Читать онлайн «Певчие птицы». Страница 33

Лучше всего любителю привадить горихвостку к своему двору или саду, для чего надо сделать небольшие дуплянки и повесить их в укромных местах, под коньком сарая, на тополе, под крышей. Птички быстро найдут гнездовье, займут его, и тогда каждую весну ломкий утренний голосок «малиновки» станет будить вас на заре.

В белые июньские ночи горихвостка начинает петь очень рано, в два-три часа, на самом брезгу, чем вводит в заблуждение незнающих людей, которые тут же заявляют, что слышат по ночам соловья.

Из своего детства помню: утро, нежный летний туман, распахнутое окно, свежесть неба, воздуха, росы и песенку горихвостки. Из года в год прилетала к нам эта «малиновка» и делала гнездо в обветшалом скворечнике, кое-как прибитом на худой забор. Выводки этих птичек держались по сирени и малинникам до начала октября. Содержание горихвостки в клетке сходно с соловьем или зарянкой.

В двадцатых числах мая, когда все в лесах оденется листом, зазеленеет свежо и ярко, слышится в рощах звучное красивое пение. Не то славка, не то камышевка поет. Звуки песни перемежаются криком чижей, пиньканьем зяблика, дроздовыми свистами, и снова повторяются странные колена, в которых, коль прислушаешься, найдешь правильное чередование многих слов.

Так поет пеночка-пересмешка.

Странная зеленая желтобровая птичка действительно напоминает пеночку, но покрупнее, корпуснее, с более толстым и широким у основания клювом. Нижняя сторона у птицы желтая, как у чижа. Пеночка-пересмешка очень редкая птица в коллекциях любителей. Поймать ее трудно. Пересмешка почти всегда держится в самых верхних сучьях деревьев, ловко прячется в листве, весьма непоседлива и осторожна. Может быть поймана подобно иволге на водяном точке. Я не ловил и не содержал пересмешек. Никогда не встречал их и в других руках, но, по свидетельству зарубежных авторов, птица эта хорошо приживается в клетке, поет много и красиво. Каждая лесная малиновка имеет свой набор в песне, общими являются лишь характерные слоги: «ки-ки-кий, ки-ки-кий», которые она повторяет, как садовая камышевка. Для леса высокого, соснового, березового и смешанного лесная малиновка не редкость. Близ всякой высокой опушки слышишь в июне ее крикливый напев. Гнездо пересмешка устраивает в подсаде. Птенцы вылетают к десятому июля. Их не бывает много — в выводке 3–4 птички. Кормится пересмешка насекомыми, но к осени берет и ягоды, особенно красную бузину. К последней декаде августа пеночки-пересмешки повсеместно и тихо исчезают.

В клетке пеночку-пересмешку содержат подобно камышевке или славке. Клетка крытая, с мягким верхом.

Первые холода приходятся к началу октября. Тогда уже и снежит и пробирает знобким ветром. Лист с шумом валится под его порывами. Примолкают светлеющие день ото дня леса, все меньше птиц. Идет отлет дроздов. Скромные певчие и крикливые рябинники задерживаются на ягоде. Красно-пунцово нежится в перелесках рябина. Быстро спадает ее неспорый перистый лист, но тем ярче, соблазнительнее свисают сочные гроздья, темнеют, приобретают винный вкус терпко-сладкие подмороженные кисти. В эту пору к рябинам нашествие: их щиплют рябчики, суетливо оклевывают дрозды, снегири подлетают своим ныряющим полетом. И все-таки не очень страдает рябина, велик урожай, не скоро соберут его птицы. Так и стоит, красуется рябинник, пока не пойдут над лесом дружные острокрылые стайки, в полете похожие на скворцов, а сядут, и вот они — хохлатые серо-дымчатые свиристели. Свиристелей по их необычному хохлатому виду знают многие. Птичка эта крупная, видная, не мельче скворца. Явившись к середине октября из северных лесов, свиристель налетает на плодопитомники и сады. И тогда держись, рябина, мелкоплодная яблоня, черная ирга! Посидит станичка свиристелей одно утро в саду, и нет после них ни одной ягодки — прожорливость свиристелей удивительна. Едят они почти беспрестанно, и вся их жизнь заполнена одним — поисками еды.

В утренних сумерках вылетают свиристели на кормежку, и едва находят подходящую рябину или яблоню-сибирку, как начинается пиршество. Птицы глотают ягоды, давятся ими, набивают зоб до такой степени, что иногда не в силах бывают взлететь. Сытые птицы устраиваются где-нибудь поблизости на макушке тополя, кучно усаживаются там со своим беспрерывным серебряным «ти-ли-ли-ли» и отдыхают, переваривают пищу. Их сменяют на ягоднике успевшие проголодаться. И так целый день. Особенно прожорлив свиристель с прилета, зимой птицы не так объедаются и даже в клетках съедают половину того, что брали раньше целиком. В неурожайные на рябину годы свиристель кормится почками.

