Читать онлайн «Язык и этническая идентичность. Урумы и румеи Приазовья». Страница 8

Архивные материалы можно разделить на два типа: (1) ранние сведения о группе и идиомах в документах конца XVIII в., хранящихся в ЦГИАУ и Институте рукописей НБУ; (2) сведения, относящиеся к 1920–1930 гг., источники которых сосредоточены в ГАДО, ГАДО-парт. и ЦГАВО.

Документы ЦГИАУ представляют собой протоколы сохранившихся 54 судебных дел, рассматривавшихся Греческим судом в 1780–1799 гг. Кроме материалов уголовных дел протоколы Греческого суда включают различные административные и хозяйственные записи: долговые расписки, протоколы выдачи паспортов и т. п. [ЦГИАУ 6; ЦГИАУ 7, ЦГИАУ 10]. Протоколы составлены преимущественно на русском языке или на урумском, записанном греческими буквами. В НБУ представлена переписка греческих церковных деятелей.

Протоколы и документы из отдела рукописей привлекались преимущественно как источник сведений о языке конца XVIII в. церковных иерархов и образованных греков, делопроизводства Греческого суда и общения простых жителей, вызванных на допрос или сочинивших донос на соседа.

Второй тип источников – документы 1920-1930-х гг. – составлен на русском и украинском языках. Румейский и урумский в них не использовались[10]. При анализе этих источников я обращала внимание как на фактическое положение языков греков Приазовья и особенности языковой политики данного периода (отражавшиеся и (или) регулировавшиеся официальными документами), так и на дискурсивные стратегии описания групп, в первую очередь на принятую в официальных документах систему номинаций групп и идиомов. Решение первой задачи представляет определенные сложности: невозможно проверить, насколько представленные, например, в ежегодных обследованиях национальных районов и сельсоветов описания языковой ситуации в греческих селах отражали действительное положение идиомов, а распоряжения окружного бюро по делам национальных меньшинств регулировали использование того или иного языка в школе. В ряде случаев, тем не менее, можно, по-видимому, доверять сохранившимся источникам, подтверждающимся другими материалами.

Материалы 1920-1930-х гг. чрезвычайно показательны для анализа дискурса о мариупольских греках, поскольку в архивах сохранились документы этого периода, относящиеся к разным уровням властной иерархии: от протоколов сельских сходов по вопросам преподавания родного языка до постановлений ЦК УССР. Архивы позволяют проследить, как одна и та же точка зрения на группы, кочуя по документам различных инстанций (снизу вверх и сверху вниз), превращалась в официальную. Языковая и национальная политика этого времени предполагала активное включение в административную работу представителей интеллигенции из числа коренного населения (так называемая коренизация государственного аппарата) [Алпатов, 2000; Бахтин, 2001]. В конце 1930-х гг. происходит изменение национальной политики, и с этого момента мариупольские греки не упоминаются в архивных документах вплоть до конца 1980-х гг.

Категоризация мариупольских греков в официальных документах нередко учитывает сложившийся научный дискурс. И наоборот: интерес исследователей к группе нередко мотивирован вниманием к ней со стороны государства, как происходило, например, в 1920-1930-е гг. После запроса комитета по делам нацменьшинств Окружного исполкома началась работа экспедиций сотрудников ЛГУ по описанию языка и культуры мариупольских греков. Результаты этой работы отражены в публикациях И. И. Соколова (1865–1939), Д. С. Спиридонова (1871–1938), МБ. Сергиевского (1892–1946) [Соколов, 1930; Соколов, 1932; Спiрiдонов, 1930; Сергиевский, 1934][11]. Выработанные в этот период учеными представления о группе непосредственно учитывались в постановлениях, регулирующих работу национальных школ и сельсоветов.

Научный дискурс о мариупольских греках появился в середине XIX в. Складывается впечатление, что этнография конца XIX – начала XX в. интересовалась греками лишь в связи с внешними проблемами групп. Среди весьма немногочисленных работ о мариупольских греках значительная часть написана не специально в связи с исследованием сообщества, а по каким-либо иным причинам. Как отмечает А. Л. Бертье-Делагард (1842–1920), первое описание переселения из Крыма в Приазовье было создано в 1836 г. на основании воспоминаний греков местными священниками по требованию екатеринославского архиепископа Гавриила (Розанова, 1781–1858), которого интересовали в первую очередь сведения о церковных приходах в Крыму и Приазовье [Бертье-Делагард, 1920, с. 7; Гавриил, 1844]. В. И. Григорович (1815–1876) первым составил словарь языка татов (то есть румейского) в ходе путешествия, исходной (и главной, как неоднократно отмечает автор) целью которого было посещение места исторического сражения на реке Калке [Григорович, 1874].

