Читать онлайн «Книга о художниках». Страница 8

Сверх того, к средней доске присоединены еще два крыла, или двойные створки, на одной половине которых, примыкающих к главной картине, изображены фигуры, имеющие близкое отношение к ее содержанию, а на других — представлены уже упоминавшийся граф Фландрский и оба живописца, Губерт и Ян, верхом на лошадях. Губерт как старший едет справа от своего брата и сравнительно с Яном изображен пожилым. На нем замысловатая шапка, отороченная спереди дорогим мехом. На голове Яна чрезвычайно причудливая шапка, похожая на тюрбан, со свешивающимися позади концами, а на черном кафтане видны красные четки с медалью[32].

Однако если говорить о произведении в целом, то оно, что касается рисунка, передачи движения фигур, блеска ума, выдумки, тщательности и тонкости исполнения, является для того времени совершенно необыкновенным и исключительным.

Складки на одеждах совсем такие же, как у Альбрехта Дюрера, а краски — синяя, алая и пурпурная — ничуть не изменились и настолько хороши, что кажутся совсем свежими, и вообще они гораздо лучше красок в произведениях всех других мастеров.

Этот искусный живописец отличался необыкновенным прилежанием и, кажется, хотел этим произведением опровергнуть знаменитого писателя Плиния, который говорит, что если живописцам приходится писать сто или даже несколько меньшее число лиц, то они почти всегда делают некоторые из них похожими друг на друга, и что нельзя соперничать с природой, в которой и на тысячу лиц едва ли найдутся два, совершенно между собою схожих. Однако это произведение содержит целых триста тридцать лиц и из них нет ни одного, похожего на другое. Все эти лица выражают разнообразные аффекты: божественную отрешенность, любовь и благоговение, как и лик Марии, уста которой как будто произносят слова читаемой ею книги, выражает те же чувства.

В пейзаже нарисовано много диковинных чужеземных деревьев. Крупные травы написаны так, что их легко различить по видам; необыкновенно красиво и тонко выписаны и мелкие травы на лугу. Равным образом нетрудно, кажется, сосчитать волосы на головах людей и в гривах и хвостах лошадей: они написаны до такой степени раздельно и тонко, что все художники приходят от этого в изумление. Общий же вид произведения настолько подавляет их своей красотой, что совсем лишает способности суждения. Не один принц, король и император с великим наслаждением любовался этим произведением. Король Филипп, тридцать шестой граф Фландрии, очень бы хотел стать его обладателем, но, не желая лишать город Гент такого сокровища, приказал мехеленскому живописцу Михилу Кокси снять с него копию, что тот и исполнил с большим успехом. Но так как в Нидерландах нельзя было достать такой хорошей синей краски, какая была на подлиннике, то Тициан, по просьбе короля, прислал ее из Венеции. Тут речь идет о лазури, которая считается самородной и добывается в некоторых горах Венгрии. Раньше, пока турки не овладели этой страной, добыча ее была гораздо легче. Небольшое количество лазури, потребовавшееся только на одну мантию Марии, обошлось в тридцать два дуката. Кокси кое-что изменил на свой лад, и между прочим положение фигуры св. Цецилии, которая не совсем удачно сидит спиной к зрителю. Копия была отослана в Испанию[33]. Подлинная картина стояла на пределле, на которой клеевой или белковой краской был изображен Ад, где осужденные грешники в подземных темницах преклоняли колена перед агнцем — символом Христа. Когда однажды эту картину отдали в промывку или прочистку, то по неопытности живописцев картину смыли, и она погибла[34]. Оба брата, изображенные верхом на лошадях, в свите графа Филиппа, бывшего также и герцогом Бургундии, и в жизни были у него в большой милости и почете, особенно Ян, о котором говорили, что он за свое необыкновенное искусство и выдающийся ум был произведен в его тайные советники. Граф всегда находил удовольствие быть вместе с ним, подобно тому как Александр Великий любил общество знаменитого Апеллеса.

Этот чарующий складень, или это необыкновенное произведение, открывали и показывали только знатным особам или тем, кто щедро давал сторожу на водку. Иногда его можно было видеть и во время больших праздников, но тогда там бывала такая давка, что подойти близко к картине не было почти никакой возможности, и такое множество всякого народа в течение всего дня заполняло капеллу, где она помещалась. Тогда и молодые и старые художники и любители искусства толпились около картины, подобно тому как летом падкие на сласти пчелы и мухи летают роями вокруг корзин с фигами и виноградом. В той же капелле церкви Св. Иоанна, носившей также название капеллы Адама и Евы, против знаменитого произведения висела доска с похвальными стихами, или одой, сочиненной живописцем из Гента Лукасом де Хере. Я не мог не поместить ее здесь, хотя немного ее изменил и изложил александрийским стихом.

