Читать онлайн «Коллонтай. Валькирия и блудница революции». Страница 51

Интеллигенты здесь часто вопрошают меня: "Как, чем окончится война?" Они мыслят себе "мирную конференцию", может быть, даже в Стокгольме. Ничего подобного! <…> И в Германии, и в Англии, и повсюду уже идет брожение. <…> Начавшееся народно-национальное движение перерастает неизбежно в классовое.

Рабочие, крестьянская беднота, малоимущие классы, передовая интеллигенция не удовлетворятся борьбой с завоевателем, с немцами. Они захотят "сами" решать свою судьбу. Не оставлять ее в руках Штрассеров, Рузвельтов, Бенешей и Черчиллей. Новые люди возглавят движение. Как у нас в 17-м году.

<…> Война — жуткий, безумно ужасный факт. Эта война — сплошная кровь и разрушение. Но она расчищает в Европе, во всем мире путь к новому строю. Она наносит смертельный удар капитализму. Уже никогда не будет "прежней Англии". <…> Уже не сможет Уолл-стрит дирижировать политикой мира через банки и тресты. Чем скорее Союз победит <…>, тем легче и скорее вступит человечество в новый этап своей истории: переход к социалистическому строю. И к победе всех тех великих и чудесных принципов, какие заложены в мировоззрении коммунизма".

В августе 1942 года, поднимаясь в лифте посольского здания на свой третий этаж, Коллонтай внезапно потеряла сознание и упала на руки оказавшихся вместе с ней в кабине лифта Зои Рыбкиной и горничной-норвежки фрекен Рагна. В больнице доктор Ада Нильссон и профессор Нанна Свартц диагностировали тромбоз сосудов головного мозга, вызвавший тяжелый инсульт.

В ответной шифровке Семенову за подписями Сталина и Молотова содержалось и еще два важных указания: регулярно информировать их лично о состоянии здоровья Коллонтай и немедленно, соблюдая строжайшую секретность, вскрыть ее личный сейф, сфотографировав содержимое. Указание было выполнено, но ничего компрометирующего в сейфе не нашли. Не было там и вообще никаких серьезных личных бумаг, в том числе и дневников. Возможно, часть архивов была укрыта у доктора Ады Нильссон.

В результате инсульта у Александры Михайловны оказались парализованы левая рука и нога и затруднена речь. Она так и не оправилась полностью от него до конца жизни.

Коллонтай стала к тому времени дуайеном дипломатического корпуса как старейшина по времени пребывания в стране. 16 сентября 1943 года ей было присвоено звание Чрезвычайного и Полномочного Посла, четырьмя месяцами ранее введенное в СССР и соответствующее званию армейского генерал-майора. Более никто из женщин при жизни Коллонтай не был удостоен этого звания.

Для восстановления здоровья и сил Коллонтай перевели в санаторий Мессеберг неподалеку от Стокгольма. Ее сопровождала Рыбкина.

Александра Михайловна оказалась причастна к попыткам организации советско-германских переговоров о сепаратном мире. После того как стало ясно, что под Сталинградом германская армия потерпела поражение, министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп с согласия Гитлера начал поиски сепаратного мира с кем-либо из членов Антигитлеровской коалиции. Зондаж велся в нейтральных странах, в том числе в Швеции, где имелись посольства всех воюющих государств. После войны Петер Клейст, бывший сотрудник Риббентропа, вспоминал, как в декабре 1942 года оказался в Стокгольме: "Примечательный разговор состоялся у меня 6 декабря 1942 г. с одним известным шведом, который ничтоже сумняшеся предложил: "Объявите в Германии формальную капитуляцию по отношению к Западу, чтобы затем вместе сражаться на Восточном фронте". Я возразил, что ему должно быть известно, насколько далека от немецких реалий подобная мысль, не говоря уже о том, что ни английской, ни американской армий, которым можно было бы сдаться, пока на континенте нет. Кроме того, представлялось сомнительным, что эту частную инициативу шведа поддержит хотя бы одно-единственное американское или английское официальное лицо.

И тут случилось нечто удивительное: в восточной стене, которая казалась мне абсолютно непроницаемой, вдруг обнаружилась дверь или, если точнее, приоткрылось крошечное оконце. Один мой немецкий знакомец в Стокгольме, которого я попросил о помощи, с сожалением сообщил, что информации или связей с Западом у него нет, но: "Есть один человек, знакомство с которым может оказаться весьма интересным и полезным. У него прекрасные связи в советском посольстве в Стокгольме, и он уже несколько раз передавал нам поразительно точные данные. Беседа с ним, которую для безопасности можно устроить конспиративно, Вам не повредит. Я гарантирую, что этот человек будет соблюдать конфиденциальность. В Вашем молчании я не сомневаюсь, так как это в Ваших же интересах".

