Читать онлайн «История груди». Страница 29

Для тех, кто был против института кормилиц или новомодного кормления из бутылочки, кормящие матери стали представительницами «вымирающего» вида, который необходимо защищать, как вымирающий. Благодаря открытию Пастера стало понятно, что при достаточном нагревании молоко из бутылок становится безопасным для младенцев. И к 1880 году кормление из бутылочки стало распространенным в британских городах. Но в сельской местности бутылочки все еще оставались редкостью. Флора Томсон написала в своей автобиографии, вспоминая о жизни в Оксфордшире, что «когда в деревушку принесли показать ребенка, которого кормили из бутылочки, то к бутылочке отнеслись как к редкости»[197].

Прославление материнской груди распространилось на запад от Лондона до Нового Света и на восток до самой России. Чтобы поддержать растущий дух национального самосознания, славянофилы обращались к образу России-матушки, которая одновременно ассоциировалась с землей-матушкой и крестьянками-кормилицами, грудь которых сосали русские дети. Великие писатели, такие как Пушкин и Достоевский, ставили Россию-матушку рядом с Царем-батюшкой и даже выше его. И символические, и реальные женщины-кормилицы определялись как источник мужского спасения и социального возрождения. В контексте российских дебатов 1860-х годов о роли женщины в обществе писатель Николай Лесков прославлял материнскую грудь как основу традиционного порядка и как «сосуд женской гражданской добродетели»[198].

Большинство младенцев в России кормили грудью либо матери, либо — в семьях знати — кормилицы. Но к концу 1870-х годов многих детей уже кормили из бутылочки[199]. Толстой, бросая вызов институту кормилиц и вскармливанию из бутылочек, сделал материнское грудное вскармливание краеугольным камнем своего взгляда на брак и общество. Первым и главным долгом его жены Софьи было грудное вскармливание их детей, из-за чего супруги ссорились. Из дневников Софьи Толстой мы знаем, что она страдала от сильного мастита и перестала бы кормить грудью, если бы не настойчивые требования мужа. Вспомним слова историка литературы: «Толстой победил: Софья продолжала кормить, превозмогая боль. И в этой победе трудно не увидеть символическое торжество мужского контроля над женским телом. В этом столкновении, как и в своем романе, написанном десять лет спустя [ „Анна Каренина“], Толстой использует грудь… в собственных идеологических целях»[200].

Персональная победа Толстого соответствовала традиционным русским патриархальным ценностям, согласно которым жена должна была подчиняться мужу, дети — родителям и крепостные — помещикам. Выходившие из-под пера наиболее уважаемого русского писателя той эпохи романы и статьи Толстого приобретали почти религиозный статус. Кто мог сомневаться в том, что хорошая мать в «Анне Карениной» — это Китти, кормившая грудью ребенка, а плохая мать — это сама Анна, которая этого не делала? Кто бы не соблазнился идиллической картиной русского общества, укрепленного связью матери и вскормленного ею ребенка, противопоставляя ее коммерческому институту кормилиц, который заставлял женщин «сдавать внаем» свою грудь и продавать свое молоко? Представленная Толстым пасторальная картина России-матушки, населенной миллионами кормящих матерей и идеализированных крестьян была последней попыткой остановить время, продлить аграрные представления о женской природе и способности накормить.

В 1895 году российская императрица Александра Федоровна решила сама кормить своего первого ребенка — Великую княгиню Ольгу. Это настолько противоречило стандартной практике, что во дворец уже пригласили кормилиц, из которых предстояло выбрать кормилицу для новорожденной. Нет необходимости говорить, что все они разошлись по домам разочарованные.

Германская императрица Августа Виктория взяла на себя еще более активную роль в распространении грудного вскармливания. Она сама была матерью семерых детей и публично читала лекции о пользе грудного вскармливания. В ноябре 1904 года она выступила перед Лигой женщин-патриоток. Эту организацию поддерживали консервативные силы в правительстве, а также врачи, которые рассматривали материнское грудное вскармливание как последний оплот на пути падения рождаемости и растущего участия женщин в наемном труде[201].

