Читать онлайн «Социальная лингвистика [таблицы в рисунках]». Страница 39

Вместе с тем отказ от иероглифической письменности означает отказ от богатейшей культуры, созданной за четыре тысячелетия китайской традиции. Поэтому так мучительна проблема письма в Китае, где традиционная культура имеет наиболее глубокие корни. Китайская иероглифика сегодня — это "и ценное наследие, и тяжкое бремя". И все же и в Китае "переход к алфавитному письму является делом отдаленного, но реального будущего" (см.: Софронов 1979, 21). В возможностях общества — найти наименее болезненное, компромиссное решение конфликта, позволяющее сохранить наиболее ценное из культурного наследия прошлого. Языковой опыт Японии содержит одно из таких решений.

В Японии движение за демократическое письмо началось еще в 80-е гг. XIX в., но серьезные сдвига стали возможны только после второй мировой войны. В 1946 г. старописьменный язык был отменен в официальной переписке. Тогда же был введен иероглифический минимум для печати и других средств массовой коммуникации — всего 1850 иероглифов. Было также сокращено количество чтений и унифицированы написания иероглифов, включенных в минимум. Позже были разработаны правила орфографии для японской вспомогательной азбуки (кАна) и для латиницы, а также правила смешанной записи слов — иероглифическим и азбучно-звуковым письмом. При Министерстве просвещения был создан специальный орган языковой политики — Комиссия по проблемам родного языка. В задачи Комиссии входит частичный пересмотр иероглифического минимума, разбор споров о заимствованиях, казусы орфографии и орфоэпии и другие вопросы языка и культуры речи.

Разумная, энергичная и эффективная языковая политика в Японии серьезно переменила общественно-языковую практику в стране. Была преодолена типичная для феодальных культур обособленность элитарного книжно-письменного языка от повседневного языка народа. Возник "общий язык" современной Японии — язык массовой коммуникации и повседневного социального и культурного общения (Языковая политика 1977, 235–248).

А.А. Реформатский называл термин слугой двух господ — терминологии и общей, неспециальной лексики (Реформатский 1961). В качестве члена системы специальных обозначений термин управляем: термины придумываются в лабораториях и кабинетах, их упорядочивают в терминологических комиссиях, пропагандируют в "рекомендательных списках" и т. д. Однако в той мере, в какой термины остаются "просто" словами, они сопротивляются регламентации. Они сохраняют и/или развивают многозначность, при этом чем употребительнее термин, тем он более многозначен. Традиционная лексика профессионального просторечия не спешит уступать место рекомендованным нововведениям. И все же термины, в сравнении с обычной лексикой, в большей мере доступны сознательному регулированию.

В СССР этим занимались Комитет научно-технической терминологии (КНТТ) АН СССР и Госстандарт. КНТТ, помимо сводов терминов по разным отраслям науки и техники, издал ряд точных инструктивных пособий, написанных неязыковедами: Руководство по разработке и упорядочению научно-технической терминологии / Под ред. А.М. Терпигорева. М., 1952; Лотте Д. С. Основы построения научно-технической терминологии. М., 1961; Как работать над терминологией: Основы и методы. М., 1968.

Сотрудники Института русского языка АН СССР были постоянными рецензентами всех отраслевых ГОСТов, содержавших систематизированные списки терминов. На основе изучения функционирования терминологии в современном обществе в Институте вырабатывались рекомендации, позволявшие рационально и реалистически оценивать проекты терминологических систем, создавать терминологические словари, кодифицировать терминологии, находя разумные компромиссы между профессиональным узусом и общеязыковыми нормами, между традиционными профессионализмами и новыми терминами. О направлениях этой работы, о лингвистических и социолингвистических аспектах терминологического строительства см.: Культура речи 1982; Научно-техническая революция 1977.

