Читать онлайн «Калиостро. Великий маг или великий грешник». Страница 46

Преступники, которые отбывали наказание в крепости, были сплошь лица духовного звания, повинные в тяжких преступлениях — кражах и убийствах. Комендант крепости граф Семпронио Семпрони получил указания бдительно стеречь нового опасного узника — масона-еретика, бунтовщика и мятежника, принадлежавшего к секте иллюминатов, а также мага и чернокнижника. Он был помещен в камеру на самом верху бастиона, называвшуюся Tesoro — Сокровищница, потому что, по преданию, прежние владельцы Урбино герцоги ди Монтефельтро хранили в ней свои сокровища. Окон в этом темном и сыром помещении не было, не считая квадратного отверстия в потолке, забранного толстой железной решеткой с прутьями в четыре ряда, сквозь которое виден был только маленький кусочек неба. Прогулки не дозволялись, как и присутствие на службах в тюремной часовне. Власти боялись его влияния на других людей и опасались, что оставшиеся на свободе сторонники могут организовать узнику побег или выкрасть его.

Калиостро было запрещено какое бы то ни было общение с людьми, включая стражников и караульных, а тем более с другими заключенными. Последние, кого ему довелось видеть, были четыре конвоира, которые с трудом удерживали бившегося в припадке страдальца, когда у него начался жестокий приступ желудочных колик, сопровождавшийся конвульсиями; врач, призванный к новому узнику, и священник, явившийся отпустить грехи, поскольку никто не надеялся, что он останется жив после такого сильнейшего припадка. Однако узник выжил, и даже стал настаивать на разговоре с комендантом. Но желаемого не добился.

Подозревая, что Калиостро симулировал припадок для каких-то своих целей, комендант полностью изолировал его от общения с внешним миром и придумал для караула сложную многоступенчатую систему подачи сигналов на случай, если с заключенным что-нибудь случится или ему что-то потребуется. Зато Калиостро полагалась сытная еда и красное вино, чистое белье и раз в неделю услуги цирюльника. Для него оборудовали отдельное глухое помещение, откуда он мог слушать мессу и куда к нему мог приходить для исповеди священник. Узнику отказались предоставить по его просьбе скамеечку для молитв и деревянное распятие, строго-настрого запретили иметь в камере бумагу и письменные принадлежности, а также острые, колющие или режущие предметы. Из литературы дозволялись только благочестивые книги, переданные капелланом. И больше нечем было заполнить бесконечные однообразные часы вынужденного досуга, сводившие его с ума.

Крепость Сан-Лео. Современный вид

М. Кузмин в своей повести о Калиостро силой писательского воображения попытался воссоздать тюремные будни своего героя в Сан-Лео: "Но теперь Калиостро был не тот. Он пробовал в тюрьме и напрягать волю, и говорить заклинанья, и кричать от желанья. Только стуки слышались в сырой стене да проносились лиловатые искры. Тогда он бросался на пол и кусал палец, чтобы не выть от досады и боли. А то и кричал, требовал себе вина, просился гулять, бился головой о стену.

Что же? Он как флакон, из которого вылили духи: легкий запах остался, но он пустой, а с виду такой же.

Покинутый, воистину покинутый. А у него был путь, была миссия. Ведь не в том смысл его жизни, чтобы дать пример школьникам или исцелить несколько тысяч больных. Но если бы он даже умалился до разума дитяти, что бы было? Разве он может теперь мыслить как ребенок, разве напрасно даны были разум и сила и свободная (увы!) воля.

Вместо блестящей звезды взлетела ракета и теперь дымится, медленно угасая на земле…"

В конце лета 1791 года кардиналу Дориа, папскому легату в области Урбино, попечению которого был вверен узник Калиостро, пришло анонимное письмо, где говорилось, что оставшиеся на свободе сообщники Калиостро якобы собираются освободить его, прибегнув к помощи воздушного шара. А о том, что сообщники и поклонники были, говорило появление в Париже в 1791 году некоего произведения в форме записок, будто бы написанных Калиостро и изданных анонимным автором в виде завещания, поскольку, по его убеждению, мага уже нет в живых. Но это неизвестные и предполагаемые сторонники. А ведь были и те, кто многие годы действительно удостаивал ныне томящегося в застенках магистра своей дружбой и покровительством. Есть несомненные свидетельства, что кардинал Роган, бежавший из Франции после начала революции, писал к Якобу Саразену и просил ссудить денег для организации побега Калиостро. Но банкир отказался участвовать в деле освобождения своего бывшего друга и учителя. Не по скупости, не потому, что разочаровался в своем бывшем наставнике, не потому, что был раздавлен горем — скорбел по скончавшейся в январе 1791 года жене Гертруде, которую магистр когда-то вылечил, а по той причине, о которой мог поведать только единомышленнику и близкому другу Лафатеру: "Страдания графа меня угнетают, но я знаю, что ежели все случилось так, как случилось, значит, он этого хотел; люди не понимают его; никто не может знать подлинных его целей".

