Читать онлайн «Правда и ложь в истории великих открытий». Страница 54

Похоже, ни Беста, ни Листера не волновало наличие огромного количества свидетельств того, что их научное предвидение — не более чем вымысел.

Для ученого репутация означает всё, поэтому непонятно, зачем эти люди так много ставили на карту. Помимо черт их характера, ответ частично дают те обстоятельства, в которых они впервые проявили свою непорядочность. Если бы научное сообщество сразу отрицательно отреагировало бы на их поведение, они, вероятно, в дальнейшем были бы осмотрительнее при обращении с фактами. Но, поскольку этого не произошло, мы можем с полной уверенностью предположить, что их претензии нашли питательную среду. В случае с Листером Британская империя нуждалась в героях от науки, сравнимых с Кохом и Пастером, и это сыграло свою роль. Самая богатая и могущественная страна не могла допустить, чтобы современная медицинская наука делалась где-нибудь в другом месте. Именно в такую почву легли семена научного мифа о Листере, мифа, сопоставимого с историей Ливия о Горацио.

То же самое можно сказать и о Бесте. Многим Канада представляется почти идеальной страной, хотя сама она долгое время провела в поисках своей идентичности. Чувствуя внутренний водораздел между своими французскими и английскими корнями, она к тому же оказалась «в одной постели со слоном»: ее ближайший сосед — мощные Соединенные Штаты. Все, кто читал о том, как строилась Канадско-Тихоокеанская железная дорога, знают, сколько средств и труда потратили канадцы, чтобы через всю страну (а точнее, покрытые льдом камни) пролегла эта железная колея. Конечно, дорогу можно было бы построить быстрее и на несколько сот миллионов долларов дешевле, если кое-где воспользоваться уже имевшимися американскими железными дорогами, но в этом было бы что-то унизительное, и канадцы всё построили самостоятельно. Именно в таких условиях произошло открытие инсулина. Соединенные Штаты уже приступили к сбору урожая Нобелевских премий, и их научные организации соперничали с лучшими научными центрами в Европе. Канада с ее небольшим населением воспринималась многими всего лишь как форпост Британской империи, совершенно не способный соперничать с США. И вдруг, как гром среди ясного неба, — один из местных университетов сообщает о невероятном прорыве в медицине!

Любой канадец хотел того же, чего хотел и сам Бест: выжать из этого столько, сколько возможно. Как всякий родитель, гордый своими детьми, Великобритания ничего не имела против того, чтобы к великому открытию был причастен шотландец по имени Маклеод. Коллип как-то пришелся не ко двору, поэтому канадское общество сразу поддержало Бантинга и его версию произошедшего. Оно с живостью приняло все, о чем говорил Бантинг, а после его смерти на сцене оказался Бест, который, возвеличивая себя, утверждал канадскую науку на самых передовых позициях. Вполне вероятно, что не все в Канаде безоговорочно верили Бесту, но это никого особо не волновало. Когда речь идет о национальной гордости, придуманный Робертом Грейвзом диалог между Поллионом и Ливием[10] особенно актуален.

Возможно, те, кто считает вслед за Ливием, героем известного романа Грейвза, что историческая правда должна уступать национальным интересам, смогут извлечь урок из жизни Чарльза Беста и поймут, на какой опасный путь они встают, поскольку история Беста и его попыток завоевать себе признание — это и его личная трагедия, и национальный конфуз. Личная трагедия потому, что перед нами человек, который никак не мог успокоиться на достигнутом и все время хотел большего. Конфуз — потому что его махинации, в конце концов, поставили под угрозу не только его место в истории науки, но и авторитет группы, членом которой ему посчастливилось оказаться. Правда, все обошлось благополучно, и Канада сумела сохранить за собой первенство в такой важной области медицины, как лечение диабета. Но случилось это тогда, когда уже никто не мог помешать узнать истину.

Спросите любого английского ученого, какое случайное открытие в медицине считается самым значительным, и большинство, не колеблясь, назовет открытие пенициллина Александром Флемингом. Конечно, ими будут руководить самые общие представления о событии, благодаря которому в медицине произошла настоящая революция и появилось лекарство, спасшее множество жизней.

