Читать онлайн «Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов». Страница 136

Назидания, которые обращает профессор к Ренату, — порицание эгалитаризма, напряженное ожидание необходимого момента для будущего «трансгрессивного акта», апология эстетизма, соединенная с попыткой соблазнить Рената, — могут быть восприняты как пародия на предвоенные взгляды Д. С. Мережковского. Это подозрение усиливается, когда мы обнаруживаем, что «профессор» постоянно называет свою жену Зинаиду «колдуньей», а сваренное ею варенье — «перлом ее магических манипуляций»[797]: в «Грасском дневнике» секретарши и многолетней любовницы И. А. Бунина Г. Н. Кузнецовой (она была также известна как поэт и прозаик) есть запись за 14 ноября 1927 года, в ней описано, как в одном из разговоров с Буниным и Кузнецовой Зинаида Гиппиус называла свою кухарку «ведьмой», а Мережковский выступил с апологией внеморального эстетизма — впрочем, не гейского, а гетеросексуального.

Подавала за столом молодая кухарка, которой особенно хвалилась 3[инаида] Н[иколаевна] в пригласительной записочке, обещая, что их «молодая ведьма обещает приготовить майонез, филе из молодого барашка, салат и яблочную тарту…» Приготовлено все это было действительно очень тонко; ведьма же оказалась очень недурной женщиной с красивым левым профилем — правый испорчен, — одетой, как барышня. Мережковский сказал по поводу нее целую речь за столом, указывая на ее «профиль молодой римлянки», на тему о том, как тонки могут быть чувства, возбуждаемые такой молодой красивой женщиной в человеке пожилом и старом[798].

В европейском модернистском романе «учительское искушение» становится для ученика формой инициации, религиозного посвящения. В «интеллигентском „романе с ключом“» 1920–1970-х годов представители старшего поколения, как правило, научить ничему не могут, и герой может учиться или у сверстников, или у любимой женщины, или на своих ошибках, а может обнаружить, что учиться в прежнем смысле слова вообще уже невозможно, как это происходит в романе Вагинова «Козлиная песнь». Роман Пригова написан не только после Вагинова, но и после сформировавшегося в неофициальной интеллектуальной среде 1970-х культа «серебряного века». У Пригова Ренат если и может учиться, то только благодаря тому, что между героями эпизодов, происходящих в разные эпохи и, видимо, в разных странах, устанавливается невербальная связь через изоморфизм их поступков и/ или жизненных ситуаций. Не знающие друг о друге персонажи образуют в романе своего рода «интернационал драконоборцев», по аналогии с «интернационалом хороших людей» в рассказе И. Бабеля «Гедали». Деконструкция обращается в конструкцию, в формирование нового, но всегда неокончательного смысла — как и определял цели «правильной» деконструкции основатель этого метода Жак Деррида[799].

Неокончательность выявляется с помощью подчеркнуто упорядоченной (по алфавиту) и в то же время нарочито «несостыкованной», почти кубистической композиции романа, в рамках которой одни и те же герои предстают в разном облике (эмблематический пример — «двоящиеся» сестры, о которых другие персонажи то и дело спрашивают: «А их разве две?») или имеют в разных главах разную биографию.

Краткие замечания о последнем романе Пригова «Катя Китайская» я хотел бы начать с констатации очень значимой переклички этого произведения с книгой Гриши Брускина «Мысленно Вами». Брускин был другом и соратником Пригова по концептуалистскому искусству, Пригов принимал участие во многих перформансах Брускина, а о прозе его написал цикл открытых писем-эссе[800]. Рассуждая о том, как вторая книга прозы (впрочем, часто переходящей в стихи или балансирующей на грани стиха) Брускина — «Мысленно Вами» — соотносится с первой — «Прошедшее время несовершенного вида» — Пригов замечает: «Претерпела значительные перемены <…> и поза лица автора внутри повествования. Она, или, если хотите, он, автор, постоянно меняет возраст, обличье, персонажность — все, разве что не гендер. И эта драматургия, может быть, и есть самая интересная и интригующая внутри текста»[801]. Здесь есть неточность: гендерная принадлежность автора в книге «Мысленно Вами» тоже постоянно меняется, причем непредсказуемо. Однако эстетику «переменчивого автора» Пригов явно учел — очевидно, потому, что его поиски, как мы видим, двигались в близком направлении.