Не один Роган обращался к Саразену, пытаясь получить средства для организации побега Калиостро. Об этом же настойчиво писал банкиру граф д’Эстийяк, но тоже получил отказ: "Интерес, питаемый мною к человеку по имени Калиостро, не относится к его земной жизни. Убежден, он всегда будет несчастен, ибо сам этого хочет; если бы он этого не хотел, он жил бы счастливо и благополучно".

Тем не менее в тот год в Сан-Лео прибыли трое не назвавших своих имен французов и попросили у коменданта разрешения посетить узника. Граф Семпрони пошел на хитрость: просителей впустили в крепость по одному и каждого поместили в отдельное помещение, якобы для свидания с заключенным, но на деле просто продержали в этих камерах до тех пор, пока они не отказались от своего намерения и не попросили отпустить их восвояси…

После этого Калиостро перевели из Сокровищницы в другую камеру, называвшуюся Pozetto — Колодец. Это было крошечное помещение размером примерно три с половиной на три метра на втором этаже, в центре тюремного каземата, попасть в которое можно было только через люк в потолке с помощью лестницы в пятнадцать ступеней. Биографы Калиостро пишут, что после пребывания в этой камере физическое и психическое здоровье магистра стало постепенно ухудшаться. Сначала он припрятывал мясо и рыбу от своих скудных трапез под тюфяком, ждал, пока они протухнут, а потом пытался ими травиться или бросал эти куски в докучливых стражников, которые подглядывали за ним. Затем объявил голодовку и не принимал никакой пищи, от чего сильно исхудал и ослаб. У него возникли проблемы с желудком, почечные колики, выходили камни, начался геморрой, трудности с мочеиспусканием… Вероятно, у всегда отличавшегося полнокровием и эмоциональной неустойчивостью Калиостро в камере случилось несколько микроинсультов, отчего возникло расстройство речи и пострадала его психика. У узника начались галлюцинации, он стал разговаривать сам с собой и с призраками или мнимыми сокамерниками — братьями-масонами, и даже возомнил, что тут же в крепости заточена его Лоренца. Временами у него случались приступы буйства, он принимался пронзительно кричать, кататься по полу в истерике, и стражники били его палками, пока он не успокаивался. Для устрашения узника в стену камеры были вмурованы кандалы и цепи.

Тогда Калиостро принялся писать на стенах камеры странные распоряжения своим последователям от имени Великого магистра Египетского ордена, чертил непонятные знаки и загадочные письмена, рисовал целые картины, изображая Деву Марию, распятие и себя в образе кающегося грешника. Материалом для письма и рисунков узнику, как считают его итальянские биографы, служил свечной нагар или ржавчина с прутьев решеток на окне, смешанные с мочой, собственная кровь или содержимое ночного горшка, вместо пера он брал соломинки из тюфяка.

Впрочем, он мог использовать и кое-какие не обнаруженные тюремщиками химические вещества, монеты, пуговицы, металлические детали от предметов своей убогой обстановки, остатки пищи, нитки и лоскуты одежды… "Настенные росписи" в камере узника комендант приказывал смывать, а стены белить известкой. Что же касается бумаги, некоторые предполагают, что после всех этих опытов с подручными веществами и материалами она все-таки узнику выдавалась, равно как и перо и чернила. Есть сведения, что в тюремной камере Калиостро, напрасно настаивая на разговоре с комендантом, получил от него позволение изложить все письменно и занес на бумагу некое важное сообщение, которое он непременно хотел донести до сведения высшего церковного руководства. Из его собственноручных документов этого трагического периода сохранилось письмо к папе, написанное своеобразным заумно-магическим языком. Оно осталось непонятым и было расценено как свидетельствующее о безнадежном помутнении рассудка его автора вследствие перенесенных им в последние годы жизни ударов судьбы.