Читать онлайн «Язык, онтология и реализм». Страница 41

Наиболее важное различие между Куайном и Дэвидсоном в трактовке радикального перевода и интерпретации касается условий, которые побуждают туземцев согласиться или не согласиться с тем или иным предложением. Если Куайн описывает эти условия согласия в терминах сенсорных или невральных стимуляций поверхностей тела туземцев, то для Дэвидсона подобная их трактовка является уступкой эмпиристскому «мифу данного», т. е. идее о том, что концептуально необработанные сенсорные стимуляции образуют основания знания и значения. Сам Дэвидсон описывает условия согласия в терминах макроскопических объектов и событий, поскольку считает, что основания знания и значения должны быть публично доступными. Сенсорные возбуждения, считает он, безусловно, фигурируют в каузальной связи между объектами и событиями, с одной стороны, и тем, что мы считаем и с чем соглашаемся, — с другой. Но считать их данными, на которые опираются наши мнения и представления, нельзя, так как люди по большей части не знают о невральных причинах своих мнений, а полностью не знать о данных, на которых основываются их мнения, они просто не могут. Кроме того, если между данными и соответствующими мнениями имеют место логические отношения (подтверждения, опровержения и т. п.), то невральные события в подобных отношениях не участвуют.

Если все это принять, то как же в представлении Дэвидсона осуществляется радикальная интерпретация? Для иллюстрации он рассматривает пример построения теории значения для немецкого языка. В этом случае первичные данные для радикальной интерпретации формулируются с помощью такого рода предложений:

(Д) Курт принадлежит к немецкоязычному сообществу, и Курт считает истинным «Es regnet» в субботу в полдень, и в субботу в полдень там, где находится Курт, идет дождь.

Подобные данные могут быть собраны лингвистом, не знающим немецкого языка, от разных информантов в разные моменты времени и обобщены в виде следующего общего предложения:

(ОД) Для любого члена немецкоязычного сообщества x и для любого времени t верно, что x считает истинным «Es regnet» во время t, если и только если во время t там, где находится x, идет дождь.

Предложение (ОД) служит лингвисту свидетельством того, что немецкоязычное сообщество воспринимает предложение «Es regnet», как выражающее некоторую истину. Отсюда лингвист может вывести T-предложение:

(T) «Es regnet» истинно в немецком языке, будучи произнесенным x во время t, если и только если во время t там, где находится x, идет дождь.

Дэвидсон считает такой вывод правомерным, указывая, что в основе его лежит принцип доверия (charity), согласно которому при интерпретации неизвестного нам языка мы должны допускать, что его носители придерживаются во многом таких же представлений, что и мы, и эти представления в большинстве своем являются истинными.

Принцип доверия выполняет для интерпретатора роль моста, по которому он переходит от исходных данных к T-предложениям и в конечном счете строит теорию значения для исследуемого языка. Построение этой теории осуществляется в три этапа. На первом этапе, считает Дэвидсон, «мы переносим нашу логику в объеме, необходимом для получения теории, удовлетворяющей конвенции T, на этот новый язык» [Davidson, 1984, p. 136]. По его мнению, отображению подлежит первопорядковая логика предикатов (с равенством), причем перенос логической структуры происходит не последовательно, по одной логической константе за другой, а «одним махом» — подобно тому, как набрасывается сеть. «Данными в этом случае выступают классы предложений, которые считаются истинными или ложными почти всеми и почти всегда (потенциальные логические истины), и схемы вывода». Это позволяет выделить в исследуемом языке предикаты, сингулярные термины, кванторы и связки. На втором этапе лингвист занимается интерпретацией предложений с индексикалами, которые иногда считаются истинными, а иногда — ложными в зависимости от выявляемых изменений в мире. Последний этап связан с интерпретацией оставшихся предложений, т. е. «предложений, относительно которых нет единогласия или истинностное значение которых не имеет систематической зависимости от изменений в окружающей среде» [Davidson, 1984, p. 136].

