Читать онлайн «Десять величайших открытий в истории медицины». Страница 58

В конце концов, именно Гослинг нашел способ получения хорошей рентгеновской диаграммы ДНК: он собрал вместе тридцать пять тончайших волокон ДНК, полученных Уилкинсом. Это произвело впечатление не только на Уилкинса, но и на Стоукса и, вероятно, на Рэндолла. Не исключено, что именно первая дифракционная фотография заставила Рэндолла весной 1950 года предложить трехлетнюю стипендию Розалинд Франклин. Рэндолл знал, что Франклин — опытный специалист по рентгеновской кристаллографии; Уилкинса и Гослинга можно было в лучшем случае назвать умными любителями в этой изящной, но тогда довольно-таки экзотичной области науки. Позже мы расскажем о Розалинд Франклин более подробно.

К сожалению, в середине 1950-х годов, как раз в то время, когда Гослинг начал поставлять Уилкинсу и Стоуксу для анализа дифракционные диаграммы вполне удовлетворительного качества, Британское адмиралтейство попросило Рэндолла вернуть одолженный ему рентгеновский аппарат. Впрочем, это событие, случившееся в конце лета, не сильно расстроило Уилкинса. Он резонно полагал, что они с Гослингом смогут использовать рентгеновский аппарат, принадлежавший другой исследовательской группе Королевского колледжа, но при этом его не радовала необходимость подвергать пучки волокон ДНК рентгеновскому облучению. Он понимал, что для определения структуры ДНК необходимо получить рентгеновскую дифракционную диаграмму не пучка волокон, а одного-единственного волокна ДНК. Для этого требовалось добиться резкого сужения рентгеновского пучка и сконструировать миниатюрную камеру.

Уилкинсу и Гослингу повезло: ученый-беженец из Германии Вернер Эренберг, работавший вместе со своим коллегой Уолтером Спиром в Колледже Биркбека, как раз изобрели рентгеновский аппарат, который они назвали микрофокусной генераторной лампой. Этот прибор обладал способностью фокусировать рассеянные пучки рентгеновских лучей и делать их очень узкими. Именно это, как понимал Уилкинс, и требовалось для получения удовлетворительных дифракционных диаграмм при рентгеновском облучении одного крохотного волоконца ДНК. Гослинг лично отправился в Биркбек и получил от Эренберга бесценный прибор.

— Это действительно имело такое значение? — спросили мы Гослинга спустя сорок лет.

— Я полагаю, — ответил Гослинг, — что этот прибор был нам совершенно необходим. И знаете, что самое интересное? Этот малый, Эренберг, ни за что не хотел продавать микрофокусную лампу, он нам ее подарил!

Уилкинс понимал, что им потребуется также и микрокамера, и ее пришлось заказать на фирме «Филипс». Итак, к концу осени 1950 года группа располагала микрофокусной лампой, микрокамерой и рентгеновским аппаратом, одолженным у другой группы физиков. Почему-то ни Уилкинс, ни Гослинг не установили микрофокусную генераторную лампу или микрокамеру на рентгеновском аппарате. Видимо, они ждали, что осенью в лабораторию придет Розалинд Франклин и займется всеми проблемами оборудования, в частности компоновкой электрических схем и установкой микрофокусной лампы и оптических приспособлений, необходимых для работы с микрокамерой. Однако Франклин появилась в Королевском колледже только 1 января 1951 года.

Безусловно, Уилкинс не собирался и далее заниматься рентгеновской кристаллографией. Он хотел продолжить изучение ДНК с помощью ультрафиолетовой микроскопии. При этом он не сомневался, что под руководством Франклин, научного сотрудника с ученой степенью, Гослинг сможет получить дифракционную диаграмму отдельных волокон ДНК, а потом они со Стоуксом подвергнут ее анализу. Будучи пионером исследований ДНК в лаборатории и заместителем директора подразделения СМИ, он имел все основания рассчитывать на любезное отношение Франклин и ее сотрудничество в качестве одной из подчиненных. Уилкинс и не подозревал, что Рэндолл, не посоветовавшись с ним, в декабре 1950 года написал Франклин, что хотел бы видеть ее руководителем рентгеновских кристаллографических исследований ДНК и обещал сделать Гослинга ее ассистентом. Любой, прочитавший это письмо, ни на минуту не усомнился бы в том, что Франклин будет работать самостоятельно.