В сентябре 1928 года Александр Флеминг, немногословный шотландский бактериолог, возвратился из отпуска в свою лабораторию в лондонской больнице Святой Марии и решил, что пришла пора помыть чашки Петри, которые так некстати портят вид его стола. Когда он собрал их все вместе, чтобы погрузить в дезинфицирующий раствор, его на некоторое время отвлек коллега, спросивший, над чем он работает. Вместо ответа Флеминг взял наугад одну из чашек, которая еще не была продезинфицирована. Взглянув на нее внимательней, он пробормотал: «Забавно!» Это одно из тех английских выражений (произносимое в разных контекстах наряду с таким, как «Иногда такое случается»), без которых не обходится практически ни одна легенда о пенициллине. Ибо в чашке, которую выбрал Флеминг, специально посеянные неделей ранее бактерии не образовали колонию по всей поверхности — их не было там, где появилась плесень. Сразу возникло предположение, что плесень проникла через открытое окно. Но откуда бы она ни появилась, ее бактерицидные свойства были налицо.

Флеминг тут же осознал, что произошло нечто выдающееся, и поспешил с чашкой Петри в руках рассказать об этом коллеге. Через несколько дней он уже хвастался, что открыл «волшебную пулю», Священный Грааль бактериологии, с помощью которого можно бороться с инфекционными заболеваниями, не нанося вреда больному. Затем последовали годы непрерывных исследований, значительная часть которых проводилась в Оксфорде под руководством Говарда Флори и при воодушевляющем участии Флеминга. А потом было запущено производство пенициллина, который быстро зарекомендовал себя как одно из важнейших достижений в истории медицины. К 1942 году догадка Флеминга получила полное подтверждение. Началась эпоха антибиотиков, и ее зачинатель в итоге получил то, что заслуживал его гений.

Те, кто родился значительно позже этих событий, вряд ли способны осознать их значение. До конца 40-х годов прошлого века редкая семья обходилась без трагедии, вызванной бактериологической инфекцией, а порой смерти близких следовали одна за другой. В течение многих веков легкое респираторное заболевание или небольшая рана несли угрозу жизни, поэтому появление пенициллина воспринималось как Божий дар. Во всем мире благодарили человека, сумевшего значительно снизить смертность от инфекционных заболеваний. Превратившись в международное светило, Флеминг получил 25 почетных ученых званий, 26 медалей, 18 премий, 13 почетных наград, стал почетным гражданином 15 городов и членом 89 академий и научных обществ. Кроме того, он удостоился пяти аудиенций у папы римского.

Можно, конечно, предположить, что готовность, с которой научное сообщество поверило в эту историю, объясняется желанием привнести удачу в большую науку. Ученые с готовностью соглашаются с тем, что открытие Флемингом антибактериальных свойств пенициллина было счастливой случайностью, но при этом считают его выдающимся ученым — ведь он сразу осознал значение пары проплешин в чашке Петри. В отличие от Флеминга его коллега выразил свое любопытство лишь из вежливости. Из этого уже следует вывод: настоящий ученый должен обладать предвидением и наблюдательностью. Флеминг гениально увидел то, что другие просмотрели. Его не отвлекли мысли о недавно закончившемся отпуске. Его интерес к науке не угас после многих лет безуспешных «игр» с колониями бактерий. Как сказал один ученый (цитируется по биографии Флеминга, написанной Дж. Л. Людовичи): «Хотя госпожа Удача и влетела случайно в открытое окно, она сумела найти, — поверьте мне, — того, кто не позволил себе ее проглядеть». Вот поэтому Флеминг и стал символом настоящего ученого.

Однако, как и в других историях, собранных в этой книге, некие неувязки ощущаются сразу, как только мы начинаем вдаваться в подробности. История открытия Флеминга и последующей разработки пенициллина оказалась намного сложнее, чем это следует из пересказанного мною мифа.