Читать онлайн «Язык, онтология и реализм». Страница 77

70

Куайн, естественно, имеет в виду английский язык и предлагает описание того, как лингвист мог бы осуществлять поиск корреляций между особенностями английского языка и структурой туземного языка.

Мы не можем среди этих возможных переводов выделить какой-то один в качестве правильного, поскольку поведенческие реакции туземцев не позволяют различить, указывает ли он на кролика, неотъемлемую часть кролика или проявление кроликовости. Не помогут здесь ни указывающие жесты, ни дополнительные вопросы. Если же мы будем последовательно показывать на части кролика и спрашивать, является ли первый гавагай тем же самым, что и второй гавагай, то у нас, считает Куайн, нет никакой возможности установить, не имеет ли туземное выражение, которое мы интерпретировали как «тот же самый, что и», другое значение, а именно «неотъемлемая часть того же самого, что и».

С его точки зрения, даже математика не является аналитической дисциплиной в силу того, что она применяется в естественных науках и разделяет с ними их эмпирическое содержание. «Математика не впитывает свое эмпирическое содержание индуктивным путем, как полагал Джон Стюарт Милль, но впитывает его гипотетико-дедуктивным способом, характерным для теоретической науки» [Quine, 1985, p. 333]. Необходимый характер математических истин объясняется тем, что в случае конфликта между гипотезами, при формулировке которых используется математика, и экспериментальными данными математические предложения отбрасываются в крайне редких случаях.

Как отмечают многие критики, подобная переформулировка ведет к очень серьезным расхождениям со смыслом исходного предложения. Возьмем, к примеру, предложение «Мужество есть нравственная добродетель». Если мы переформулируем его, как предлагает Куайн, то получим следующее: ∃x(если x есть мужественный, то x есть добродетельный) или, иными словами, «Мужественные люди есть нравственно добродетельные люди». Однако условия истинности этих предложений не совпадают: первое («Мужество есть нравственная добродетель») можно считать необходимой истиной, тогда как второе («Мужественные люди есть нравственно добродетельные люди») вполне может оказаться ложным.

В своем сравнении трактовок относительности онтологии у Карнапа и Куайна мы будем опираться на статью Р. Хилтона: [Hylton, 2004, p. 115–160].

Будучи фаллибилистом до мозга костей, Куайн, конечно же, признавал, что теории, считающиеся истинными в одно время, могут быть в последующем отвергнуты, и в этом смысле истина для него, безусловно, является относительной.

В «Слове и объекте» Куайн рассматривает пример, когда химик, увидев зеленоватую примесь в пробирке, делает вывод о том, что там содержится медь. Подобный вывод — от предложения наблюдения «Это зеленоватое» к предложению «Там находится медь» — имеет в качестве своей предпосылки общее знание, имеющееся у химика. Куайн замечает по этому поводу: «Теория-посредник составлена из предложений, связанных друг с другом разнообразными способами, которые не так-то легко реконструировать даже в виде предположения. Имеются так называемые логические связи и имеются так называемые каузальные связи; но любые подобные взаимосвязи между предложениями в конечном счете должны быть следствием обусловливания предложений-реакций предложениями-стимулами. Если некоторые из этих связей в их более конкретном виде расцениваются как логические или каузальные, это происходит только благодаря обращению к так называемым логическим или каузальным законам, которые в свою очередь являются предложениями внутри теории. Теория в целом — в данном случае раздел химии плюс приложения из логики и других наук — является структурой из предложений, разнообразными способами связанных друг с другом и с невербальными стимулами посредством механизма условной реакции» [Quine, 1960, p. 11].

Как известно, Карнап и другие логические позитивисты считали, что протокольные предложения, фиксирующие непосредственный опыт субъекта, обладают бесспорной и абсолютной истинностью. Но в отличие от куайновских предложений наблюдения протокольные предложения являются принадлежностью феноменалистического языка, который наряду с физикалистским или «вещным» языком может быть предметом свободного выбора.

Хотя Куайн признает, что этого совокупного эмпирического содержания недостаточно, чтобы сделать выбор между теориями, которые являются эмпирически эквивалентными, но различаются своим концептуальным аппаратом. Это нашло отражение в его известном тезисе о недоопределенности теорий эмпирическими данными.

Напомним, что помимо философии позднего Витгенштейна и оксфордской философии обыденного языка (Г. Райл, Дж. Остин, П. Стросон и др.) в лингвистической философии также выделяют кембриджскую школу лингвистической терапии (Дж. Уиздом, М. Лазеровиц и др.), а также направление философской психологии (Г. Райл, Э. Энском, Н. Малколм и др.).

Это издание будет использоваться и в дальнейшем при цитировании «Философских исследований» Витгенштейна, поэтому для краткости мы будем лишь указывать в скобках после цитаты номер соответствующего фрагмента.

Витгенштейн называет предложения, выражающие подобные правила, грамматическими, однако его понимание «грамматики» отличается от общепринятого. Так, согласно его пониманию, нам следует отнести к грамматическим предложение «Каждый отрезок имеет длину», поскольку оно устанавливает употребимость выражения «длина отрезка» (в отличие, скажем, от выражения «длина сферы»).

Правда, в 1967 г., когда Грайсом были прочитаны в Гарварде лекции, оформленные затем в виде наиболее известной его работы «Логика и разговор», которая представляет для нас наибольший интерес, он уже покинул Оксфорд и переехал преподавать в Калифорнийский университет в Беркли.

Важно отметить, что Остин говорит не о предложениях как таковых, а об отдельных случаях употребления или произнесения того или иного предложения в конкретной ситуации, и эти случаи употребления предложения он называет высказываниями.

Следует отметить, что обязательным в этой структуре является присутствие локутивного и иллокутивного актов, но не перлокутивного, поскольку слова говорящего не всегда сопровождаются какими-либо изменениями в окружающем мире.

Если говорить точнее, то Грайс предложил различать в произнесении человеком А предложения X три компонента: 1) то, что означает само предложение C, 2) то, что сказал А в конкретном случае, произнеся X, и 3) то, что имел в виду А в этом конкретном случае, произнеся X. То, что А сказал, и то, что А имел в виду, может не совпадать; их различие можно продемонстрировать следующим примером. Профессора А просят дать оценку его ученику В, который претендует на должность преподавателя философии. Профессор дает следующую оценку: «М-р В имеет прекрасный почерк и всегда очень пунктуален». Согласно Грайсу, этими словами профессор А дает понять, что у его ученика нет способностей к философии, поскольку, если бы они у него были, профессор А, понимая, какой информации от него ожидают, обязательно сказал бы об этом.

Главным среди них является принцип рационального и кооперативного обмена информацией, ибо, согласно Грайсу, разговоры обычно не состоят из последовательности не связанных между собой замечаний; они представляют собой совместные усилия или совместную деятельность, направленную на достижение общих целей, и каждый их участник в какой-то мере признает эту общую цель. Этот принцип находит выражение в следующих постулатах: разговор должен быть настолько содержательным, насколько это требуется; человек не должен говорить то, что он считает ложным или во что у него нет серьезных оснований верить; разговор должен быть уместным; следует избегать непонятных и неопределенных выражений, быть кратким и последовательным и т. п.

Для этих логических следствий из сказанного Грайс вводит название «конвенциональная импликатура». В качестве примера конвенциональной импликатуры можно привести такой случай: человек произносит фразу: «Это не Сэм решил данную задачу», из чего следует, благодаря конвенциональному значению, связываемому с данной грамматической структурой, что кто-то решил данную задачу, тогда как фраза «Сэм не решил эту задачу» не имеет данного следствия.