Кроме этого, Уилкинс ничего не знал о характере Розалинд Франклин. Следует добавить, что ему также и в голову не приходило, насколько амбициозным, безжалостным, не стесняющимся в средствах человеком был Джон Рэндолл. Нет никаких сомнений в том, что весной 1950 года, впервые увидев рентгеновскую диаграмму, полученную Гослингом, Рэндолл сообразил, что открытие структуры ДНК будет иметь куда большее значение, нежели изобретение магнетрона, к которому он приложил руку. Можно задаться вопросом, действительно ли он планировал изолировать Франклин от Уилкинса, с тем чтобы она сообщала о полученных ею данных непосредственно ему? В таком случае он снова мог бы стать основным соавтором (вместе с Франклин) одной из самых значимых научных публикаций столетия.

Вероятность этого не так мала, как может показаться на первый взгляд. Рэндолл славился тем, что умел заставить своих подчиненных ходить по струнке, но он в течение двух лет наблюдал за все разгоравшейся враждой между Уилкинсом и Франклин, не говоря Франклин, что Уилкинс является ее непосредственным руководителем и что, если она не хочет или не может сообщать ему о своих результатах, ей придется уйти из лаборатории.

Сам Уилкинс, рассуждая несколько десятилетий спустя о причинах, побудивших Рэндолла не разъяснить Франклин ее место в лаборатории, и о его неспособности раз и навсегда разобраться с ее поведением, высказал предположение, что Джон Рэндолл мог втайне рассматривать его как соперника.

Розалинд Франклин умерла молодой — от рака. По-видимому, она рано поняла, что обречена. Увидев ее фотографию, помещенную в автобиографии Фрэнсиса Крика[157], любой мыслящий врач сразу же отметит печаль глубокой грусти на лице девушки. Молодые женщины, у которых без всякой очевидной причины появляется такое выражение лица, как правило, подсознательно предчувствуют свою смерть.

Еще будучи совсем юной, Розалинд Франклин четко поставила перед собой цель, к которой и стремилась всю свою короткую, оборванную страшной болезнью жизнь: она страстно желала стать знаменитым ученым. Розалинд довольно нежно относилась к своим родственникам, но, насколько нам известно, никогда не испытывала сексуального влечения ни к одному мужчине или к женщине. Невысокую, со спортивной фигурой, угольно-черными волосами, глубоко посаженными темно-карими глазами, не пользовавшуюся косметикой, Франклин нельзя было назвать хорошенькой; однако, одевшись по-другому и немного подкрасив глаза, Розалинд могла бы стать потрясающей красавицей. Впрочем, она хотела быть выдающимся ученым, а не светской львицей, женой или матерью.

Не отличалась Розалинд и приятным характером. Она обладала выдающимся умом, но ей не хватало той мудрости, которую порой создают душевная доброта и сострадательность. Все знавшие ее говорят, что она совершенно не выносила дураков. Трагедией и для нее, и для Мориса Уилкинса стало то, что она не считала его особо умным.

Мы спрашивали Фрэнсиса Крика, Джеймса Уотсона и Реймонда Гослинга, почему уже весной 1951 года Франклин так невзлюбила Уилкинса. Сам же он до сих пор размышляет над причиной их взаимной нетерпимости. Сейчас Уилкинс работает над автобиографией — может, там он даст ответ на этот вопрос. Ни Крик, ни Уотсон не смогли прояснить нам причину этого конфликта. В «Двойной спирали» Уотсон рассказывает, что неоднократно чувствовал пренебрежительное и злобное отношение со стороны Франклин, но и сам он выражает на страницах книги такое презрение к Розалинд, что ему даже посоветовали написать позже своего рода эпилог, что он и сделал: Уотсон там приносит извинения за скверное отношение к этой обреченной, но невероятно талантливой женщине.

Мы пришли к выводу, что самую ценную информацию о конфликте между Франклин и Уилкинсом можно получить от Гослинга, может быть, потому, что на его долю выпала нелегкая задача работать бок о бок с Франклин, оставаясь при этом в дружеских отношениях с Уилкинсом. Сия задача оказалась Гослингу по силам — что, впрочем, не может удивить никого, кто знаком с этим искренним, обаятельным человеком. Он относился с симпатией к обоим противникам.

Гослинг совершенно уверен в одном: даже будь Франклин мужчиной, избежать конфликта не удалось бы.

— Они сразу не поладили друг с другом. В то время чувства Мориса были очень обострены, а Розалинд часто критиковала его, и в ее тоне слышался сарказм. Она часто бывала совершенно безапелляционной. Думаю, Морис тогда считал, что женщины, даже общаясь с равными себе, не говоря уж о начальстве, должны вести себя более деликатно, более уважительно. А Розалинд, говоря с ним и просто слушая его, не находила возможным проявить ни одно из этих качеств.