Читать онлайн «Западноевропейская наука в средние века: Общие принципы и учение о движении». Страница 5

Поэтому вполне оправданным кажется кумулятивистский подход к истории науки, когда наука прошлого рассматривается сквозь призму современных проблем. Классическую формулировку кумулятивистской концепции применительно к задачам исследования средневековой науки мы находим в работе М. Кладжета «Наука механики в средние века»: «…признание важной роли механики в период нового времени не означает, что только в зрелых трудах по механике, относящихся к семнадцатому веку, следует искать начало науки нового времени. Для историка науки это очевидный факт, что Физические понятия Галилея и Декарта и даже понятия Ньютона, как представляется, весьма радикальные, во многих отношениях были обусловлены древней и средневековой ученостью, которые были живы в период нового времени. Таким образом, всякий, кто честно интересуется непомерно сложным историческим процессом образования современной науки, должен детально изучить зародышевые понятия предшествующих периодов. Такое изучение позволило бы до известной степени проникнуть в то, как протонаучная теория критиковалась и исправлялась, пока она не перестала быть связным целым. Оно показало бы также, что те самые пункты, которые были объектом критики старой системы, стали исходными пунктами новой. Короче, оно показало бы, как средневековая механика — в основном аристотелианская, с некоторыми следами архимедовского характера, — постоянно модифицировалась до того пункта, где она была серьезно подорвана, так что потребовалась новая система механики, — и именно галилеево-ньютонова система семнадцатого века удовлетворяла этим требованиям» [82, XIX].

М. Кладжета интересует процесс образования науки нового времени, — в науке прошлого он ищет источник ее идей, рассматривая античную и средневековую системы знания как «протонауку», как зародыш науки нового времени.

Такой подход к истории науки (кстати, он в настоящее время является наиболее «работающим») дает возможность «расшифровать» средневековые тесты, вмонтировать их в систему координат науки нового времени и тем самым сделать понятными для современного человека. Однако очевидны и его недостатки: проецируя на средневековую науку идеи, проблемы и методы, заимствованные из научного мышления другой эпохи, исследователь, по существу, усматривает в анализируемом материале только то, что ему уже известно.

Будучи последовательно проведенной, кумулятивистская концепция истории науки приходит к самоотрицанию; более глубокий анализ пунктов расхождения между средневековой и современной трактовками «тех же самых» проблем убеждает историка в том, что выборка из средневековой науки проблем, сопоставимых с проблемами науки нового времени, существенно искажает реальный облик средневековой науки. Как показывают наиболее интересные исследования науки средних веков (в первую очередь здесь следует указать на фундаментальные труды Аннелизе Майер), весь круг проблем, волновавших средневековых ученых, был в значительной мере иным, чем в последующий период развития науки: то, что в новое время считалось важным и значимым, в средние века зачастую занимало весьма скромное место на периферии научного знания.

Сравнивая две эпохи в развитии науки, мы обнаруживаем, что знания, сосуществовавшие в рамках средневековой науки, объединены между собой не только хронологически, но имеют и общие типологические черты, резко обособляющие их от тех форм знания, которые появились в новое время.

Каковы же эти черты, составляющие своеобразие средневековой науки? Когда аналогичный вопрос ставится в отношении средневековой культуры в целом, то обычно апеллируют к понятию «стиль мышления», свойственный эпохе. Но если попытаться воспользоваться им для прояснения задач историко-научных исследований, тотчас обнаружится, сколь неопределенно-зыбко его значение.

Где следует искать источник стилистического своеобразия научного мышления средневековья? В самой науке или вне ее, — в смежных сферах средневековой культуры: экономике, политике, этике, религии, обыденном сознании? Чаще всего специфика научного средневековья усматривается в характерном симбиозе научных и экстранаучных (главным образом религиозных) представлений. Поскольку научное познание при такой трактовке оказывается вынужденным ориентироваться на ценности, не имеющие прямого отношения к изучению природы, наука в средние века предстает как опутанная густой сетью предрассудков и заблуждений, сковывавших любое движение научной мысли, создававших неодолимые препятствия на пути свободного научного исследования.

