Читать онлайн «Земля в цвету». Страница 59

И вот на наших глазах разгорается утренняя заря такой науки!

Но раз зашел разговор об утренней заре науки нового могущества, то, конечно, надо сказать еще и о тех исследователях, которым больше чем кому-либо принадлежит будущее.

Какое слово — исследователи!

Мы представляем себе необъятные леса, за которыми на неведомых горах надо отыскать истоки неизвестных рек; корабль, бороздящий свинцовую воду северных морей, чтобы нанести на карту очертания затерянной обледенелой земли; людей, выстукивающих геологическими молотками крутые бока долин, — и вот заблестел золотоносный песок, изгибаются рыже-бурые пласты руды, из глубоких скважин бьет нефть.

Человек сидит неподвижно в комнате. Он приник к стеклянному глазку. И в нем он видит гигантский, незнакомый мир: резкие тени гор с острыми, иззубренными вершинами упали на равнину, залитую серым стеклом. И астроном составляет, километр за километром, географическую карту этой лунной пустыни. Он побывал на далеком светиле, не делая ни шагу никуда из этой комнаты, из башни обсерватории.

А конструкторы, из чертежей которых рождаются новые могучие машины!

А химики, чувствующие себя, как дома, среди причудливых трубок и носатых склянок, полных кипящих жидкостей и газов, похожих на облака желтого дыма!

Попробуйте в каких хотите джунглях и пампасах — в мангровых зарослях Индии, в саваннах Америки, в болотистых чащах Новой Гвинеи — где угодно на земле разыскать вот такую же курочку, кладущую по яичку в день, мичуринское яблоко величиной с дыньку, свинью — живую фабрику сала и мяса! Вы не найдете их, потому что их нет и никогда не было в природе, пока не пришли люди-творцы, преобразователи, селекционеры и не создали их.

И вот сейчас, когда я пишу это, я вспоминаю о самом удивительном в мире состязании. Оно состоялось в последние предвоенные годы — года за три до войны.

Академия наук Советского Союза и Центральный Комитет Ленинского комсомола объявили конкурс молодых ученых нашей страны. Кто заполнил больше «белых пятен» в наших знаниях о мире? Кто сделал самые глубокие, самые важные, самые ценные для нашей Родины и для всего человечества открытия?

Состязание молодых ученых! Никогда ни одна страна, кроме великой нашей Родины, не могла бы организовать такое состязание.

Мы читаем постоянно, что где-нибудь в Филадельфии или Балтиморе объявляется состязание курильщиков и первый приз присужден ловкачу, который, не щадя легких, курил одновременно пять папирос и еще сигару, как-то утвержденную в ноздре; что в городе Соленого озера или Буффало происходили «бега» ползающих на коленях; в Индианополисе — матч-турнир на длительность сидения на ветках; в Цинциннати — конкурс на самую молодую тещу. Но состязание молодых ученых?!

Совсем недавно, в апреле 1948 года, в Брюссельском университете состоялся ученый диспут… о преисподней. И о том, как понимать адское пламя — буквально или фигурально?

Читая это, протираешь глаза: 1948 год? Не опечатка?

Ведь диспут этот в точности подобен тем, какие когда-то, в седую старину лет этак 700 назад, устраивали средневековые университеты. Было таких университетов полдюжины во всем мире. Верхами на мулах, трясясь в тяжеловесных дорожных колымагах, съезжались на состязание знаменитейшие доктора. Было таких всего тоже два-три десятка. Дряхлые старцы, в мантиях монашеских орденов, в плоских или остроконечных шапочках — самый облик их должен был показать, как резко они отличаются от профанов, от непосвященных. Съехавшись, старцы принимались яростно поносить друг друга. Ни одна живая душа не понимала их. Они говорили на диковинной латыни, услышав которую Цицерон в отчаянии зажал бы себе уши.

Что же так разогревало их холодную кровь, давно остуженную годами и церковными бдениями?

О, это были вопросы первостепенной важности — совершенно в духе брюссельских вопросов о преисподней и адском пламени! Как надо истолковать в духе католической церкви мнение о боге и природе араба, которого называли, ошибочно произнося его имя, Аверроэс и который, в свою очередь, истолковывал мнение грека Аристотеля? И как может существовать чорт, раз сказано, что бог всемогущ и, значит, мог бы уничтожить чорта?