Стереотипы повествования о греках Приазовья были заложены уже в первых работах о мариупольских греках. На материале этнической истории группы исследователи реконструировали взаимоотношения христианского и мусульманского населения Крыма (не случайно работа А. Л. Бертье-Делагарда, впервые изданная в 1915 г., называлась «Исследование некоторых недоуменных вопросов Средневековья в Тавриде» [Бертье-Делагард, 1920]. Двуязычие группы при этом могло служить как аргументом в защиту гипотезы об утрате родного языка греками, так и подтверждением появления греческого самосознания у исконно тюркской группы с принятием ею христианства. Подразумевалось, что греки словно перенесли в чистом виде существовавшие некогда в Крыму отношения в Приазовье, законсервировали некоторые черты быта и религиозные традиции. Ф. А. Браун (1862–1942), интересовавшийся древним населением Крыма, занялся изучением этнографии мариупольских греков, потому что считал их потомками исчезнувших крымских готов и рассчитывал узнать что-либо об их культуре, наблюдая за жизнью современных ему греков Приазовья. Однако в результате полевой работы Браун не нашел подтверждения своей гипотезе о происхождении урумов от готов [Браун, 1890].

В центре внимания этнографов и историков находились конфессиональные проблемы: происхождение урумов рассматривалось сквозь призму противопоставления христиан и мусульман. В работах подчеркивается связь двуязычия и преследований по религиозному признаку: «Жизнь христиан крымских была… плачевна, ибо уже в начале XVIII столетия многие тысячи христиан не говорили на языке родном. Истребляя язык греков, мусульмане стремились к истреблению веры их» [Серафимов, 1998 (1862), с. 71]. Позднейшие исследования показали, что представление о том, что «крымские христиане претерпевали все ужасы мусульманского фанатизма» [Серафимов, 1998 (1862), с. 69], несколько преувеличено (см.: [Викторова, 2006, с. 52–53]), однако сложившийся дискурс о мариупольских греках как о жертвах мусульманского окружения оказался необычайно устойчивым.

Жизнь в Крыму и взаимоотношения с татарами описывались как подавление греков, приведшее к искажению и ухудшению их культуры. И. Э. Александрович писал в 1884 г.: «Варварский гнет, под которым они (греки в Крыму. – В. Б.) стонали несколько веков, исказил во многом их классический первообраз, но не лишил их постоянного стремления к освобождению» [Александрович, 1998 (1884), с. 55]. Двуязычие мариупольских греков рассматривалось как усвоение языка группы врагов. «Между греческими поселенцами, населяющими Мариупольский уезд, есть одно существенное различие – язык: в некоторых селах говорят греческим наречием „апла“ (простое. – В. Б.), в других – татарско-турецким языком, который заменил им родной язык еще в Крыму»; под влиянием татар произошло усвоение «чуждого и ненавистного им (грекам. – В. Б.) вначале наречия» [Александрович, 1998 (1884), с. 61]. Одним из источников дискурса исследователей и публицистов XIX в. является, по-видимому, фольклорная традиция: С. А. Серафимов (1816–1884) приводит в качестве исторического свидетельства легенду об отрезании языков тем грекам, которые отказывались говорить по-татарски [Серафимов, 1998 (1862)].

Тюркский язык греческой группы вызывал у историков и этнографов стремление дать объяснение подобному положению: и в XIX, и в XX вв. авторы большинства работ одной из главных задач изучения сообщества видели в интерпретации этногенеза урумов. Вопрос об этногенезе группы был признан наиболее существенным и исследователями позднейшего времени. Современные авторы обращаются к проблемам, сформулированным в работах Брауна, Серафимова и Бертье-Делагарда о мариупольских греках (см.: [Браун, 1890; Серафимов, 1998 (1862); Бертье-Делагард, 1920]): единство происхождения урумов и румеев или полигенетичность сообщества, двуязычие греков Приазовья и контакты между группами.

В современном научном дискурсе вопросы этнической истории греков Приазовья традиционно интерпретируются как проблема происхождения урумов и обстоятельств жизни группы в Крыму, которые сформировали сегодняшнее соотношение языка и этнической самоидентификации группы (этногенез румеев представляется, по умолчанию, однозначным). Наиболее распространена в современных работах трактовка происхождения урумов как греков, перешедших на татарский язык. У данного подхода есть и противники, однако они также не выходят за пределы примордиалистского понимания этничности и, отвергнув концепцию «отатаривания» греков, анализируют другие возможности происхождения урумов. И. С. Пономарева пишет: «В настоящее время удивительно просто решается вопрос о двуязычии греческих переселенцев: урумы, живущие по соседству с татарами, переняли их язык и обычаи; в румейских селениях, находившихся в недоступных горных районах, сохранились и греческий язык, и элементы культуры. Версия о разделении греков на урумов и румеев под влиянием татар не имеет под собой источниковой базы» [Пономарева, 2002, с. 60], однако в других работах тот же автор [Пономарьова, 2002; Пономарева, 2003], опираясь на мнения Ф. А. Брауна и И. А. Яли [Браун, 1890; Ялi, 1931], обсуждает готское, аланское или смешанное происхождение урумов. Таким образом, исследователи стремятся показать иную перспективу анализа двуязычия группы и освободиться от подразумеваемого в большинстве работ выбора между греческим или татарским происхождением урумов, но не от понятия этногенеза группы как основы антропологического анализа.