Известно, что науке, как и философии, отводилась в средние века роль «служанки» богословия, что выражалось не только в том, что она привлекалась для иллюстрации и подтверждения религиозных истин, но в том, что догматические положения христианской религии оказали сильнейшее воздействие на процесс формирования всего концептуального аппарата средневековой науки, начиная с введения целого ряда постулатов (о творении мира из ничего, о существовании первой причины и т. п.) и кончая постановкой самих задач научного исследования (как в случае, например, проблемы ремиссии и интенсии качеств, которая первоначально была намечена в ходе обсуждения вопроса о благодати, в связи с необходимостью объяснить возможность степенной градации в обладании последней).

Вне всякого сомнения, необходимость согласования результатов научного поиска с извне привнесенными догмами значительно сужала возможности научного исследования. Поэтому нет ничего удивительного в том, что так долго господствовал взгляд на средневековье как на эпоху, совершенно бесплодную в научном отношении, когда научная мысль билась, зажатая в тиски религиозных предрассудков. Так смотрел на средневековую науку XIX век, да и в наше время мы можем встретиться с аналогичными оценками. Во введении к своей антологии «Физическая мысль от досократиков до квантовой физики», вышедшей в 1975 г., известный историк науки С. Самбурский пишет: «Для раннего христианства и мусульманства природа и проблемы науки были не более чем вспомогательными предметами, с которыми имели дело, лишь поскольку они могли представлять интерес для главных задач религии. Тот факт, что наука выжила в течение всех этих столетий, можно отнести за счет двух основных факторов: известной непрерывности греческой философской и научной традиции в Византии и мусульманском ренессансе, начавшемся в IX в.; а также последующего включения аристотелевской философии, в том числе и ее научных аспектов, в мировоззрение трех монотеистических религий. Наука ислама сначала полностью следовала греческой науке, но затем в ней были развиты некоторые свои оригинальные исследования, внесшие значительные изменения в аристотелевскую картину мира. Западная схоластика, первоначально черпающая из науки мира ислама, затем, перейдя к прямому использованию античных источников, хранила мерцающий огонек науки, светивший в пределах аристотелианской доктрины.

В течение более чем тысячелетия рациональное познание природы было извращено. Оно сохранялось в це лом лишь как свод книжного знания, составленный из доктрин и понятий о природе и физическом мире. Этот свод, бывший предметом комментирования в ученых трактатах и предметом преподавания, стал рассматриваться во многом как составная часть христианского мировоззрения. Поэтому, когда в XVI и в начале XVII в. научное исследование опять стало основываться на непосредственном контакте с самой природой, это новое открытие природы… было столь же революционным изменением, как и переход от мифа к логосу в VI веке до н. э.» [142, 4—5].

Столь суровая оценка научной значимости средневековья предопределена, с одной стороны, изначальным противопоставлением научного знания другим сферам духовной жизни общества, как не имеющим ничего общего с наукой, а с другой — констатацией подчиненного положения, в котором находилась наука по отношению к господствующей форме общественного сознания — религии. Исходя из этих предпосылок и учитывая то обстоятельство, что поскольку к науке примешиваются чуждые ей принципы и представления, они неизбежно становятся помехой в ее развитии, нельзя не прийти к выводу, что своеобразие средневековой науки состоит в том, что она представляет собой некоторую лакуну, разделяющую собственно «научные» эпохи в развитии человеческого общества, — античность и новое время, — или, в лучшем случае, является консервацией античных традиций.

Таким образом, если в поисках истоков «стиля мышления» средневековой науки мы обратимся к экстранаучным факторам в духовной жизни средневековья (как правило, к религии), то мы скорее поймем, почему в то время не было науки в подлинном смысле слова, чем найдем объяснение причин, обусловивших своеобразие форм научного знания того времени. Повторим еще раз: такой результат неизбежен, если сначала мы противопоставим науку всем другим аспектам культуры средневековья, а затем на их основе попытаемся уловить своеобразие науки.