Эта надпись представляет похвальные стихи на произведение в капелле церкви Св. Иоанна, которое создал мастер Ян, родом из Маасейка, по справедливости прозванный фламандским Апеллесом. Прочтите их внимательно, внемлите хорошенько и потом уже смотрите самое произведение.

Сходитесь, любители искусства, к какому бы племени вы ни принадлежали, и созерцайте это произведение Дедала, эту драгоценность, этот благородный залог, в сравнении с которым богатейшие сокровища Креза делаются совсем незаметны, так как это дар неба, ниспосланный дорогой Фландрии. Сходитесь, говорю я, но рассматривайте каждую подробность произведения со вниманием и с рассудком; вы найдете в нем море, где во все стороны разливается искусство и где каждая вещь в отдельности предстает в таком чудном свете, что невольно вызывает похвалы. Посмотрите на Бога Отца, вглядитесь в лицо Иоанна, и сколько прелести и нежности выражает лик Марии. Кажется, что видишь, как ее уста благоговейно произносят слова читаемой ею книги, и как чудно написаны корона и все украшения. Смотрите, в каком сильном испуге стоит тут Адам. Видал ли кто когда-нибудь так сочно написанное человеческое тело? Кажется, что он отказывается взять у прекрасной Евы фигу, которую она ему предлагает и которая возбуждает в ее сердце радость. Глядя на чудных небесных дев и славословящих ангелов, которые, обратясь лицом к зрителю, поют по нотам, всякий испытывает наслаждение и может даже различить голос каждого ангела в отдельности, настолько это ясно видно по их глазам и движению губ. Но напрасно восхвалять что-либо, в особенности там, где каждая отдельная вещь представляет собою прекраснейший и богатейший драгоценный камень, ибо кажется, что все здесь как будто живет и выступает из картины. Это зеркала, да, зеркала, а вовсе не картины.

Посмотрите, как почтенны и величественны патриархи и строго целомудренны все духовные особы, участвующие в шествии. Не проглядите, живописцы, здесь, помимо всего прочего, прекрасный по тому времени образец искусного расположения складок в одеждах. Взгляните также на дев, лица которых приводят в восторг всякого и у кого наши девицы могли бы поучиться скромности. Заметьте, как там, на створках, гордо и величаво едут верхом на лошадях, в сопровождении вельмож, король, принц и граф. По праву изображено, что с ними разговаривает хотя и младший из живописцев, но лучший и закончивший произведение. На нем поверх черного кафтана надето красное ожерелье. Губерт, как бы по праву старшинства, едет впереди. По установившейся привычке он начал писать произведение, но всеуничтожающая смерть положила предел его начинанию. Он погребен здесь, по соседству со своей сестрой, которая также удивляла многих своими произведениями. Посмотрите еще, каково разнообразие лиц на этой картине. Их здесь более трехсот, и, несмотря на такое множество, нет ни одного похожего на другое. И, с другой стороны, для нее великая похвала то, что все ее краски, невзирая на их почти двухсотлетнюю давность, не поблекли и сохранили хороший вид, что в наши дни можно видеть на очень немногих картинах. Вполне справедлива была молва, что этот художник по праву мог называть себя истинным живописцем и безупречным мастером. Он обладал четырьмя качествами, необходимыми каждому живописцу: терпением, превосходной памятью, рассудком и глубоким умом. Тщательность живописи обнаруживает его терпеливый и кроткий нрав; способность изображать все жизненно, с мерой и искусством, чтобы каждый предмет вызывал желаемое впечатление, указывает на его память и рассудок. И наконец, ум давал ему возможность глубоко проникать в смысл задуманного произведения.

Но еще более следует хвалить и прославлять его за то, что он сумел проявить свое искусство в такое время и в такой стране, где не было ни одной картины, которая порадовала бы его глаза, и он не видел лучшего образца, чем его собственные произведения.

Один итальянец[35] пишет, и этому можно верить, что именно наш Ян ван Эйк изобрел масляные краски, и тут же упоминает о трех прекрасных картинах, которые находились во Флоренции, Урбино и Неаполе. Где еще прежде слыхали о таком чуде, чтобы новое искусство возникало в столь совершенном виде? Кто был учителем обоих маасейкцев — не известно, и нет на это никакого ответа.