Свиристель — чисто декоративная птичка. Никто из любителей не содержит его ради пения, представляющего собой вариации той же позывки. Прожорливость, неопрятность и скудное пение — причина того, что никто не держит свиристелей подолгу. В неволе они скучны, малоподвижны.

Содержать свиристеля нужно на соловьиной смеси, добавляя к ней рубленые яблоки, рябину и прочие ягоды. Освоившийся с кормом свиристель ест не больше певчего дрозда. Клетка для содержания нужна второго номера и без мягкого верха, ибо осваивается птица быстро. Ловля свиристелей осенью и зимой не трудна. Они идут и в пустую западню, повешенную тут же на рябине, и на ток под ягодным деревом. За один раз при сноровке можно покрыть до десятка непугливых птичек. Из пойманных отбирают более ярких самцов, а остальных выпускают.

В толстой, затрепанной книге Альфреда Брема была цветная вклейка. Засыпанный снегом угрюмый лес, вершина ели со связками коричневых шишек, на них стая клестов красных и желтоватых, ниже на еловой лапе пара крупных долгохвостых малиново-красных птиц, таких же толстоклювых, как снегири. «Клесты-еловики и щуры» — была подпись. Я, тогда еще маленький мальчик, благоговейно рассматривал ярких птичек. Они запомнились мне навсегда.

Я никогда не видел живыми ни клестов, ни щуров. В город они не залетали, на пустыре и в старом беспризорном парке не водились. Почему-то тогда не приносили щуров и клестов на птичий рынок, непременным посетителем которого я бывал всякий воскресный день. Лишь когда я немного подрос, отец стал брать меня на охоту. Я узнал, что клест — самая обычная птица в хвойном лесу. Его цоканье и крикливое «тив-тив-тив» постоянно несется с еловых вершин. Оно скоро стало привычным. А щуры так и не попадались, может быть, по простой причине — ходил я в лес лишь ранней осенью, а с выпадением снега ружье вешалось на стену.

Но однажды в теплую затяжную осень 1946 года я отправился на охоту в ноябре. Уже выпал неглубокий снежок, и леса стояли под пасмурным небом чистые, прозрачные, печальные. Все ждало настоящей зимы и хмурилось, тосковало о прошедшем лете, о ясном солнышке, которого давно не видела земля.

Я забрался в осиновый подлесок, круто взбегающий на гору. Заячьи следы четко тропились сквозь него там и сям. Продираясь меж тонких зелено-серых стволиков, я вдруг вспугнул трех крупных серовато-красных птиц. Они уселись близко на тонкие ветви и покачивались, издавая тихие, скулящие, вопросительные звуки. Я никогда не видел таких птиц, и в то же время они странно напоминали кого-то. «Какие? Кто?» — напряженно вспоминал я и вдруг сказал: «Щуры! Ну, конечно же…» Но как отличалась их окраска от той нелепой, зацвеченной, попугайной вклейки! Щуры были прекрасного дымчато-малинового цвета. Их крепкие клювы скорее напоминали клюв рябчика. И вообще в их облике было много таежного, северного, что-то от елок и мхов. Один щур был не малиновый, а сероватожелтый, с чешуйчатым узором на груди и голове. «Самка», — догадался я. Я подошел к птицам ближе. Они не улетали, словно бы тоже разглядывали меня. Они были поразительно доверчивы, до крайнего я мог дотянуться. Но вот птички, которым, по-видимому, уже надоело мое любопытство, вспорхнули одна за другой и перелетели. Лишь теперь я заметил, что в осиннике растут молодые рябинки с немногими поклеванными кистями. Щуры переместились и спокойно принялись за еду.

Позднее, бывая в лесах подолгу, я наталкивался на щуров глубокой осенью всегда в рябинниках, в зарослях колючей калины и по можжевельнику. Щуры не летали крупными стаями — больше 15 штук не встречалось никогда, а обычно три, пять, шесть неторопливых доверчивых птичек, перекликавшихся громкими флейтовыми голосами. «Виу-виу-вить» — кричит взлетевший самец, и ему тотчас отзовутся ближние и дальние щуры.

Первых щуров я ловил петлей из конского волоса, укрепленной на длинном, гибком пруте. Способ этот не из легких, и много птиц не возьмешь, тем более, что они доверчивы лишь в первые дни прилета. После нескольких неудачных попыток надеть силок на голову глупой птички, она начинает все дальше и дальше отлетать от преследователя и садится повыше. Зато в западню на щура и тем более на ток, под сеть, птички идут очень хорошо. Ловля их для охотника очень проста.