Количество терминов в современных языках огромно, это миллионы слов и словосочетаний. Однако эти миллионы распределены между тысячами отраслей знаний и техники и составляют периферию словаря, удаленную от ядра общенародной лексики. В отличие от орфографических реформ, затрагивающих каждого пишущего, нововведения в терминологии касаются только специальных и обособленных подъязыков профессионалов. Эти подъязыки всегда были устроены более рационалистически, чем общий язык. Поэтому здесь легче договориться и легче следовать рекомендациям терминологических комиссий.

Поскольку наука в значительной степени интернациональна, в сфере терминологии и специальных систем обозначений возможны международные договоренности, в особенности о точном содержании и "месте в системе" тех или иных обозначений. Примером такой международной координации может быть 2-томный Словарь славянской лингвистической терминологии, подготовленный Терминологической комиссией при Международном комитете славистов (издан в Праге, 1977 г.). Словарь содержит систематизированные (по разделам лингвистики) списки 2266 терминов на И славянских и 3 западноевропейских языках. В негуманитарных областях знаний возможности международной стандартизации терминологии еще больше.

Таким образом, в целом терминология — это та область языковых явлений, где результаты сознательного воздействия общества на язык наиболее ощутимы и перспективны.

Когда латынь утрачивала свое значение учено-литературного языка Европы и набирали силу новые (народные) языки, в Италии и Франции возникли специальные ученые сообщества, призванные "устроить" надлежащим образом народный язык и поощрять словесность на народном языке. Этими органами языковой политики были первые европейские академии, которые именно для филологических целей и создавались.

Старейшую в Европе Итальянскую академию (основана в XVI в.) называли "Академией отрубей" (Accademia delta Crusca). Смысл названия в том, что Академия "просеивала язык", как просеивают муку, отделяя отруби. Сходные задачи нормализации языка стояли перед Французской академией: "создать словарь языка" и "начертать его грамматику" (цит. по работе: Будагов 1974, 49–50). Аналогична языковая программа Российской академии[90]. В ее первом уставе, написанном княгиней Е. Р. Дашковой (1783), говорилось: "…Российская Академия долженствует иметь предметом своим вычищение и обогащение российского языка, общее установление употребления слов оного, свойственное оному витийство и стихотворение. К достижению сего предмета должно сочинить прежде всего российскую грамматику, российский словарь, риторику и правила стихотворения" (цит. по кн.: Сухомлинов М.И. История Российской Академии. СПб., 1874. С. 360).

В языковых программах академий многое было наивно и утопично — например, вера в то, что языковые нормы можно определить "раз и навсегда" и что все будет именно так, как решит академия. Тем не менее филологические труды первых академий многое определили в характере нормативно-стилистических систем народных литературных языков. При этом спустя столетия плоды "просеивания", "защиты" или "устроения" языка нередко оказывались в чем-то неожиданными, непредвиденными.

Л.А. Булаховский так писал об отрицательных последствиях давней и чрезмерно строгой нормализации итальянского литературного языка: "Канонизация языка классиков XIII–XIV вв. (Данте, Петрарки, Боккаччо), сознательное запрещение, большей частью действительно осуществленное, выходить за границы грамматики и даже лексики великих флорентийских мастеров (…) или идеализация в качестве источников пополнения литературного языка чужих слов только определенного происхождения (галлицизмов и испанизмов) — все это в свое время сыграло негативную роль, сузив круг возможностей развития итальянского литературного языка, осудив его на большой отрыв от разговорного языка, приведя… к холодной аристократической ограниченности ею стилей" (Булаховский [1941, 1946] 1975, 375).

Подобные расхождения между планами разумного "устройства" языка и фактическими результатами нормирования вполне обычны.

Например, в истории чешского языка такими непредвиденными последствиями оказались искусственно реставрированная архаичность возрожденного литературного языка, его обособленность от обиходно-разговорной речи; в истории сербскохорватского литературного языка — некоторая суженность его стилистических возможностей (см. с. 45–47); в истории норвежского языка — раскол и хаос в языке, где необдуманное реформирование привело к конкуренции шести вариантов нормы, два из которых официально признаны литературными норвежскими языками.