Читать онлайн «Западноевропейская наука в средние века: Общие принципы и учение о движении». Страница 49

Так впервые, пожалуй, в истории философии и науки исходной единицей знания становится лишенная каких-либо определений точка, свидетельствующая о наличии препятствия для познавательной способности. Невыразимое «это», т. е. голый атом, с логической точки зрения являющийся не чем иным, как референтом указательного жеста, является исходным пунктом всякого знания, поскольку «единичное …есть то, что познается в первую очередь посредством простого знания… Простое знание, относящееся к единичному, и первичное, есть знание интуитивное. То, что это познание первично, ясно, ибо абстрагированное знание единичного предполагает интуитивное знание того же объекта, а не наоборот» [6, 894—895].

Другая отличительная черта интуитивного познания, помимо того, что с его помощью схватывается первичная онтологическая реальность — индивид, состоит в его способности к усмотрению случайных истин. «Когда мы постигаем несколько вещей, из которых одна связана с другой, или одна удалена от другой, или находится в каком-либо ином отношении с другой, то мы благодаря этому несоставному знанию этих вещей немедленно узнаем, связана ли одна вещь с другой или не связана, удалена ли она от нее или не удалена, и узнаем о других случайных истинах… Так, если Сократ поистине белый, то знание о Сократе и белизне, благодаря которому можно с очевидностью постигнуть, что Сократ белый; будет называться интуитивным знанием. И вообще всякое несоставное знание термина или терминов либо вещи или вещей, благодаря которому можно с очевидностью постигнуть некую случайную истину, особенно о наличной вещи, есть знание интуитивное» [6, 892].

Интуитивное, включая опытное, познание действительно имеет дело только со случайными истинами, если основными объектами такого познания полагать изолированные индивиды или свойства, трактуемые по аналогии с индивидами, — как нечто, ограничивающее наше восприятие. Между такими когнитивными образованиями нет связи, которую можно было бы утверждать, исходя из каких-либо концептуальных оснований. Любая связь между изолированными атомами будет случайной. Поскольку таким атомам приписывается бытийный статус, мир бытия в своей основе оказывается абсолютно иррациональным. Какое бы то ни было общее суждение об этом мире будет заключать в себе более или менее вероятное знание о нем, но отнюдь не достоверную истину. Науке, как системе знания, претендующей на истинность своих утверждений, нет места в мире, если последний устроен «по Оккаму».

Окончательное размежевание бытийных и концептуальных структур, осуществленное в доктрине Оккама, знаменовало начало конца средневековой науки. Основным допущением средневековой науки, оправдывающим ее существование в качестве своеобразной системы знания, было убеждение в некоего рода изначальной гармонии слова и бытия. Положив в основание знания атомарную определенность, отвечающую требованиям принципа тождества и в то же время наполненную смысловым содержанием, она оперировала с ней по законам логики, упорядочивая и классифицируя все сущее на основе родовидовых отношений. Сфера реального представлялась состоящей из аналогов концептов, независимых друг от друга единиц смысла, единственно возможной связью для которых была их смысловая, логическая связь. Поэтому изъятие Оккамом первичных онтологических сущностей из смыслового контекста, превращение их в «атомы бытия», обладающие существованием, но лишенные смысловой окраски и смысловых связей, делало схоластическое исследование, главной составляющей которого были работа со значениями слов, проведение дистинкций и создание конструкций, синтезирующих значения отдельных понятий, пустым и бессмысленным занятием, не имеющим отношения к познанию бытия.

Бытие оказалось вынесенным за рамки концептуального построения, — только опыт отныне мог удостоверить в бытии.