Мысль выйти на контакт с мадам Коллонтай увлекла меня. Эта женщина, дочь царского флигель-адъютанта (отец Александры Михайловны никогда не был флигель-адъютантом. — Б.С.). во время Октябрьской революции пошла на баррикады, будучи женой коммунистического матроса, она писала книги о свободной любви, стала одной из ближайших сподвижниц Ленина и получила пост посла СССР в Стокгольме. Говорили, что она находится в оппозиции к Сталину, но имеющиеся в ее распоряжении материалы о том, как Сталин пришел к власти, защищают ее от диктатора (эта легенда не имеет ничего общего с действительностью. В тот момент, когда разворачивалась борьба Сталина с Троцким, Зиновьевым и Каменевым, Коллонтай находилась за границей и никакими материалами об этой борьбе не могла располагать. — Б. С).

Информация о предполагаемом посреднике, Эдгаре Клаусе, была довольно противоречива. Он родился в Восточной Европе, одинаково плохо говорил по-русски и по-немецки, занимался предпринимательством в Латвии, Литве и Германии, а затем бросил якорь в Швеции. Он был женат на шведке русского происхождения и абсолютно точно имел контакты как с мадам Коллонтай, так и с первым советником посольства Семеновым… Хотя восточное направление не лежало в центре моих интересов, я принял предложение своего знакомца, и 14 декабря мы встретились с соблюдением всех мер предосторожности. Один знакомый швед уступил мне (я придумал вполне убедительный предлог) на выходные свой загородный домик. Он стоял на Солсидане, на крутом гранитном утесе над морем. Не успела закипеть вода для чая, как появился мой знакомец вместе с Клаусом, приземистым темноволосым мужчиной, безупречно одетым и обладавшим хорошими манерами. После вежливой беседы на общие темы атмосфера стала более радушной, и Клаус начал осыпать нас новостями о политике и военной стратегии Советского Союза:

"Я всего лишь предприниматель и не интересуюсь политикой. Но у меня создалось впечатление, что советская сторона готова искать компромисс с Германией, чтобы как можно быстрее закончить эту кровопролитную войну. Поэтому я хочу ковать железо, пока горячо, и принять на себя посреднические функции. Я могу в любой момент свести Вас с людьми из советского посольства".

Быстрый разгон, который взял Клаус, живо напомнил мне о моем первом разговоре с советским уполномоченным Астаховым в 1939 году в Берлине, который сделал тогда предложение, приведшее впоследствии к заключению советско-германского пакта. Но тогда я действовал официально, сейчас же я на свой страх и риск ввязался в авантюру, личные и политические последствия которой я не мог предвидеть (Клейст явно преувеличивает свою значимость. Невероятно, чтобы он вел поиски сепаратного мира без санкции Риббентропа. — Б.С.). Я поправил Клауса, пояснив, что вступил в разговор с ним исключительно по собственной инициативе и не ищу контакта с Советами ни сам, ни по заданию каких-либо немецких ведомств. Клаус пожал плечами и сказал, что очень сожалеет, гем не менее его предложение остается в силе:

"Я гарантирую Вам, что если Германия согласится на границы 1939 года, то уже через восемь дней может воцариться мир".

Во время дальнейшей беседы Клаус поведал, что встречался зимой 1917—18 гг. в Самаре со Сталиным, Троцким и Масленниковым, когда те трое прятались в отеле "Националь", которым управлял директор-австриец. Он также рассказал про переводчика Сталина, маленького светловолосого Павлова, о котором ходили слухи, что он, мол, незаконный сын Сталина. Клаус пояснил, что мать Павлова происходит из волжских немецких колонистов, и ее девичья фамилия Шмидт, и что своим прекрасным знанием немецкого Павлов обязан долгому пребыванию в Гере, где жил под фамилией Шмидт… После долгой беседы, во время которой Клаус почти непрерывно описывал свои приключения во время большевистской революции, мы расстались, поблагодарив друг друга за интересное времяпровождение, и разными путями вернулись в Стокгольм.

Немногие доверенные лица, с которыми я обсуждал итоги моей поездки после возвращения в Германию, убеждали меня не бросать затею на полпути. Фон Тротт из МИДа, которого я встречал и в Стокгольме, рассказал, что, хотя он немало общался со шведами и немецкими эмигрантами самых разных убеждений и получал от них множество чистосердечных, но абсурдных советов, о возможности контакта с вражеским лагерем никто доселе не упоминал: "Поэтому мы должны воспользоваться даже этим, столь призрачным шансом".