Текст «Мысленно Вами» — разрозненные, ритмически организованные фрагменты автобиографического нарратива. Однако, прочитав значительную часть книги, можно понять, что фрагменты эти относятся к биографии не одного, а двух человек — собственно Гриши Брускина и его жены Алеси, которые и образуют единый диссоциированный субъект повествования, на который наслаиваются другие, «подчиненные субъекты» — например, авторы включенных в повествование документов из семейного архива художника. (На самом деле картина с гендерной игрой в «Мысленно Вами» — еще более сложная, чем описано здесь: например, в мужском роде герой рассказывает историю детской встречи с антисемиткой — в предыдущей книге «Прошедшее время несовершенного вида» точно такая же история рассказана про Алесю и в третьем лице; впрочем, не исключено, что антисемитскую шутку «глазки черненькие — забыл/а помыть» жена и муж действительно слышали независимо друг от друга в разные периоды своей жизни.)

«Катя Китайская» организована довольно схожим образом. Роман имеет подзаголовок «Чужое повествование» и говорит в третьем лице о судьбе маленькой девочки, полуангличанки — полурусской, выросшей в Харбине и возвращающейся в Россию вскоре после окончания Второй мировой войны. В нескольких интервью Пригов указывал на то, что прототипом героини романа стала его жена Н. Г. Бурова[802]. При описании «двойного опыта», своего и жены, Брускин обращается к методу «монтажной нарезки», демонстрирующей «невозможность аутентичного „я“»[803]. Пригов же делает более сложный ход: биографическая канва в романе соответствует истории девочки-подростка, но внимание повествователя сосредоточено на мимолетных психологических состояниях, своего рода «атомарной микроструктуре» психики, — что продолжает мотив «рефлексии детской болезни», начинающийся, если говорить о большой прозе Пригова, в первом же его романе.

Цель повествования, равно как и результат путешествия девочки, формулируется на страницах «Кати Китайской» следующим образом:

…Они, эти мелкие подробности, и являются главным. Ho-таки все ее трудоемкое путешествие и было немалым опытом по начальному узнаванию, овладению и манипулированию всякого рода поведенческими детальками, тонкостями, уловками и обманками, которые и являются сутью любого образа обитания. И в гораздо большей степени, чем те же большие идеи и идеологии, вычитываемые из разного рода умных рассуждений и научных писаний[804].

Итак, перед нами — роман воспитания, но особый: центральное место в нем занимает «овладение поведенческими детальками, уловками и обманками». Борис Пастернак в «Детстве Люверс» впервые в русской литературе использовал психику остро чувствующей интеллектуальной девочки как своего рода «микроскоп» для анализа каждодневной «мелкой моторики» души человека независимо от его пола. «Катя Китайская» — еще и травелог, роман-путешествие: героиня едет на поезде из Китая в Ташкент. В «Детстве Люверс» важнейшую роль также играет длящееся несколько дней первое в жизни Жени большое путешествие на поезде из Перми через Урал в Сибирь, приводящее ее в новую, сперва чуждую социокультурную среду. В повести Пастернака и в романе Пригова важнейшую роль играет первый опыт детской встречи со смертью и порожденное им ощущение всеобщей смертности и уязвимости: «Детство Люверс» такой сценой заканчивается, «Катя Китайская» — начинается.

Впечатление, скрывавшееся за всем, было неизгладимо. Оно отличалось большею, чем он (учитель Жени, Диких. — И. К.) думал, глубиной… Оно лежало вне ведения девочки, потому что было жизненно важно и значительно, и значение его заключалось в том, что в ее жизнь впервые вошел другой человек, третье лицо, совершенно безразличное, без имени или со случайным, не вызывающее ненависти и не вселяющее любви, но то, которое имеют в виду заповеди, обращаясь к именам и сознаниям, когда говорят: не убий, не крадь и все прочее. «Не делай ты, особенный и живой, — говорят они — этому, туманному и общему, того, чего себе, особенному и живому, не желаешь». Всего грубее заблуждался Диких, думавши, что есть имя у впечатлений такого рода. Его у них нет[805].

Именно тогда (когда впервые разбилась ее кукла. — И.К.) девочка поняла всю хрупкость преходящей жизни. Насколько это может понять ребенок. Она могла.