Как известно, Куайн также принимал принцип доверия, считая, что он обязывает избегать приписывания ложных или противоречивых верований туземцам в условиях радикального перевода. Но если для него этот принцип был эвристической максимой, расширяющей возможности интерпретации, то у Дэвидсона он становится принципом, без соблюдения которого вообще нельзя получить правильной интерпретации. Принцип доверия отражает убеждение Дэвидсона в том, что мышление и язык (и, соответственно, поведение) теснейшим образом связаны между собой. Поэтому в ходе радикальной интерпретации одновременно решаются две задачи: приписываются значения предложениям неизвестного языка и приписываются мысли и иные ментальные состояния носителям этого языка, а на основе этого истолковываются их действия; причем нельзя решить одну задачу, не решая одновременно второй: мы можем интерпретировать предложения туземцев, только если знаем, какие мысли они выражают, и мы можем приписать туземцам мысли, только если способны интерпретировать их слова. В начале радикальной интерпретации не известно ни то, ни другое, и единственный способ решить это уравнение с двумя неизвестными — допустить, что носители неизвестного нам языка придерживаются таких же мнений и представлений, что и мы: «Поскольку знание мнений приходит только со способностью интерпретировать слова, с самого начала есть только одна возможность — допустить общее сходство во мнениях» [Davidson, 1984, p. 196]. Более того, считает Дэвидсон, мы должны допустить, что в большинстве своем представления носителей неизвестного языка являются истинными, ибо, если мы хотим понять других, мы должны считать их правыми в большинстве вопросов: «Интерпретация возможна именно благодаря тому факту, что мы можем априорно отвергнуть возможность массовой ошибки» [Davidson, 1984, p. 168–169]. Если же лингвист приписывает носителям исследуемого им языка ложные представления, у него должно быть разумное объяснение тому, почему они придерживаются этих ложных представлений. В противном случае он сам совершает ошибку.

Таким образом, согласно Дэвидсону, если при лингвистической интерпретации не предполагается, что представления туземцев по большей части истинны, а их желания по большей части разумны, эта интерпретация не просто менее адекватна, а вообще неадекватна. Отсюда он заключает, что, если мы не можем понять поведение туземцев как в основном рациональное, мы должны сделать вывод, что они вообще не владеют языком. Это вносит нормативный элемент в лингвистическое понимание. Мы способны понимать слова других, только если воспринимаем их как рациональных агентов, подчиняющихся определенным нормам рациональности [104]. Но лингвистическая интерпретация отличается не только нормативностью, но и холизмом, ибо, считает Дэвидсон, нельзя приписать человеку одно мнение или одно ментальное состояние, не приписывая ему одновременно других мнений и других ментальных состояний, поскольку «мнения идентифицируются и описываются только в рамках жесткой структуры мнений» [Дэвидсон, 1998, с. 279]. Например, вы можете считать, что солнце закрыто облаками, только если вместе с этим вы считаете, что существует солнце, что облака состоят из водяного пара и т. п. «Если я предполагаю наличие у вас мнения, что облако закрывает солнце, то я предполагаю наличие у вас некоторой структуры мнений, поддерживающих данное мнение. Я допускаю, что эти мнения должны быть в достаточной мере похожи на мои мнения, чтобы оправдать описание вашего мнения именно как мнения, что облако закрывает солнце. Если я прав, приписывая вам данное мнение, то структура ваших мнений должна быть похожей на мою» [Дэвидсон, 1998, с. 279]. Более того, каждое мнение делает тем мнением, которым оно является, — по крайней мере отчасти — его принадлежность к некоторой совокупности или структуре мнений, его логическая связь с другими мнениями.

Вместе с тем принцип доверия в представлении Дэвидсона не содержит жесткого набора правил, а является собранием «приблизительных максим и методологических соображений общего характера», которые интерпретатор должен дополнить разумными догадками в конкретных случаях [Davidson, 1986, p. 446]. Среди этих методологических соображений Дэвидсон особо выделяет два компонента: «принцип соответствия», согласно которому условия, побуждающие говорящих считать предложение истинным, по большей части тождественны условиям, при которых предложение является истинным, и «принцип когерентности», гласящий, что высказывания и мысли говорящих должны демонстрировать (хотя бы минимальную) логическую согласованность друг с другом.