Однако опыт в доктрине Оккама также приводит лишь к убеждению в существовании атомарных определенностей, подобно тому как разум, в рамках реалистской онтологии, обнаруживал везде лишь атомы смысла. Но интуиция единичного сама по себе ни к чему не ведет. Чувственно воспринимаемое «одно» бесплодно, на нем, в отличие от концептуального «одного», вообще ничего нельзя построить. Апелляция к опыту как источнику познания играла поэтому в оккамизме сугубо разрушительную роль. Чтобы она стала позитивной, нужно было радикальным образом изменить представление как о предмете познания, так и о структуре самого знания. Не вещь, которая в схоластике в конечном итоге (в номинализме XIV в.) отождествляется с индивидом, а отношение должно обрести статус фундаментальной онтологической интуиции. Только при этом условии выявляемые в опыте соотношения отдельных восприятий, которые в концепции Оккама оценивались как случайные, т. е. не подлежащие обоснованию с помощью разума, обретают смысл и научную значимость. Этот смысл не может быть охвачен одним-единственным концептом или какой-либо совокупностью концептов такого рода, к чему стремился средневековый реализм. Чтобы его раскрыть, нужно было не искать ответа на вопрос: «что собой представляет данная вещь или данный индивид?», а поставить вопрос совсем иного рода: «как соотносятся между собой данные отдельных восприятий?» Но это предполагало выделение концептуальной структуры принципиально иного типа, чем та, которая традиционно использовалась в средневековой науке.

Структура универсума науки нового времени задается не понятиями, сформированными на основе принципа тождества, как-то: форма, сущность, вещь, причина (формальная, материальная, целевая, действующая) и др., а математическими схемами, описывающими различные виды соотношений. В этих условиях оказывается возможным сопоставить опытно (в том числе и посредством эксперимента) удостоверяемое бытие, отделенное от разума, с конструкциями разума, базирующимися на принципе отношения.

Задача данного раздела заключалась в том, чтобы обрисовать принципы и понятия средневекового научного мышления, задававшие наиболее общие концептуальные рамки, внутри которых происходило развитие средневековой науки. Конечно, ими не исчерпывается многообразие идей и методов науки того времени. В ней формировались и нетрадиционные подходы, прокладывавшие путь науке нового времени. С некоторыми из них мы познакомимся в следующем разделе. Однако они получали права гражданства в системе средневекового знания лишь постольку, поскольку их удавалось согласовать, пусть и насильственным образом, с доминирующей категориальной структурой.

Физика в том смысле, который вкладывали в это понятие сами средневековые философы и ученые, была синонимом науки о движении. «Так как природа есть начало движения и изменения, а предмет нашего исследования — природа, то нельзя оставлять невыясненным, что такое движение: ведь незнание движения необходимо влечет за собой незнание природы» [7, 3, 103]. Эти начальные строки третьей книги «Физики» Аристотеля были хорошо известны всем натурфилософам XIII—XIV вв.; определение предмета физики, данное в них, было если не единственным, то, во всяком случае, одним из немногих утверждений Аристотеля, против которых в средние века не было выдвинуто никаких контраргументов. Следует, однако, отметить, что при этом в учение о движении включался гораздо более широкий круг вопросов, чем тот, который непосредственно ассоциировался с понятием движения в физике нового времени. Научная революция XVII в. оставила в ведении физики только один род движения из тех, что исследовались физикой средневековья, а именно локальный — движение перемещения. Средневековое же учение о движении наряду с изучением локального движения включает проблемы качественного изменения, роста и убыли, а также возникновения и уничтожения. В этом оно также следует за Аристотелем.

Аристотель был, безусловно, не единственным античным мыслителем, чьи идеи были восприняты натурфилософией средневековья. Огромное влияние на развитие физических (в привычном для нас смысле слова) представлений в то время имела традиция платонизма. В средневековую науку вошли элементы, заимствованные и из других направлений античной натурфилософии, в частности атомизма и стоицизма. Но войти в нее они смогли лишь постольку, поскольку им удалось вписаться в общую концептуальную схему физического знания, которая в своих главных чертах определялась именно доктриной Аристотеля.

В корпусе физических знаний средневековая аристотелианская физика занимает центральное положение. Это объясняется тем, что никакая другая средневековая концепция не ставила перед собой цели создать систематическое учение о природе. Аристотелианская же физика не только отвечала на вопрос, что такое движение, не только давала классификацию различных видов движения, но и структурировала в соответствии с этой классификацией всю предметную область наук