Разнесши в пух и прах друг друга на языке Плавта и Петрония, два десятка ученых-старцев отправлялись восвояси на мулах и в колымагах. А жизнь вокруг них шла своим чередом, как будто и не было никаких диспутов о боге и чорте.

И лишь то различие с диспутом 1948 года об адском пламени, что участники этого последнего диспута разъехались на трамваях и в машинах, купили прозаические билеты на поезд или улетели на самолетах.

Результаты соревнования молодых советских ученых оглашал на заседании президиума Академии наук СССР тогдашний президент ее академик В. Л. Комаров. По стране на призыв академии и Центрального Комитета Ленинскою комсомола откликнулось 8 тысяч человек. Целая дивизия исследователей! Почти никому из участников конкурса не стукнуло и 30 лет; были и совсем молодые — 18–20 лет.

Один учился еще в средней школе. Но, сдавая русский язык, пунические войны и решение треугольников, он уже прошел университетский курс высшей математики — да, той самой математики, которая, вероятно, казалась такой снотворной многим его сверстникам. Если бы спросить его, скучна ли математика, он ответил бы, что это увлекательнейшая вещь на свете.

Другой учился на первом курсе университета, но самые известные астрономы обсуждали его астрономические открытия.

Третий… Да ведь не перечтешь всех этих замечательных юношей!

Вот к каким результатам пришла комиссия.

Сто двадцать девять работ оказались такими, что за них можно сразу присудить ученую степень кандидата наук. О шестидесяти трех работах в комиссии отозвались, что это «совершенно нормальные докторские диссертации». Тридцать работ — это уже не просто докторские диссертации… Если бы их представили на соискание ученой степени доктора, о них говорили бы: «Какая блестящая диссертация!» — и долго обсуждали бы их потом в ученых обществах и в научных журналах.

А для трех работ комиссия не подыскала категорий. Они просто стали вне конкурса, почти хочется сказать — выше конкурса. Такие работы создают новые направления в науке.

Тогда, на том конкурсе, это оказались математические работы — ленинградца Канторовича и двух москвичей — Соболева и Понтрягина, молодого человека, который стал очень большим математиком, будучи слепым. Быть слепым и отдать свою жизнь науке, в которой, кажется, и шагу нельзя ступить без мела, доски, бумаги и карандаша!

Комиссия была права, признав, что работы этих трех молодых исследователей — явление исключительное. Все трое сейчас — крупнейшие ученые. Прошло немного лет, и С. Л. Соболев был избран академиком, а Л. С. Понтрягин — членом-корреспондентом Академии наук СССР.

Как же бесконечно талантлив наш народ, который по первому призыву бросил на аванпосты науки эту дивизию молодежи!

Вспоминая о том довоенном конкурсе, невольно думаешь о радости исследования: кого хоть раз коснется она, коснется радость узнавания нового о мире вокруг нас, того она уже не отпустит от себя.

Но даже не о премированных на конкурсе хочется здесь рассказать, а о тех, кто еще моложе, кто и для этих юных исследователей был сменой.

Одного из этих самых молодых мы узнали по имени примерно в те же годы, когда читали в газетах сообщения о конкурсе. А сам Михаил Соломаха, должно быть, впервые осознал себя естествоиспытателем в тревожные и тягостные для него летние дни 1936 года. Он был тогда в шестом классе харьковской школы № 109. А растения у него на делянке стояли поникшие, словно изъеденные ржавчиной.

Он вырастил их из зерен пшенично-пырейного гибрида, присланных в маленьком ящичке Саратовской селекционной станцией. Он знал их наизусть, с их узкими листочками, странно похожими и на пшеницу и на сорную полевую траву. Он следил и радовался, как день ото дня прибывала в них жизнь и смелее подымались они над черной землей делянки. И вот теперь они задыхались.

Такое простое средство: полить, вернуть им жизнь! Но в чем смысл этих гибридов? В крепкой жизненной хватке, в стойкости к невзгодам, и к засухе в том числе.

Соломаха понимал: сейчас они сдают экзамен. Только это тянулось неделями. А он был всего мальчиком, шестиклассником. И он ждал и по-детски просил дождя, прислушивался по ночам, не льется ли вода с крыш по трубам.

И все же не полил!

В то лето Соломаха внутренне вырос. Грядки и ростки на них, с их жизнью, слабенькой и бесконечно сложной, перестали быть для него игрой.

Он с упорством, без которого не может быть естествоиспытателя, довел свои гибриды до плодоношения и собрал с них семена.