало. Увлеченность творчеством и учителей, и учеников, в основном детей московской интеллигенции, делала особенной обстановку в этой школе. Поэтому она была так дорога, памятна всем выпускникам, сохранявшим связь друге другом десятилетиями. В "Розе Мира" страницы, посвященные воспитанию человека облагороженного образа, и записи по педагогике, которые делались в тюрьме в черновых тетрадях, конечно, связаны с воспоминаниями о родной школе. И не на одного Андреева школьные учителя оказали такое влияние. Память о "необычной" школе, признавался Колмогоров, "стала одной из идей, которые постоянно носились передо мной —<…>сосредоточиться на деятельности руководства идеальной, в каком-то смысле, школой"[52]. Такую школу, математическую, он, в отличие от поэта, создал.

Вот одна из школьных шалостей Даниила, которого одноклассники называли "королем игр" за то, что "он в любую игру вкладывал все воображение, способность к полной самоотдаче"[53]. Это рассказ с его слов: "Как-то ребята страстно заспорили о том, сколько груза поднимут воздушные шарики, и решили это проверить. Сложив деньги, выданные родителями на завтраки, они купили связку воздушных шаров и привязали к ним маленькую дворовую собачку. Спор-то шел всего — навсего о том, приподнимут шары песика или нет. Каково же было изумление ребят, их восторг и страх за бедное животное, когда шарики подняли собаку на высоту второго этажа и она с громким лаем понеслась вдоль переулка, задевая по дороге окна"[54].

Страницы детских тетрадей Д. Л. Андреева

В гимназию Даниил ходил пешком. Был он смуглолицым, длинноносым, и случалось, что встречная ватага арбатских мальчишек в переулке останавливала его и, обзывая "жиденком", требовала показать крест. Креста он не показывал, а, отстаивая честь, дрался.

В детской тетради Даниила есть рассказ в карикатурах "Гимназия. Несчастный день", построенный по всем законам драматургии. Он из одиннадцати карикатур: "Я опаздываю на урок", "Я рассердил учительницу: — Потрудитесь, Андреев, покинуть класс!", "Я выгнан, я грущу", "На перемене я весел, скачу, играю", "Я играю с Левой Субботиным в салазки", "Я неоднократно падаю… Вдруг в дверях грозная В<ера>Ф<едоровна>!!!", "В<ера>Ф<едоровна>читает нотацию и оставляет до 4 часов; я от страха влез под парту!", "Не унывая, я и Лева деремся…", "В дверях божественная Е<вгения>А<льбертовна>", "Вон, вон из гимназии!!! Никогда сюда не приходите", "Да! меня выключили! срам, позор! Я плачу…"