В том же году Пруссия выделила деньги для первой бесплатной детской больницы, где на добровольной основе работали члены Лиги женщин-патриоток. За кормление грудью выплачивались премии, и матерям помогали противостоять моральному падению, к которому вели известные соблазны: кормление из бутылочки и контроль рождаемости. Страх перед сокращением населения, достигший в Германии пика перед Первой мировой войной, сыграл свою роль в немецкой политике здравоохранения, и в результате к 1915 году появилось уже больше тысячи бесплатных детских больниц. Тревога по поводу падения рождаемости (хотя оно и не было таким резким, как в соседней Франции), стала козырем для прусских политиков, которые считали грудное вскармливание панацеей от всех физических, моральных и социальных зол.

Другие выступали за более чистое молоко из бутылочек и более строгое соблюдение гигиены. Члены Лиги защиты матерей ответили на действия правительства по увеличению рождаемости собственной прогрессивной программой. Они ратовали за сексуальное освобождение, за пособия для незамужних матерей и другие радикальные меры. В течение следующих двадцати лет до прихода к власти национал-социалистов Лига защиты матерей будет продолжать бросать вызовы консервативным идеям.

На протяжении всего XX века различные правительства политизировали женские груди по разным причинам, особенно во время войны. В Первую мировую войну пропаганда еще больше использовала грудь в политических целях. На французских плакатах Марианна с обнаженной грудью поднимала руки, призывая дать заем французскому правительству. Или, обнаженная до пояса, она смахивала прусского орла с ловкостью крутящегося дервиша[202]. Повсюду она упрямо выставляла свою грудь и даже лобок (илл. 51). Другие женщины того времени были изображены в виде медсестер, водителей автобуса, фабричных и сельских работниц, почтальонш, вязальщиц чулок, экономных домохозяек и многодетных матерей, которые помогали своей воюющей стране (илл. 52).

51. Бернар. «Честь 75-тому». Французский плакат. 1914. Французский плакат времен Первой мировой войны эротизирует Марианну ради патриотических целей. Она стоит обнаженная перед пушкой, ее волосы развеваются на ветру, а торчащие груди бросают вызов врагу. 52. Ж. Леоннек. «Почтальонша». 1917. Во время Первой мировой войны женщины начали работать почтальонами. Хотя обнаженную грудь этой почтальонши и миниатюрного солдата в ее руке следует понимать аллегорически, ее платье до колена и открытые ноги свидетельствуют об историческом факте: за военные годы юбки стали намного короче.

Полная или частичная обнаженность этих женщина на плакатах возвращает нас к давней французской традиции красивых грудей: политических во время революции 1789 года, эротических в эпоху Возрождения, святых в эпоху позднего Средневековья. Немцы рассматривали такую женскую наготу как еще одно доказательство французского упадка. Они использовали ее в карикатурах на французских женщин, вовлеченных в утрированные сексуально заряженные действия. В ответ на французскую зацикленность на грудях в одной немецкой карикатуре изобразили Марианну, сидящую на Триумфальной арке с огромными, похожими на груди ягодицами, направленными на военных[203].

Немецкая пропаганда редко пользовалась женскими образами как вдохновляющими фигурами. В лучшем случае они исполняли привычные женские роли, помогая мужчинам и детям. В начале войны на плакатах красивые немецкие женщины с пышными грудями и золотистыми косами дарили цветы солдатам. Но по мере того, как шла война, картины становились мрачнее. Вдовьи вуали и печальные лица стали зримым напоминанием о растущем количестве убитых (илл. 53).

53. Ферди Хормайер. Немецкий плакат. 1918. «Немецкие женщины, внесите свой вклад в победу!» Этот немецкий плакат отражает мрачное настроение немцев в 1918 году. На нем изображены фабричные работницы с опущенными вниз глазами и бесформенной грудью.

На американских карикатурах немецкий враг изображался в виде похожей на монстра цирковой гориллы в прусской каске и с обнаженными клыками. В одной лапе у гориллы дубина с надписью «Культура», беспомощная девушка — в другой (илл. 54). Эта картина на плакате 1917 года, призывающем идти в армию, украшена надписью: «Убей бешеного зверя». Ее посыл в том, что немцы — это нелюди, насилующие попавших им в руки женщин. Обнаженные груди жертвы символизировали женскую уязвимость, а не силу, как на плакатах с Марианной. Нежная красота девушек должна была тронуть сердца молодых американцев, чтобы они отправились за океан храбро защищать европейцев. Этот плакат не пропал даром: двадцать два года спустя в начале Второй мировой войны немецкий министр пропаганды Геббельс использовал его точную репродукцию, чтобы напомнить немцам, как раньше к ним относились их британские и американские враги. На немецком плакате 1939 года были написаны такие слова: «Второго раза не будет!!!»